Дело семьи

Андрей Айкашев (2024)

Написана книга на реальной жизни с ведунами. Небольшая часть подготовки автора к семейной жизни в возрасте 11 лет.

Глава 22

Как обращение формирует нас

После завтрака деда продолжает:

— Сынок, ты очень часто задавал вопросы: от чего родители детей и друг друга называя ласково — котик, зайка, пушистик, и нормально ли это? Или отчего, когда мы играемся меж собой и ведем себя как животные, называя друг друга по их Деяниям — «Вот козел. Сука, сволочь…», то взрослые нас останавливают и говорят, что так называть друг друга нельзя, что это слова ругательные? Пришла пора разобрать. Как ты видишь?

— Я готов разбирать, — с радостью отвечаю.

Деда улыбается и говорит:

— Давай посмотрим, что ты видишь за словом «Котик»?

Я задумываюсь и проговариваю:

— Маленький безобидный котеночек. Живет сам по себе. Когда хочет, спит, гуляет, играет. Ему мамка приносит есть. Весь мир крутится вокруг него. Когда он кусает или царапается, то ему все прощается, он же еще маленький, не понимает, что он делает больно.

— Так, — радуется деда. — По-другому говоря, прививаются качества котика по образу восприятия этого животного.

И обращается ко мне:

— Котик, принеси мне стакан с холодной ключевой водой.

Я чувствую, что во мне начинает происходить что-то неадекватное, не свойственное мне. И проговариваю то, что чувствую:

— Деда, я не хочу. Мне сейчас хочется, чтобы ты и дальше рассказывал мне, что происходит с ребенком, когда его называют названием вида животных. Мне лень. Хочется понежиться. И вообще ты мне должен принести воды и поесть, а не я тебе. Ты взрослый, а я еще маленький.

— По-другому говоря, — разворачивает мысль деда. — Называя тебя котиком с образом, который мы видим за этим словом, я накладываю этот образ слова на тебя, и ты начинаешь вести себя как котик. Давай проверим это же на другом слове.

И деда, не дожидаясь моего ответа, обращается ко мне:

— Зайчик мой, подай мне ложку, которая лежит напротив тебя на столе.

Я чувствую, что снова со мной происходит что-то, не свойственное мне, и проговариваю:

— Я боюсь, а вдруг у меня не получится, я разобьюсь, ложка упадет, потом придется подымать с полу, а я не хочу вставать, вдруг я упаду и разобьюсь.

Я был немного шокирован своим поведением и возникшими чувствами, которые связывают меня по ногам и рукам. Да тем, что я поступаю не так, как я это делаю обычно. И проговариваю:

— Дедуля, я одновременно хочу и не хочу подать тебе ложку. Страх меня связывает по рукам и ногам. Идет поток разных мыслей, чтобы не сделать то, что ты меня просишь. Во мне идет какая-то борьба. Ноги и руки становятся тяжелыми, ватными, неповоротливыми.

— Так, — цепляется за мои слова деда. — Когда я назвал тебя зайчиком, то снова наложился образ восприятия зайчика, и ты стал себя вести, как зайчик. А потом мы не можем понять, от чего ребенок так себя ведет. И стоит только называть ребенка этими словами постоянно, как он становится именно этим Котиком или Зайчиком. Так с малых лет мы прививаем к живому ребенку животину. Тем самым взращиваем в нем войско тьмы, создавая условия для поведения, которое приведет его во взрослой жизни к саморазрушению, немощи да иждивению. Сначала это будет слабенький малоразумный иждивенец, коим ребенок до своего совершеннолетия считается в обществе по закону. А потом он станет матерым взрослым иждивенцем, который будет требовать только одного, чтобы за него прожили его «счастливую и сытую» жизнь. И мы считаем это нормой.

После этих слов деда резко обращается ко мне:

— Солнышко, принеси самовар, он стоит в сенцах.

Я, не задумываясь, встаю и несу самовар. И деда спрашивает меня:

— Что ты видишь за словом «Солнышко»?

— Солнышко греет. Оно нежное, с его приходом настроение хорошее и хочется одарить весь мир любовью. Солнышко создает тепло на душе, и мне от этого радостно и приятно.

