Неточные совпадения
Только когда уж совсем рассвело, увидели, что бьются свои с своими же и что сцена этого недоразумения
происходит у самой околицы Навозной слободы.
С ними
происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в глазах
у всех солдатики начали наливаться кровью. Глаза их, доселе неподвижные, вдруг стали вращаться и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь и вкось, встали на свои места и начали шевелиться; губы, представлявшие тонкую розовую черту, которая от бывших дождей почти уже смылась, оттопырились и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри, о которых прежде и в помине не было, и начали раздуваться и свидетельствовать о нетерпении.
Что
происходит в тех слоях пучины, которые следуют непосредственно за верхним слоем и далее, до самого дна? пребывают ли они спокойными, или и на них производит свое давление тревога, обнаружившаяся в верхнем слое? — с полною достоверностью определить это невозможно, так как вообще
у нас еще нет привычки приглядываться к тому, что уходит далеко вглубь.
Долли, Чириков и Степан Аркадьич выступили вперед поправить их.
Произошло замешательство, шопот и улыбки, но торжественно-умиленное выражение на лицах обручаемых не изменилось; напротив, путаясь руками, они смотрели серьезнее и торжественнее, чем прежде, и улыбка, с которою Степан Аркадьич шепнул, чтобы теперь каждый надел свое кольцо, невольно замерла
у него на губах. Ему чувствовалось, что всякая улыбка оскорбит их.
Он видел, что Россия имеет прекрасные земли, прекрасных рабочих и что в некоторых случаях, как
у мужика на половине дороги, рабочие и земля производят много, в большинстве же случаев, когда по-европейски прикладывается капитал, производят мало, и что
происходит это только оттого, что рабочие хотят работать и работают хорошо одним им свойственным образом, и что это противодействие не случайное, а постоянное, имеющее основание в духе народа.
В этих словах Агафьи Михайловны Левин прочел развязку драмы, которая в последнее время
происходила между Агафьей Михайловной и Кити. Он видел, что, несмотря на все огорчение, причиненное Агафье Михайловне новою хозяйкой, отнявшею
у нее бразды правления, Кити все-таки победила ее и заставила себя любить.
Одно — вне ее присутствия, с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их о край полной пепельницы, с Долли и с князем, где шла речь об обеде, о политике, о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг на минуту совершенно забывал, что
происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение — в ее присутствии,
у ее изголовья, где сердце хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая молился Богу.
У окна же
происходила всякий раз следующая сцена.
Но управляющий сказал: «Где же вы его сыщете? разве
у себя в носу?» Но председатель сказал: «Нет, не в носу, а в здешнем же уезде, именно: Петр Петрович Самойлов: вот управитель, какой нужен для мужиков Чичикова!» Многие сильно входили в положение Чичикова, и трудность переселения такого огромного количества крестьян их чрезвычайно устрашала; стали сильно опасаться, чтобы не
произошло даже бунта между таким беспокойным народом, каковы крестьяне Чичикова.
Наконец, он пронюхал его домашнюю, семейственную жизнь, узнал, что
у него была зрелая дочь, с лицом, тоже похожим на то, как будто бы на нем
происходила по ночам молотьба гороху.
Нередко
происходила ссора
у куреней с куренями.
Ассоль было уже пять лет, и отец начинал все мягче и мягче улыбаться, посматривая на ее нервное, доброе личико, когда, сидя
у него на коленях, она трудилась над тайной застегнутого жилета или забавно напевала матросские песни — дикие ревостишия [Ревостишия — словообразование А.С. Грина.]. В передаче детским голосом и не везде с буквой «р» эти песенки производили впечатление танцующего медведя, украшенного голубой ленточкой. В это время
произошло событие, тень которого, павшая на отца, укрыла и дочь.
Это
произошло так. В одно из его редких возвращений домой он не увидел, как всегда еще издали, на пороге дома свою жену Мери, всплескивающую руками, а затем бегущую навстречу до потери дыхания. Вместо нее
у детской кроватки — нового предмета в маленьком доме Лонгрена — стояла взволнованная соседка.
Произошло это утром, в десять часов. В этот час утра, в ясные дни, солнце всегда длинною полосой проходило по его правой стене и освещало угол подле двери.
У постели его стояла Настасья и еще один человек, очень любопытно его разглядывавший и совершенно ему незнакомый. Это был молодой парень в кафтане, с бородкой, и с виду походил на артельщика. Из полуотворенной двери выглядывала хозяйка. Раскольников приподнялся.
Между ними
произошло нечто похожее на сцену их первого свидания
у Раскольникова, во время сна.
