Неточные совпадения
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего.
Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший,
ты перенеси все ко мне, к городничему, —
тебе всякий покажет.
Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого места упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Анна Андреевна. Знаешь ли
ты, какой чести удостаивает нас Иван Александрович? Он
просит руки нашей дочери.
— Я
просил, я умолял
тебя не ездить, я знал, что
тебе будет неприятно…
— Ах, кстати, — сказал Степан Аркадьич, — я
тебя хотел
попросить при случае, когда
ты увидишься с Поморским, сказать ему словечко о том, что я бы очень желал занять открывающееся место члена комиссии от соединенного агентства кредитно-взаимного баланса южно-железных дорог.
Иногда, когда опять и опять она призывала его, он обвинял ее. Но, увидав ее покорное, улыбающееся лицо и услыхав слова: «Я измучала
тебя», он обвинял Бога, но, вспомнив о и Боге, он тотчас
просил простить и помиловать.
— Для чего же
ты не позволил мне кормить, когда я умоляла об этом? Всё равно (Алексей Александрович понял, что значило это «всё равно»), она ребенок, и его уморят. — Она позвонила и велела принести ребенка. — Я
просила кормить, мне не позволили, а теперь меня же упрекают.
— Во-первых, я его ничего не
просил передавать
тебе, во-вторых, я никогда не говорю неправды. А главное, я хотел остаться и остался, — сказал он хмурясь. — Анна, зачем, зачем? — сказал он после минуты молчания, перегибаясь к ней, и открыл руку, надеясь, что она положит в нее свою.
— Я
тебя прошу не вмешиваться, и только.
—
Ты, верно, не будешь сердиться, что я поехал. Стива
просил, и Долли желала этого, — продолжал Левин.
Теперь уж
ты будешь
просить меня, а я не стану объясняться.
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, — и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос и хмурясь, —
прошу любить и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно. Так вот,
ты знаешь, с кем имеешь дело. И если думаешь, что
ты унизишься, так вот Бог, а вот порог.
— Что, Костя, и
ты вошел, кажется, во вкус? — прибавил он, обращаясь к Левину, и взял его под руку. Левин и рад был бы войти во вкус, но не мог понять, в чем дело, и, отойдя несколько шагов от говоривших, выразил Степану Аркадьичу свое недоумение, зачем было
просить губернского предводителя.
Я только
прошу у
тебя carte blanche. [свободы действий.]
— Я не понимаю, — сказал Сергей Иванович, заметивший неловкую выходку брата, — я не понимаю, как можно быть до такой степени лишенным всякого политического такта. Вот чего мы, Русские, не имеем. Губернский предводитель — наш противник,
ты с ним ami cochon [запанибрата] и
просишь его баллотироваться. А граф Вронский… я друга себе из него не сделаю; он звал обедать, я не поеду к нему; но он наш, зачем же делать из него врага? Потом,
ты спрашиваешь Неведовского, будет ли он баллотироваться. Это не делается.
— Ну что ж делать? позабыл, — сказал Платонов. — Мы заехали к Константину Федоровичу… Он
тебе кланяется, сестра также. Рекомендую
тебе Павла Ивановича Чичикова. Павел Иванович, — брат Василий.
Прошу полюбить его так же, как и меня.
На это Плюшкин что-то пробормотал сквозь губы, ибо зубов не было, что именно, неизвестно, но, вероятно, смысл был таков: «А побрал бы
тебя черт с твоим почтением!» Но так как гостеприимство у нас в таком ходу, что и скряга не в силах преступить его законов, то он прибавил тут же несколько внятнее: «
Прошу покорнейше садиться!»
И вот ввели в семью чужую…
Да
ты не слушаешь меня…» —
«Ах, няня, няня, я тоскую,
Мне тошно, милая моя:
Я плакать, я рыдать готова!..» —
«Дитя мое,
ты нездорова;
Господь помилуй и спаси!
Чего
ты хочешь,
попроси…
Дай окроплю святой водою,
Ты вся горишь…» — «Я не больна:
Я… знаешь, няня… влюблена».
«Дитя мое, Господь с
тобою!» —
И няня девушку с мольбой
Крестила дряхлою рукой.
