По следам утопленниц

А Калина (2024)

Таинственный мир окутал эти места. Утопленники и призраки гуляют под покровом ночи, пугая загулявшихся людей. Кто же управляет этой нежитью и не дает давно усопшим найти и после смерти покой?

Глава 9

9. Платочек беленький.

Уставшая от жаркого дня, Марфа присела, прям на крыльцо и, сняв с головы платок, начала им обмахиваться. Сколько дел сегодня было переделано, сколько сил потрачено, а ей еще баню топить и воды натаскать. Ни Фисы ни Фоти рядом не было. Девочки сразу при первой возможности сбежали на речку.

Передохнув и, остыв, Марфа медленно поднялась с крыльца и побрела в баню за коромыслом и ведрами. Ступая босыми пятками по разгоряченной земле, она попутно вытирала пот с лица и мечтала о том времени, когда её голова окажется на подушке, и она заснет мертвецким сном.

Уже доходя до колодца, Марфа заметила Анфису Нечаеву, которая как обычно тепло одетая не по погоде, набирала воды. Увидев Марфу, женщина скривила рот и отвернулась. Поставив рядом ведра, Марфа села на скамейку и поздоровалась с ней:

— Доброго денечка, Анфиса Васильевна. Что-то ты тепло уж больно одета. Жара такая стоит. Не продохнуть, всю глотку жгет.

Анфиса поправила свой платок, потом вытерла о юбку мокрые руки и ответила:

— Жар костей не ломит. А ты чего так рано с покоса? Или все на мужиков своих свалила?

— Отправил нас свекор домой. Готовить надо, да за скотиной убрать.

— Ну, конечно. Это не наше хозяйство: три гуся да один порося. Оно и понятно. Эх, уведут вашего Николая Феофановича, плакать будете горькими слезами. Нынче с мужиком туго; что есть — того мало, а то и вовсе пол мужика. Война проклятущая, сколько покосила народу то.

Марфа устало подняла на женщину глаза:

— А тебе-то чего? Свекра моего жалеешь? Замуж, небось, хочется?

— А чего не хотеть? Все там были, а я нет! Чем я хуже, тебя, например?

— Ничем, Анфиса Васильевна…

— Вот то-то и оно. А я теперь тоже замужняя буду. Замуж меня на днях позвали.

— Кто же? — удивилась Марфа, разглядывая оспины на лице Анфисы.

Та загадочно улыбнулась и отвела взгляд в сторону:

— Степан Силантьев.

— Вот оно что…

Анфиса вдруг встрепенулась, схватила свои ведра:

— Идти мне надо! Заговорилась я тут с тобой! Делов — прорва!

Расплескивая по дороге воду, Анфиса быстро засеменила в сторону дома, изредка зачем-то оборачиваясь на Марфу. Странное поведение женщины озадачило её, да и известие о её замужестве совсем выбило из колеи. Нельзя было представить Степана и Анфису вместе, как ни крутила Марфа в своей голове, но все же разные они были.

Хотя ей было и жаль Анфису. Старше Марфы она была всего на три года, а замуж её никто не брал. У Нечаевых было три дочери. Двоих младших разобрали, как породистых щенков, а старшую все обходили за внешность её и за болезненность. А после смерти обоих родителей дом остался на Анфисе, и совсем ей стало не до личной жизни. Все тягости легли на её плечи, все заботы. А тут вдруг такая новость — замуж выходит!

Шла Марфа обратно с коромыслом на плечах, как на втором дыхании. Не шла, а летела! Поставив ведра в предбанник, она забежала в избу, где сев рядом с печью на скамейку, громко заявила:

— Ох, мама, а Анфиса то Нечаева замуж выходит! И за кого! За Силантьева!

Рубя зеленый лук в корыте, Евдоксия строго посмотрела на невестку:

— А тебе-то чего с этого? Радуешься или злорадствуешь?

— Да что ты, мама! — отмахнулась Марфа рукой — Это ж новость то такая! Анфиса и замуж!

— Не достойно это, Марфа. Сама ты на себя не похожа от злости. Сама видимо на Степана глаз положила? Да-да, знаю я за кого она замуж собралась. Туда ему и дорога. Бог все видит, за то и невесту ему такую дал.

— Да за что вы, мама, так Степана то невзлюбили?

— Курощуп он и есть. За что его любить то? А как он о царе-батюшке молвит? Да за то язык ему отнять надобно!

— Нет уже царя вашего, мама… — тихо произнесла Марфа, отведя в сторону глаза.

Евдоксия вдруг схватила рядом лежащую тряпку и со всем силы огрела ей по лицу невестки:

— Ты чего несешь, оглашенная! И ведь язык не отсох у тебя! Уйди с глаз моих долой!

