По следам утопленниц

А Калина (2024)

Таинственный мир окутал эти места. Утопленники и призраки гуляют под покровом ночи, пугая загулявшихся людей. Кто же управляет этой нежитью и не дает давно усопшим найти и после смерти покой?

Глава 8

8. Ершиха.

Ершиха сидела возле тлеющего огня в костре, разведенного у своего дома. Все пространство вокруг заполнилось сопутствующими ночными звуками. Ночь, с её призраками, неупокоенными душами требовали помощи и защиты от неведомой силы, живущей в этих местах. Так делала еще её мать и бабка, а теперь и она.

Недалеко хрустнула ветка, зашелестел рядом рогоз, месяц выплыл из-за леса и снова скрылся за тучей. Прямо у ног Ершихи лежал упитанный камышовый кот, делая вид, что дремлет, но время от время приоткрывал свои желтые глаза и внимательно присматривался к темноте. Снова рядом шорох, еще раз и одним мощным прыжком кот оказался в том самом месте. Подняв морду кверху, он крепко держал в зубах полевую мышь, и гордо с добычей ушел за дом, наслаждаться ужином.

Ершиха довольно посмотрела ему вслед. Взяв ветку с земли, она стала ворошить угли в костре, прислушиваясь к звукам, шорохам, своим чувствам. Вдруг где то рядом послышалось странное урчание, и холодок прошелся по спине у Ершихи. Осторожно встав с места, она стала вглядываться в темноту, пытаясь разглядеть что-нибудь, что издает такие звуки. Совсем рядом из-за рогоза стало выползать нечто с размером с трехмесячного котенка, с качающей из стороны в сторону головой и издающее странное урчание. У этого создания не было ног, а только две тоненьких прозрачных ручки в синих жилках на которых он полз в сторону Ершихи. Печаль и скорбь заполнила сердце женщины. Она осторожно подошла к уродцу, взяла его на руки и сев с ним рядом у костра, поднесла к его маленькому рту свое запястье. Уродец приоткрыл свой рот, откуда показались острые маленькие зубки и с какой особой жестокостью впился в запястье женщины и жадно стал сосать её кровь. Сжав губы от боли, Ершиха отвела взгляд в сторону, ожидая, когда уродец напьется. Много тут таких было, и иногда они приходили к ней, изнемогая от жажды, а если не дать им крови, они начнут приходить в деревни, в села и мучить местных жителей. Все эти уродцы были никем иным, как убиенные младенцы и нерожденные. Кто-то избавлялся от бремени с помощью Ершихи, кто-то сам, иногда тайком родив, приносили сюда, на болото, и топили. Все эти младенцы после приходили к ней, к Ершихе, чуя свежую кровь.

Напившись досыта, уродец отлепил свой зубастый рот от запястья и, недовольно заурчав, стал извиваться всем телом, показывая этим, что его пора отпустить. Ершиха осторожно опустила его на землю и тот, немного извиваясь как змея, пополз в сторону болота, оставляя после себя характерный для змей след.

У самой Ершихи детей не было. Только раз она ходила брюхатая от местного парня из Скороходова. Парень жениться отказался, а вскоре и ребенок решил родиться раньше времени, да прожил всего лишь первые мгновения после первого вдоха. Похоронив ребеночка недалеко от дома, Ершиха часто приходила к его могилке, оставляя кусочек хлеба или пирога. Сердце её скорбело и стонало от печали утраты.

Парень тот уж скоро женился на местной девушке, родилось у них трое детей, и знать забыл, что признавался он, когда то в любви Ершихе. Эх, не хватает бабки Радмилы! Та бы её уберегла, подсказала, что за человеком был тот парень. Сама она не умела и половины того, что знала её бабка.

Снова зашуршало в рогозе, послышался отчетливый треск. Ершиха повернула голову в ту сторону, но ничего не заметив, снова отвернулась. Снова треск, только уже ближе, прямо за её спиной. Ершиха резко развернулась и увидела стоящую женскую фигуру в мокрой юбке и кофточке с кружевными манжетами.

— Марфа… — прошептала Ершиха, глядя удивленно на утопленницу.

Девушка неловко сделала шаг вперед, но тут же остановилась:

— Платок свой потеряла. Не видели? — как то холодно и одновременно ласково спросила утопленница, глядя сквозь Ершиху.