— А ты, такая-сякая и этакая, — крикнул он вдруг во все горло (траурная дама уже вышла), —
у тебя там что прошедшую ночь
произошло? а? Опять позор, дебош на всю улицу производишь. Опять драка и пьянство. В смирительный [Смирительный — т. е. смирительный дом — место, куда заключали на определенный срок за незначительные проступки.] мечтаешь! Ведь я уж тебе говорил, ведь я уж предупреждал тебя десять раз, что в одиннадцатый не спущу! А ты опять, опять, такая-сякая ты этакая!
— Если
у тебя еще хоть один только раз в твоем благородном доме
произойдет скандал, так я тебя самое на цугундер, как в высоком слоге говорится.
Разговор этот
происходил в сенях,
у лестницы.
Захотел ли он скрыть от самых стен, что
у него
происходило на лице, по другой ли какой причине, только он встал, отстегнул тяжелые занавески окон и опять бросился на диван.
— Нет, есть: как между больным и здоровым. Легкие
у чахоточного не в том положении, как
у нас с вами, хоть устроены одинаково. Мы приблизительно знаем, отчего
происходят телесные недуги; а нравственные болезни
происходят от дурного воспитания, от всяких пустяков, которыми сызмала набивают людские головы, от безобразного состояния общества, одним словом. Исправьте общество, и болезней не будет.
«Что-то
у них
произошло, — рассуждал он сам с собою, — зачем же я буду торчать перед нею после отъезда? я ей окончательно надоем; я и последнее потеряю».
К удивлению Самгина все это кончилось для него не так, как он ожидал. Седой жандарм и товарищ прокурора вышли в столовую с видом людей, которые поссорились; адъютант сел к столу и начал писать, судейский, остановясь
у окна, повернулся спиною ко всему, что
происходило в комнате. Но седой подошел к Любаше и негромко сказал...
Он вытянул шею к двери в зал, откуда глухо доносился хриплый голос и кашель. Самгин сообразил, что
происходит нечто интересное, да уже и неловко было уйти. В зале рычал и кашлял Дьякон; сидя
у стола, он сложил руки свои на груди ковшичками, точно умерший, бас его потерял звучность, хрипел, прерывался глухо бухающим кашлем; Дьякон тяжело плутал в словах, не договаривая, проглатывая, выкрикивая их натужно.
То, что
произошло после этих слов, было легко, просто и заняло удивительно мало времени, как будто несколько секунд. Стоя
у окна, Самгин с изумлением вспоминал, как он поднял девушку на руки, а она, опрокидываясь спиной на постель, сжимала уши и виски его ладонями, говорила что-то и смотрела в глаза его ослепляющим взглядом.
«С холодной душой идут, из любопытства», — думал он, пренебрежительно из-под очков посматривая на разнолицых, топтавшихся на месте людей. Сам он, как всегда, чувствовал себя в толпе совершенно особенным, чужим человеком и убеждал себя, что идет тоже из любопытства; убеждал потому, что
у него явилась смутная надежда: а вдруг
произойдет нечто необыкновенное?
С некоторого времени он мог, не выходя из своей квартиры, видеть, как делают солдат, — обучение
происходило почти под окнами
у него, и, открыв окно, он слышал...
Унизительно было Климу сознаться, что этот шепот испугал его, но испугался он так, что
у него задрожали ноги, он даже покачнулся, точно от удара. Он был уверен, что ночью между ним и Лидией
произойдет что-то драматическое, убийственное для него. С этой уверенностью он и ушел к себе, как приговоренный на пытку.
Оба молчали. Она пока украдкой взглядывала на него и замечала перемены, какие
произошли в нем в эти две-три недели: как осанка
у него стала не так горда и бодра, как тускло смотрит он в иные минуты, как стали медленны его движения. И похудел он, и побледнел.
Иван Иванович был, напротив, в черном фраке. Белые перчатки и шляпа лежали около него на столе.
У него лицо отличалось спокойствием или скорее равнодушным ожиданием ко всему, что может около него
происходить.
Маленький поляк, очевидно, показался ему фигурой комическою, и он тотчас возненавидел его по примеру всех желчных и печеночных людей,
у которых это всегда вдруг
происходит безо всякого даже повода.
Лучше вот что: если вы решились ко мне зайти и
у меня просидеть четверть часа или полчаса (я все еще не знаю для чего, ну, положим, для спокойствия матери) — и, сверх того, с такой охотой со мной говорите, несмотря на то что
произошло внизу, то расскажите уж мне лучше про моего отца — вот про этого Макара Иванова, странника.
— Может быть, и случилось, но что именно
у вас-то с ним
произошло? — торопливо спросил я.
— О да, ты был значительно груб внизу, но… я тоже имею свои особые цели, которые и объясню тебе, хотя, впрочем, в приходе моем нет ничего необыкновенного; даже то, что внизу
произошло, — тоже все в совершенном порядке вещей; но разъясни мне вот что, ради Христа: там, внизу, то, что ты рассказывал и к чему так торжественно нас готовил и приступал, неужто это все, что ты намерен был открыть или сообщить, и ничего больше
у тебя не было?