— Я
тебя просила передать мне пирожок, — повторила она, протягивая руку.
— Надеюсь,
ты не будешь скучать у меня, мой дружок, — сказала бабушка, приподняв ее личико за подбородок, —
прошу же веселиться и танцевать как можно больше. Вот уж и есть одна дама и два кавалера, — прибавила она, обращаясь к г-же Валахиной и дотрагиваясь до меня рукою.
— Панночка видала
тебя с городского валу вместе с запорожцами. Она сказала мне: «Ступай скажи рыцарю: если он помнит меня, чтобы пришел ко мне; а не помнит — чтобы дал
тебе кусок хлеба для старухи, моей матери, потому что я не хочу видеть, как при мне умрет мать. Пусть лучше я прежде, а она после меня.
Проси и хватай его за колени и ноги. У него также есть старая мать, — чтоб ради ее дал хлеба!»
— Знаю и скажу…
Тебе, одной
тебе! Я
тебя выбрал. Я не прощения приду
просить к
тебе, а просто скажу. Я
тебя давно выбрал, чтоб это сказать
тебе, еще тогда, когда отец про
тебя говорил и когда Лизавета была жива, я это подумал. Прощай. Руки не давай. Завтра!
Неужели не видала
ты здесь детей, по углам, которых матери милостыню высылают
просить?
— А ведь
ты права, Соня, — тихо проговорил он наконец. Он вдруг переменился; выделанно-нахальный и бессильно-вызывающий тон его исчез. Даже голос вдруг ослабел. — Сам же я
тебе сказал вчера, что не прощения приду
просить, а почти тем вот и начал, что прощения
прошу… Это я про Лужина и промысл для себя говорил… Я это прощения
просил, Соня…
— Ба! да и
ты… с намерениями! — пробормотал он, посмотрев на нее чуть не с ненавистью и насмешливо улыбнувшись. — Я бы должен был это сообразить… Что ж, и похвально;
тебе же лучше… и дойдешь до такой черты, что не перешагнешь ее — несчастна будешь, а перешагнешь, — может, еще несчастнее будешь… А впрочем, все это вздор! — прибавил он раздражительно, досадуя на свое невольное увлечение. — Я хотел только сказать, что у вас, маменька, я прощения
прошу, — заключил он резко и отрывисто.
— Она письмо одно получила, сегодня, ее очень встревожило. Очень. Слишком уж даже. Я заговорил о
тебе —
просила замолчать. Потом… потом сказала, что, может, мы очень скоро расстанемся, потом стала меня за что-то горячо благодарить; потом ушла к себе и заперлась.
«И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали о брате их. Марфа, услыша, что идет Иисус, пошла навстречу ему; Мария же сидела дома. Тогда Марфа сказала Иисусу: господи! если бы
ты был здесь, не умер бы брат мой. Но и теперь знаю, что чего
ты попросишь у бога, даст
тебе бог».
Между прочим, он очень
просит и ищет свидания с
тобою, Дуня, а меня
просил быть посредником при этом свидании.
— Вот что, Дуня, — начал он серьезно и сухо, — я, конечно,
прошу у
тебя за вчерашнее прощения, но я долгом считаю опять
тебе напомнить, что от главного моего я не отступаюсь. Или я, или Лужин. Пусть я подлец, а
ты не должна. Один кто-нибудь. Если же
ты выйдешь за Лужина, я тотчас же перестаю
тебя сестрой считать.
— Значит, от убытка бог избавил: на прошлой неделе ужасно
просил меня, чтобы как-нибудь
тебе, Порфирий, отрекомендоваться, а вы и без меня снюхались… Где у
тебя табак?
Катерина (кидаясь на шею мужу). Тиша, не уезжай! Ради Бога, не уезжай! Голубчик,
прошу я
тебя!
Кабанова. Я видала, я знаю.
Ты, коли видишь, что
просить у
тебя чего-нибудь хотят,
ты возьмешь да нарочно из своих на кого-нибудь и накинешься, чтобы рассердиться; потому что
ты знаешь, что к
тебе сердитому никто уж не подойдет. Вот что, кум!
Борис (рыдая). Ну, Бог с
тобой! Только одного и надо у Бога
просить, чтоб она умерла поскорее, чтобы ей не мучиться долго! Прощай! (Кланяется.)