— Давно твой платок подобрали уже и унесли. А кто, так ты сама знаешь.

— Плохо мне… Маюсь…

— Всем таким, как ты плохо. Иди, дорогая, иди обратно.

— Маюсь…

— Не найдешь ты тут того, кого с собой унести в болото хочешь. Не ходят тут живые. Иди обратно, иди…

— Платок бы мне… Белый такой, бисером вышитый…

— Иди, дорогая, обратно. Иди…

Постояв у неведомый черты, утопленница медленно развернулась и ушла туда, откуда пришла. Посмотрев, какое-то время ей вслед, Ершиха снова села у костра, так же мешая угли веткой.

Ближе к рассвету, она затушила остатки костра и ушла в дом, выспаться остаток ночи. Проспав всего два часа, к ней нетерпеливо громко забарабанили в дверь. Неторопливо встав с постели, накинув на себя кафтан, она открыла дверь, где постукивая каблуком о крыльцо, стояла русоволосая женщина, обвязанная шерстяным платком.

— Не достучишься до тебя, Ершиха! — недовольно произнесла она и, протиснувшись в дверной проем, прошла в избу.

— Чего пришла? — спросила её Ершиха, закрывая дверь.

Бесцеремонно сев на покрытый одеялом, сундук, женщина ответила:

— Присуши ты мне Степана Силантьева! Мочи нет, измаялась я без мужика! Не старая еще, а как вдовая. За что мне муки такие? Я и клок волос его принесла! Сама состригла, когда он на сеновале пьяный дрых! — она достала из-за пазухи голубоватый платок и, развернув его, показала Ершихе прядь коротких волос — Присуши ты мне его! Горю уж вся, а рядом только тараканы, да мыши! Жить, как все хочется!

Ершиха внимательно посмотрела на лицо женщины, усеянное оспинами, посмотрела в её глаза, которые она почему-то стало отводить в сторону.

— Понесла ты от него уже? — вдруг спросила её Ершиха.

Та, сначала, было, рот открыла, а потом снова отвела взгляд в сторону и замолчала.

— Вот оно что. Не знаешь. А я вижу — понесла, — утвердительно произнесла Ершиха, — Только много у него таких, как ты. Присушивай не присушивай, а его все равно не удержишь. Только если до смерти присушить, то тогда и тебе мучиться и ребенку твоему.

— Ничего, выдержу, — подняв гордо подбородок, ответила женщина.

— Ну и дура… Себя не жалеешь, ребенка пожалей…

— Тебе то что? Не бесплатно, чай, будешь делать? — с вызовом спросила женщина Ершиху.

— Не бесплатно, твоя правда. Как думаешь, так и сделаю. Вот только потом ко мне не ходи. Не приму!

Женщина промолчала, но вновь просунув руку за пазуху, достала оттуда сверток с салом и пол каравая хлеба. Ершиха забрав плату, указала на скамью за занавеской, а сама пошла к печи за котелком и свечой. Долго она провозилась с женщиной, не шли слова, как будто путал её кто то, но, все же завершив заговор, она указала, наконец-то, рукой на дверь и проводила ту из избы.

Не долго пребывала Ершиха в спокойствие и уединении. Через некоторое время на крыльце мял фуражку гниловский пастух. Открыв ему дверь, Ершиха пустила его внутрь:

— Что привело тебя ко мне, пастух? — спросила она его.

Пастух опустил глаза, все так же мял в руках фуражку, ответил:

— Хворь меня одолела. Мочи нет, болит, свербит, горит огнем.

— Вот как…, — она внимательно посмотрела на пастуха, — Глаза подними на меня. Дай посмотрю.

Она смотрела в его бегающие карие глаза и, разглядев, что-то неприятное, рассердилась:

— Наказание это тебе! Уйди ты с глаз моих! Уйди пока не пришибла!

Пастух вдруг упал на колени:

— Вылечи ты меня, исцели. Мочи нет, как горит все! — из глаз его брызнули слезы, — Нет до меня дела никому! Ни жены нет, ни детей! Дома и того нет! Исцели ты мою душу раненную! Все ради тебя потом сделаю! Все, что попросишь!