Мне очень хорошо было известно, что они и прежде виделись;
произошло это
у «грудного ребенка».
Гм… ну да, конечно, подобное объяснение могло
у них
произойти… хотя мне, однако, известно, что там до сих пор ничего никогда не было сказано или сделано ни с той, ни с другой стороны…
Даже не заметил, как вошел в квартиру; но только что я вступил в нашу крошечную переднюю, как уже сразу понял, что
у нас
произошло нечто необычайное.
Все это
произошло, впрочем, по крайней мере с одной стороны, в высшей степени натурально: он просто возвращался с одного ночного своего занятия (какого — объяснится потом), полупьяный, и в переулке, остановясь
у ворот на одну минуту, увидел меня.
Но в это мгновение вдруг отворилась дверь, и вошла Анна Андреевна. Должно быть, она подслушивала
у двери и, не вытерпев, отворила слишком внезапно, — и князь, вздрагивавший при каждом скрипе, вскрикнул и бросился ничком в подушку. С ним
произошло наконец что-то вроде припадка, разрешившегося рыданиями.
Но опять-таки повторю: та сцена
у мамы, тот расколотый образ хоть бесспорно
произошли под влиянием настоящего двойника, но мне всегда с тех пор мерещилось, что отчасти тут и некоторая злорадная аллегория, некоторая как бы ненависть к ожиданиям этих женщин, некоторая злоба к их правам и к их суду, и вот он, пополам с двойником, и разбил этот образ!
— Мы все наши двадцать лет, с твоею матерью, совершенно прожили молча, — начал он свою болтовню (в высшей степени выделанно и ненатурально), — и все, что было
у нас, так и
произошло молча.
Верю, что так, и русское словцо это: так — прелестно; но все-таки мне всегда хотелось узнать, с чего именно
у них могло
произойти.
Самые земные поклоны
у них
происходят от обычая сидеть на пятках.
У него сознание это
происходит не из свободного стремления содействовать общему благу и проистекающего от того чувства любви и благодарности к той власти, которая несет на себе заботы об этом благе.
У англичан сначала не было положительной войны с кафрами, но между тем
происходили беспрестанные стычки. Может быть, англичане успели бы в самом начале прекратить их, если б они в переговорах имели дело со всеми или по крайней мере со многими главнейшими племенами; но они сделали ошибку, обратясь в сношениях своих к предводителям одного главного племени, Гаики.
Много ужасных драм
происходило в разные времена с кораблями и на кораблях. Кто ищет в книгах сильных ощущений, за неимением последних в самой жизни, тот найдет большую пищу для воображения в «Истории кораблекрушений», где в нескольких томах собраны и описаны многие случаи замечательных крушений
у разных народов. Погибали на море от бурь, от жажды, от голода и холода, от болезней, от возмущений экипажа.
По приезде адмирала епископ сделал ему визит. Его сопровождала свита из четырех миссионеров, из которых двое были испанские монахи, один француз и один китаец, учившийся в знаменитом римском училище пропаганды. Он сохранял свой китайский костюм, чтоб свободнее ездить по Китаю для сношений с тамошними христианами и для обращения новых. Все они завтракали
у нас; разговор с епископом, итальянцем,
происходил на французском языке, а с китайцем отец Аввакум говорил по-латыни.
Разговор их был прерван смотрителем, который поднялся и объявил, что время свидания кончилось, и надо расходиться. Нехлюдов встал, простился с Верой Ефремовной и отошел к двери,
у которой остановился, наблюдая то, что
происходило перед ним.
Но когда к этому развращению вообще военной службы, с своей честью мундира, знамени, своим разрешением насилия и убийства, присоединяется еще и развращение богатства и близости общения с царской фамилией, как это
происходит в среде избранных гвардейских полков, в которых служат только богатые и знатные офицеры, то это развращение доходит
у людей, подпавших ему, до состояния полного сумасшествия эгоизма.
По коридору послышались шаги в шлепающих котах, загремел замок, и вошли два арестанта-парашечники в куртках и коротких, много выше щиколок, серых штанах и, с серьезными, сердитыми лицами подняв на водонос вонючую кадку, понесли ее вон из камеры. Женщины вышли в коридор к кранам умываться.
У кранов
произошла ссора рыжей с женщиной, вышедшей из другой, соседней камеры. Опять ругательства, крики, жалобы…
У нее для всех обиженных судьбой и людьми всегда было в запасе ласковое, теплое слово, она умела и утешить, и погоревать вместе, а при случае и поплакать; но Верочка умела и не любить, — ее трудно было вывести из себя, но раз это
произошло, она не забывала обиды и не умела прощать.