— То есть, обращаясь к тебе, видя образ слова светлый, мы пробуждаем в тебе светлые стороны жизни. — заостряет мое внимание деда. — Сынок, подай мне тетрадь, которая лежит перед тобой.

Я без разговоров, не задумываясь, подаю тетрадь. И при этом чувствую на душе радость от своего действия. Да проговариваю:

— Мне становится приятно от того, что я подаю тетрадь. Словно наступает какой-то праздник.

А дедуля в ответ меня спрашивает:

— Что ты видишь за словом «Сынок»?

— Вижу, что я для вас родной и близкий. — проговариваю, что идет, — Чувствую себя в безопасности, что от вас нет угрозы, а наоборот вы меня поддержите. Вижу, что все мы равны друг с другом. А от вас идет любовь, и мне хочется одарить вас любовью в ответ.

— Ты хочешь сказать, что образ слова, с которым мы к тебе обращаемся, направляет тебя на такие поступки, да вызывает соответствующие чувства. — заостряет мое внимание деда Коля. — Я верно увидел?

Не задумываясь, отвечаю:

— Да.

А деда проговаривает:

— Вот от чего мы тебя называем не по имени, а сынком. Вот от чего наши предки свое дитя, пока оно не вышло на свой жизненный путь выполнения своей задачи этого воплощения, называли ребятенком, дитем, двухлеткой, пятилеткой, семилеткой, сынком, доченькой… То есть именами родства, пробуждающими чувства защищенности и любви. Этим обращением направляли ребенка на то, чтобы он опирался по жизни на свет. А обращения «Котик», «Зайчик», «Пушистик» — оборотни слов Света, призывающие нас сливаться с животиной в самих себе и в жизни опираться на опору тьмы, а не света.

Я соглашаюсь с дедом, но у меня свербит:

— От чего нельзя называть друг друга по имени, ведь в имени заложена задача и предназначение этого воплощения?

А деда смеется и говорит:

— На имя очень часто накладываются обиды, досады, разочарования, претензии, восприятие половинки в этот момент, настроение, состояние, боль… А это формирует образ половинки в этот момент. И когда мы называем друг друга по имени, этот образ накладывается на половинку, и половинка так себя и ведет. Вот, например, я сейчас вижу тебя немощным, бестолковым. И обращаюсь к тебе: Андрей, отодвинь от стола скамейку, на которой ты сидишь. Что ты при этом чувствуешь?

Меня всего корежит, и проговариваю:

— У меня нет сил, нет никакого желания отодвигать скамейку. Хочется на все наплевать и уйти. Сам что ли не можешь ее отодвинуть? Тебе надо — ты и двигай! А ко мне не лезь!

— Тааак, — радуется дедуля. — Я сейчас в хорошем настроении, хочется тебя одарить теплом, любовью, той радостью и восхищением, которое идет к тебе. В этом состоянии я обращаюсь к тебе: Андрей, помоги мне встать.

И во мне происходит что-то волшебное. Я мгновенно вскакиваю, не чувствуя веса тела, словно я пушинка, подбегаю к деду и, приподымая его под руки, помогаю ему встать. Да проговариваю:

— Во мне проснулась какая-то волшебная любвеобильная сила, пробудились к тебе чувства любви, огромная благодарность, бережность и восторг!

Я аж прослезился.

— Таким образом, когда обращаются к человеку по имени, то наложенный на это имя образ влияет на самого человека. — поясняет деда, — От этого издревле наши предки предпочитали называть друг друга нейтральным именем, которое несло светлый образ и не было подвержено настроению, чувствам, восприятию, боли.

— Теперь мне ясно, от чего вы меня и друг друга называете не по имени, а по названию светлых, живых существ. Вы так делаете для того, чтобы светлый образ обращения накладывался на человека. А еще я увидел, от чего, когда мне больно, то вы обращаетесь ко мне, проявляя любовь, и боль затихает, словно рана на душе перестает кровоточить и затягивается.

Я благодарю деда и прошу немного времени, чтобы все разобранное устоялось.

Деда в ответ, предлагает сметать сено на сеновал и убрать поднявшуюся при разборе злость на колке дров, а после обеда продолжить разбор по ругательным словам. В знак согласия я мгновенно встаю, и лезу на сеновал укладывать сено, а деда Коля и баба Аня метать сено на сеновал.