Марфа вскочила с места и выбежала в сени, где прислонившись плечом к косяку, вздрогнула несколько раз от обиды, а потом, словно придя в себя, вдруг уставилась на сундук, стоящий в самом темном углу."Что же я делаю такое? Ведь платок мне надобно искать, а я сплетни разношу, как баба базарная": подумала она про себя. Вытерев слезы со щеки, она осторожно прошла между пустых кадушек и бочек к тому самому сундуку. Застыв на месте, она прислушалась, нет ли кого поблизости, не застанут ли её при таком нехорошем деле. Убедившись, что свекровь занята в избе, а во дворе никого нет, Марфа осторожно приподняла крышку сундука и откинула её назад. Нырнув рукой в сложенные хаотичном порядке, вещи, она осторожно стала их раздвигать, рассматривать, ища тот самый платок, о котором говорила ей Ершиха. Сколько прошло времени, Марфа и не заметила, только как послышались голоса с улицы, она быстро закрыла сундук, вскочила с места и выбежала во двор.

Мимо их дома гнал стадо гниловский пастух. Видя Марфу, он улыбнулся ей своим беззубым ртом и, хлестнув кнутом по земле, погнал коров дальше. Сердце у женщины забухало в груди, что приложила руку к ней, пытаясь отдышаться. Что ж, пронесла нелегкая. Немного успокоившись, Марфа побрела снова в баню, чтобы перелить принесенную воду в бак и сходить еще пару раз к колодцу набрать еще, пока бачок не наполниться полностью.

Вечером, когда мужчины приехали с поля, они первые пошли в баню, а женщины в это время быстро приготовили тюрю: в квас добавили лук и редьку, покрошили туда хлеб. Рядом поставили миску с зеленым луком и укропом и миску с печеной картошкой. Сразу, как вернулись мужчины, в баню побежали женщины, прихватив с собой и грязное белье, чтобы выстирать. Не долго они мылись, старались без разговоров, чтобы мужчины в избе не заругались на них потом.

После бани, наконец, сели за стол. Ели молча, чавкая, немного нервничая. Николай Феофанович не поднимал сегодня на женщин глаз, видимо устал, что и сил не осталось ругать кого-то за что-то. Доев все до последней крошки, он, молча, встал, повернулся к образам и перекрестился, а потом, не поднимая не на кого глаз, ушел на свою кровать, где вскоре уже громко захрапел.

— Умаялся, батюшка… — тихо пронесла Евдоксия, убирая с внучками со стола — Тише ходите, медведицы, разбудите.

До самого утра Марфа снова плохо спала. Заснет на пол часика и глаза сами собой открываются. Через мгновение вроде и сон уже видит, а тут зашуршит мышь где-нибудь и снова глаза разлепляются, упрутся в стену, и не знаешь, как и быть.

С первыми петухами Марфа встала с постели, побрела босыми ногами до печи, взяла ведро с помоями для поросят и пошла в хлев. Не успела выйти из дома, как облепили её со всех сторон голодные комары. Отмахиваясь от них одной свободной рукой, она вошла в помещение для скота и вылила помои прямо в корыто для свиней. Те, учуяв еду и человека, радостно захрюкали и облепили корыто своими розовыми пятачками, громко чавкая, прямо как вчера Николай Феофанович за столом.

Взяв вилы со стены, Марфа стала бросать сено корове и лошади в стойло. Те медленно, совсем не спеша стали пережевывать еще свежую траву, глядя своими добрыми глазами на женщину. Что ж, осталось корову подоить, птицу выгнать на волю, да яиц накопившихся за ночь собрать,. И хотела было она уже выйти из хлева, как взгляд её упал в самый дальний угол, где стоял старый трухлявый сундук с такими же старыми инструментами, мало на что пригодными. А что, если этот платок лежит там? Марфа быстро, стараясь не касаться грязных балок, прошла в самый конец хлева, присела рядом с сундуком и без труда откинула крышку назад. Внутри лежал разный хлам, но она все-таки перебирала его, осматривала все углы сундука, цепляясь взглядом за все детали. Не найдя ничего похожего на платок, Марфа закрыла крышку и посмотрела наверх на подловку, где хранилось солома и различные мелочи, чаще, всем давно забытые. Забравшись по шаткой лестнице наверх, Марфа, пригнувшись в три погибели, стала рассматривать пространство вокруг себя, все углы и различные странные детали. Борясь с чесоткой от соломы, она осторожно ступала по колючей давно сухой траве и проходила все углы, беря в руки старые сломанные инструменты, побитые кувшины и разбитые миски. Немного раздвигая солому, она думала, что может под ней есть что то, где хранит свекор этот чертов платок. Но ничего так и не найдя, Марфа стала слезать по той же лестнице вниз, а когда ступила голыми ступнями на прохладные доски хлева, то услышала прямо за спиной голос:

— Воруешь, гадина?