Пастух принялся целовать женщине ноги, громко чмокая и одновременно рыдая. Ершиха пятилась от него, пока не уперлась спиной о дверь:

— Весь род твой порченый, поэтому и прервется на тебе… Не я так решила. А недуг твой только физический могу излечить, а душу лечить я не умею.

— Излечи, излечи, барыня моя. Вечным твоим слугой буду!

— Встань ты с колен! Чего коленками пол протираешь?! — грозно прикрикнула Ершиха на него, — Встань и сядь на скамейку за занавеской! Сделаю, что смогу!

Провозилась она с пастухом чуть больше часа и, отпустив его с миром, принялась, наконец-то топить печь. Накрошив капусты, лука и репы, она кинула все это в чугунок и поставила в печь. Подмела полы, а после села на сундук и осмотрела свое жилище.

Неожиданно кто-то снова постучал в дверь. Ершиха медленно встала с сундука, прошла к двери и отворила её. На пороге стояла Марфа Малова.

— Здравствуй…, — не смело поздоровалась та, топчась на крыльце.

— Тебя-то какая нелегкая привела сегодня ко мне?

— С просьбой я к тебе…

— Ну, проходи, коли только с просьбой…

Марфа осторожно вступила в избу и встала рядом с Ершихой:

— С чего начать и не знаю даже…, — начала несмело женщина, опустив глаза в пол.

— А ты начни.

— Ох, и не знаю даже…, что же это такое, стыдно, почему то…

— Да сядь ты уже куда-нибудь!

Марфа замешкалась, потом завидев сундук, аккуратно села на него:

— Утопленница приходила ко мне…

— Какая еще утопленница? — с удивлением спросила Ершиха её, скрестив руки на груди.

— Строгова… Сама она меня позвала, на болото то самое, что за поляной. Ночью я к ним ходила, всех их там видела…Ох…Просили они меня… Просили ведьму сыскать…

— Не меня ли они ищут? — с усмешкой в голосе спросила Ершиха.

— Не тебя, а ту, что за этим болотом живет.

Ершиха вдруг помрачнела, а Марфа продолжила:

— Обещали и с меня проклятие снять, если помогу им. И сама не знаю, зачем согласилась, да ведь теперь они меня в покое не оставят. А вдруг сына к себе унесут? — она резко закрыла ладонями лицо и взахлеб заревела.

— Ох, дуреха. Что же ты наделала? Да разве кто ведьму эту видал? Только слухи и ходят. Даже моя бабка и та не видала её ни разу. Да это же проделки русалочьи. И тебя к себе унесут и сына твоего… Что же ты наделала… Небось, гребень подбросили?

— Подбросили…,-кивнула, не отрывая рук с лица, Марфа.

— Ох, дуреха. Ну не реви, чего мне лужу нарыдала. И так хата вся в щелях, так ты мне еще и влагу разводишь.

Марфа убрала с лица ладони и заплаканными глазами посмотрела на Ершиху:

— Слышала я давно, что ведьма та в полнолуние по старому кладбищу гуляет.

— Ну и что? Ну, придешь ты туда и что? Ловить её будешь? Странная ты.

Марфа вдруг что-то стала искать у себя в карманах и, найдя, протянула сверток Ершихе. Та осторожно развернула его и увидела серебряный перстень с гранатом:

— Вот. Это сама Ефросинья Строгова мне отдала, — произнесла Марфа.

Ершиха внимательно разглядывала перстень:

— Вот оно что… И правда, значит, ведьму ищут… Совсем плоха она стала, видимо, что покойники сами её смерти хотят.

Потом протянула обратно Марфе перстень и прошла к окну:

— Раз помощи моей хочешь, так и ты мне помоги.

— Да чем я помочь то могу? — удивилась просьбе Марфа.

— Утопленница ночью ко мне приходила. Тезка твоя. Все платок обратно свой хочет. А как получит его, то душа её и успокоиться.

Марфа от удивления открыла рот:

— Да где же найду я этот платок?

— А ты подумай!

— Да разве утопла она? Зверь её загрыз, все об этом знают! И похоронили её на кладбище давно…

— А чего хоронили то? Сарафан её из сундука в птичьей крови обмазанный?