Дико́й. Понимаю я это; да что ж
ты мне прикажешь с собой делать, когда у меня сердце такое! Ведь уж знаю, что надо отдать, а все добром не могу. Друг
ты мне, и я
тебе должен отдать, а приди
ты у меня
просить — обругаю. Я отдам, отдам, а обругаю. Потому только заикнись мне о деньгах, у меня всю нутренную разжигать станет; всю нутренную вот разжигает, да и только; ну, и в те поры ни за что обругаю человека.
У Льва
просила Мышь смиренно позволенья
Поблизости его в дупле завесть селенье
И так примолвила: «Хотя-де здесь, в лесах,
Ты и могуч и славен...
Дождя ж и ветру
ты проси себе у неба...
Узнав про то, Булыжник развозился,
Блестящею судьбой Алмаза он прельстился
И, видя мужика, его он
просит так:
«Пожалуйста, земляк,
Возьми меня в столицу
ты с собою!
Лариса. Да я ничего и не требую от
тебя, я
прошу только пожалеть меня. Ну, хоть поплачь со мной вместе!
— Что
ты это, сударь? — прервал меня Савельич. — Чтоб я
тебя пустил одного! Да этого и во сне не
проси. Коли
ты уж решился ехать, то я хоть пешком да пойду за
тобой, а
тебя не покину. Чтоб я стал без
тебя сидеть за каменной стеною! Да разве я с ума сошел? Воля твоя, сударь, а я от
тебя не отстану.
И к какой мне стати
просить благословения у мужика?» — «Все равно, Петруша, — отвечала мне матушка, — это твой посаженый отец; поцелуй у него ручку, и пусть он
тебя благословит…» Я не соглашался.
— Добро, — сказала комендантша, — так и быть, отправим Машу. А меня и во сне не
проси: не поеду. Нечего мне под старость лет расставаться с
тобою да искать одинокой могилы на чужой сторонке. Вместе жить, вместе и умирать.
С ума сошел!
прошу покорно!
Да невзначай! да как проворно!
Ты, Софья, слышала?
Упрямец! ускакал!
Нет ну́жды, я
тебя нечаянно сыскал,
И просим-ка со мной, сейчас, без отговорок:
У князь-Григория теперь народу тьма,
Увидишь человек нас сорок,
Фу! сколько, братец, там ума!
Всю ночь толкуют, не наскучат,
Во-первых, напоят шампанским на убой,
А во-вторых, таким вещам научат,
Каких, конечно, нам не выдумать с
тобой.
— Ну, смотри же, хозяюшка, хлопочи, не осрамись; а вас, господа,
прошу за мной пожаловать. Вот и Тимофеич явился к
тебе на поклон, Евгений. И он, чай, обрадовался, старый барбос. Что? ведь обрадовался, старый барбос? Милости
просим за мной.
— Может быть, — пробормотал Аркадий, — я об этом судить не могу. Она желает с
тобой познакомиться и
просила меня, чтоб я привез
тебя к ней.
— Как
ты торжественно отвечаешь! Я думала найти его здесь и предложить ему пойти гулять со мною. Он сам меня все
просит об этом.
Тебе из города привезли ботинки, поди примерь их: я уже вчера заметила, что твои прежние совсем износились. Вообще
ты не довольно этим занимаешься, а у
тебя еще такие прелестные ножки! И руки твои хороши… только велики; так надо ножками брать. Но
ты у меня не кокетка.
— Я
тебя прошу — не приходи!
Тебе надобно лежать. Хочешь, я завтра же перевезу
тебе фисгармонию?
— И — аминь! — крикнул Лютов, надевая шапку. — А
ты — удирай! Об этом
тебя и Дуняша
просит. Уезжай, брат! Пришибут.
— Глафира! Я же
тебя просил: не мочи сычуги в горячей воде. Пользы от этого — нет, только вонь.
— Да — перестань! Что
ты — милостыню
просить идешь?
—
Ты не понимаешь. Он ведь у меня слепенький к себе самому. Он себя не видит. Ему — поводырь нужен, нянька нужна, вот я при нем в этой должности… Лида,
попроси отца… впрочем — нет, не надо!