Марфа дернулась, сердце её быстро забилось. Она уткнулась прямо в грудь Николая Феофановича и, почувствовав мерзкий запах пота, рванула назад, больно ударившись спиной об лестницу:

— Напугали, батюшка! Что же тут воровать то? Послышалось мне просто, будто лиса у нас. Вот и залезла проверить! А то и до беды так не долго!

— Врешь! Рыскала ты там! Искала чего то!

— Да чего искать то мне? Посуды разбитой что ли? Вы лучше пса с цепи ссадите, а то не дай бог, лиса кур таскать начнет. Как жить то потом будем? А вдруг чего хуже? Вор объявиться?

Николай Феофанович был удивлен разговорчивостью невестки и не найдя, что ответить, махнул на неё рукой и побрел устало к выходу:

— На сенокос собирайся! Время спорить, с тобой нет! — пробурчал он ей.

Проводив его фигуру взглядом до самого выхода, Марфа выдохнула и побрела из хлева в дом, чтобы переодеться.

День выдался снова жарким и знойным. Постоянно першило горло от жажды, и пот стекал со лба прямо в глаза. Чтобы не терять время, отправил свекор Никиту с Федей наловить в речку рыбы на уху. Речка тут находилась совсем рядом и все, останавливаясь от усталости, упираясь на черенок от косы или граблей, смотрели в её сторону, мечтая, наконец-то, искупаться после жаркого дня в прохладной воде.

Видя такую не справедливость, Анфиса бросила косу и прокричала:

— Все, хватит с меня! Опять Никитка прохлаждается, а мы за него работай? Я и сама рыбы наловить могу! Тоже мне, наука! Все, баста! Сяду тут и отдыхать буду! А лучше на реку купаться пойду!

Евдоксия испуганно посмотрела на супруга, потом на внучку и прошипела:

— Ополоумела ты, что ли!? А ну брось, свои штучки! Подними косу и работай, как все!

— Не заставите! Что, побьете? Ну, бейте меня беззащитную! Ни отца у меня, ни матери! А вам бы только еще больше в грязь меня втоптать! А ты чего молчишь, сестрица? Как лошадь работаешь, а брата нашего все равно больше, чем тебя, уважают! А за что, скажите, мне? За что? Неужто, мы даром хлеб свой едим?

Николай Феофанович остановился, строго посмотрел в сторону своей внучки и прокричал супруге:

— Уведи ты, жена, эту бесноватую в тень! Перегрелась видимо! Наговорит себе на плетей! Не бери ты грех на душу, уведи!

Евдоксия передав свою косу Фотинии, быстро засеменила к младшей внучке. Ухватив ту за локоть, повела в сторону реки, где под тенью деревьев, усадила её на землю и пригрозила пальцем:

— Смотри, Фиса, беду не накликай своими словами погаными… Сама будешь виновата, так и знай. Передохни и снова за работу. А не придешь, защиты от меня тогда не жди. Всех плетей тогда получишь. И хлеба крохи не дам, пока уважать не научишься! Матери с отцом на том свете за тебя должно быть стыдно! Ты о них подумай! Опомнись!

Вдруг со стороны дороги послышался шум проезжающей телеги. Евдоксия повернула голову на звук и видит, как по пыльной дороге едет разодетый Денис Волков, а рядом с ним сидит важная такая и во всем праздничном Прасковья — невестка её. Увидав свою свекровь, женщина отвела в сторону глаза, а потом, поправив на себе кофточку, крикнула Волкову:

— Гони ты лошадей! Не поспеем! Ей, богу, пешком быстрее будет!

— Это мы исправим… — с улыбкой отвечал ей Денис Волков и хлестнул воздух плеткой.

Увидав в тени Евдоксию, он, привстав с места, снял с головы фуражку и громко поздоровался:

— Доброго денечка, тетя Евдоксия!

Ошеломленная Евдоксия не смогла ничего ответить, только ахнула и села рядом на землю с внучкой. Схватившись за сердце, она произнесла:

— Вот они плоды слов твоих поганых…

— Всех мужиков ваша Прасковюшка в округе окрутила, — усмехнулась Фиса, — Да не переживайте вы так, бабушка. Это она на свадьбу к сестре своей едет в Скоморохово. Все уже об этом знают, а вы все, как дикие.

Отдышавшись, Евдоксия ничего не стала больше говорить, а только встала с земли и побрела обратно в поле. Вскоре вернулся и Никитка с Федей, неся карасей и раков в деревянном ведре. Разведя ближе к реке, костер, женщины стали варить уху и там же сварили и раков. Под стрекот светлячков и пение вечерних птиц, вся семья ужинала, сидя вокруг котелка. Закусывая хлебом и хрустя зеленым сочным луком, они по очереди черпали ложками с котелка ароматную жидкость и с жадностью вкушали простое яство.