По телу Марфы пробежались мурашки:

— Что же ты говоришь такое…

— Я что знаю, то и говорю! Поищи в сундуках, в углах… Спрятал платок, старый хрыч! Нет ей покоя без платка, мается, все ходит тут по болоту. То и гляди, унесет за собой кого-нибудь.

Марфа задумалась, приложив палец к губам:

— Что же это такое… Зачем же она утопилась? Ведь и дети здоровые все и муж молодой был…

— Много думаешь не по делу, Марфа. Да и от Спиридона ли сына она родила? Эх, наивная! Да ты глаза разуй!

— Не могу я в это поверить. Наговоры все это…

— Иди, Марфа, домой ступай. Ищи платок, а как найдешь, ко мне вертайся. Я ждать буду.

Марфа медленно поднялась с сундука и пошла к выходу. Уже открывая дверь, она вдруг остановилась и спросила Ершиху:

— За что страдаем мы так, что даже после смерти нет нам покоя?

— То мне неведомо. Ступай…

Как только закрылась за Марфой дверь, Ершиха села за стол и задумалась. С чего это все вокруг так забурлило, заклокотало в мире мертвых? Видимо ведьма и правда плоха, что не может удержать свои силы в уздах. Да, наврала она Марфе, что бабка Радмила не видела ведьму. Видела и не раз! Да и сама она её видала. Еще в детстве, когда лунной зимней ночью гуляла по берегам болота, в небе над ней пролетала ведьма на своей метле. Как она её тогда напугала! Увидала девчонку и давай гонять её с хохотом и мерзким визгом. Так её и гнала до самого дома. А бабка еще рассказывала, как в полночь на разоренном кладбище её видела. Танцевала тогда ведьма в образе старухи мерзкой полностью нагой среди могил в бешенном танце, мертвых поднимала и все хохотала и хохотала. Кто эта ведьма, сколько ей было лет, и кем она была раньше — никто не знал. Никто её дома не видал, кроме бабки Радмилы. Всем остальным он был не доступен.

Рассказывала ей однажды бабка:"По грибы пошла. Осень то дождливая, грибы как раз жирные. Хожу, собираю тихонечко себе за болотом. Никого рядом нет, даже птицы и те не поют. Корзину одну собрала, за вторую принялась. А тут грибы все жирнее, да жирнее. Ну, думаю, нечистое, что-то происходит, как будто что-то заманивает меня. Слова я тогда прочитала, потом еще одни. Смотрю, а впереди вроде дым виднеться. Пошла я на него, гляжу, вроде избенка стоит. Я к ней иду, интересно стало, кто это в лесу живет. К дому подхожу, а вокруг его забор, а на заборе черепа: то лошадиные, то песьи, а в уголочке у дровняка так складненько человечьи сложены. Страх меня тогда обуял. Уйти уж хотела, да слышу дверь заскрипела, и выходит ко мне девочка лет десяти. Нарядная такая, вся в новехонькое одета. Спрашиваю, мол, кто ты и как звать. А она мне в ответ отвечает, что зовут её Феодосией и живет она тут с отцом и братом. Охотники вроде. А я смотрю на неё и не верю, глаза уж больно умные у неё, взрослые. А она смотрит на меня, неприветливо как то улыбается. Говорю тогда, что пойду я дальше, а она вдруг как рассмеется в ответ, что хохот её дикий по всему лесу эхом прошел, и земля под ногами затряслась. Тут я совсем перепугалась. Бросила корзину, и бежать прочь. А за мной волки бегут. Откуда они выбежали и не знаю! Только бегу, а они меня за подол хватают, весь низ юбки в клочья у меня! Бегу, а сама слова читаю, да не читаю, а кричу. На всех языках кричу, а им хоть быхны! И только успела я за кладбище выбежать, тут и волков след простыл. Смотрела я все, высматривала их. Нет их и все, как будто и не было! Все, не пойду за грибами в то проклятое место! Ведьмино там прибежище! Древняя это ведьма, сильная."Вот такие были воспоминания бабки Радмилы.

Ершиха встала из-за стола и прошла к печи проверить варево. Достав ухватом чугунок, она зачерпнула полную деревянную ложку и, попробовав на вкус, снова затащила чугунок в печь.

Ближе к ночи в её дверь снова настойчиво постучали. Отворив дверь, на пороге своего дома она увидела снова ту женщину, что приходила утром. Теребя все тот же шерстяной платок в руках, опустив глаза, она жалобно протянула:

— Избавь ты меня от ноши…

— Дура! Ты ведь утром приходила!

— Так он и замуж меня берет, только от ребеночка просил избавиться. Время, говорит, не то…

— Дура есть дура! Местом только одним думаешь!

Но женщина не унималась, а, только достала из пазухи сверток, откуда виднелось горлышко от бутылки с самогоном. Протянув его Ершихе, она не смело подняла на неё свои синие глаза:

— Какая есть, а счастья и такой, как я хочется…

Не любила проводить Ершиха такие процедуры. Каждый раз она ругала себя, что соглашалась, да ведь эти женщины если не к ней, то сами от брюха избавятся. И ладно если выживут, а бывает и хоронят их после этого. И жаль их было, и злость за них брала. Но, что им делать? В обществе, в котором они жили, во всем всегда была виновата женщина, а с мужчины все беды, как с гуся вода. Куда, как ни к ней они еще пойдут? К Егошихе? Так та и травы до сих пор путает, и роды принять толком не может. Вот только Ершиху на роды только два раза и звали, и оба раза удачно. Вот только обычно люди бояться её звать, мол, ведьма, душу ребенка дьяволу продаст.

И вот лежит на столе расплатившись женщина в шерстяном платке. Уставшая, дрожащая от боли и унижения, она охала и проклинала свою судьбу. Ершиха быстро запарила травы и залпом велела выпить ей:

— Пей, дуреха, а то кровью изойдешься…

Женщина проглотив отвар, уронила устало голову на стол и уставилась в потолок:

— За что такие мученья? За что?

— Сама требовала, я исполнила. А рожать, думаешь, легче будет? Не-ет, милая. Через боль в этот мир приходят. Да только жаль мне тебя. Ради мужика жизнь свою губишь. Вот только ты сама утром выбор свой сделала. Больше ко мне не приходи.

Ершиха покрыла женщину старым одеялом:

— Отдохни малость. Успеешь еще домой.

Недолго женщина еще лежала. Потребовав самогонки, она выпила залпом всю кружку, а потом с трудом встав, побрела к себе домой.

И вот снова опустилась на землю ночь. Разведя опять костер у дома, Ершиха села на чурбак около него и вслушиваясь в звуки, смотрела по сторонам, высматривая движение в темноте. Полночи сидела она в странной тишине. Только кот приходил дважды, обнюхав хозяйку, вытребовав кусок пирога, принесенный ранее кем то, и снова скрывался в кустах. Немного погодя, позади послышался треск и шуршание, а потом и чей то грустный голос. Ершиха встала с чурбака, присмотрелась. Вдоль болота она заметила бродившую молодую женщину, одетую в красный жаккардовый сарафан подпоясанный шелковым поясом. Рубашка на ней была белая с кружевными манжетами, а на голове красовался расшитый золотом фиолетовый повойник, поверх которого был шелковый фиолетовый платок, заколотый на кромку. Она медленно двигалась, словно плыла, высматривая что-то в воде, и тихо звала:

— Феодосия, доченька моя… где же ты, Феодосия…

Ершиха сдвинула брови на переносице, скрестила руки на груди и крикнула:

— Уходи-ка, подобру — поздорову, пока я тебя сама еще раз не утопила! Болотница чертова!

Тут же повернула к ней голову молодая женщина и разом вдруг обратилась она в дряхлую старуху с длинными когтистыми руками и громко зашипела на неё.

— Уходи, уходи! Нет тут тебе места! — кричала ей Ершиха — Совести у тебя, нечистая сила, нет. Ведь лежит эта женщина на дне болота, а ты её телом пользуешься! Ничего, доберусь я еще до тебя! Отправлю тебя к твоим хозяевам! Попомни мои слова!

Она погрозила кулаком болотнице, а та, словно большая жаба, прыгнула прямо в болото и исчезла из виду. Посмотрев на болтающую ряску на поверхности и убедившись, что та уже не вернется, Ершиха села обратно у костра.

Просидев остаток ночи на чурбаке, вороша угли палкой и не завидев ничего необычного, Ершиха затушила, наконец-то, костер и ушла в дом, чтобы проспать остаток ночи и начать свой новый день.