Поужинав, решили заночевать прямо тут же под деревьями в быстро возводимом шалаше, и по очереди следить; вдруг воры придут и увезут накошенное сено? Было это дело в последнее время частым, поэтому нельзя было лишний раз разнеживаться. Никитка с вилами в руках проходил недалеко по полю, высматривал человеческие фигуры в темноте, прислушивался к странным звукам похожим на человечьи голоса.

Сам Николай Феофанович тоже не спал. Лежал, смотрел на звезды, а рядом свистела во сне супруга его, широко раскинув в стороны руки. Не мог он заснуть, пока Никитка один по полю ходит, все слушал, вдруг что услышит, вдруг помощь нужна. Дорог был он ему, единственное, что для него важного осталось.

Знал Николай, что грешен был, что грешник он страшный. Но любил он Марфу и она его любила. Помнит тот день, когда впервые её увидел, тогда на масленицу. Смотрела она на него, улыбалась, и он улыбался, как мальчишка в ответ. Стал он тогда частым гостем в доме Вавиловых. Все гостинцы ей приносил: то пряники, то леденцы на палочке, а то и платочек. Удивлены были Вавиловы таким приездам Николая, да больше печалило, что сама Марфа ждала его и всех женихов от себя отваживала. Время шло, и случился самый страшный грех — понесла от него Марфа. Испугался и сам тогда Николай Феофанович, понимал, что ждет теперь девушку, которая до замужества стала нечистой. Тогда и задумал он женить своего непутевого Спиридона на Марфе. Плакал ночами, у бога прощения просил, у Марфы в ногах валялся. Вавиловы — семья безлошадная, безземельная, поэтому и рады были выдать пятую дочь по счету хоть за кого-нибудь. Сам Николай покупал ей тогда приданное, ни на что не скупился. Даже после свадьбы одевал её, как куклу, и работать лишний раз запрещал. Терпела все это жена его — Евдоксия, уж больно смиренная у него она была. А что Спиридон? Тюфяк он был, да блаженный. Весь в мать свою. Все терпел, хоть и понимал, что происходит. Вот только после рождения Никиты, сама Марфа как с ума сошла. Перестала подпускать к себе Николая, все огрызалась на него, а то и хуже, молчит все время. Родила от Спиридона двух дочерей и совсем схудела, побледнела. Только и знала, что головой кивнет на любые слова и глаза в сторону отводит. Знал он, что на его совести смерть Марфы, из-за него она утопилась, он всему виной. Да что теперь сделаешь? Обратно время не воротишь!

Сердце заболело от воспоминаний. Приложил Николай Феофанович руку к груди, почувствовал, как бьется его сердце, а из глаз вдруг скатилась слеза за слезой. Вытер он тогда тыльной стороной ладони слезы, перевернулся на другой бок и ноги подогнул. Сколько уж живут они с Евдоксией? Кто бы посчитал? Да, впрочем, зачем? Поженили их родители, когда Николай с вдовой Василисой Ярковой загулял. Молодая вдова то была, грудастая, мягкая, как тесто. Мнешь её, она только смехом заливается. Перепугались такого сраму родители Николая, да быстрее жену ему искать. И нашли ему шестнадцатилетнюю Евдоксию. Сговорились две семьи и свадьбу вскоре сыграли. Все обещали, что время пройдет, полюбят они друг друга, но время шло, а ему только противнее жена и противнее. Да и сама Евдоксия теплых чувств к нему не испытывала.

Подул с севера прохладный ветер, зашелестела листва на деревьях и в ветках шалаша. Снова тишина. Вдруг слышно, шаги, чьи-то рядом. Николай перевернулся на спину, и привстав на локтях, посмотрел в ту сторону, вглядываясь в темноту. Различив образ Никитки, выдохнул и встал на ноги.

— Ты бы, дед, поспал. Нет тут никого, — сообщил ему Никитка.

— Не спиться. А ты ложись, завтра работы много. Сил набирайся.

Никитка только пожал плечами и сел на чурбак у шалаша. Стряхнув с себя траву, Николай Феофанович взял в руки вилы и пошел в поле один.

Идя по ночной тишине в призрачной дымке, он вглядывался и прислушивался, как зверь, стараясь ступать по траве, как можно тише. Снова подул прохладный ветер, заколосилась волной еще нескошенная трава. Впереди неожиданно взлетела ночная птица, громко взмахивая крыльями, она уносила добычу в клюве куда-то прочь. Николай остановился, огляделся и снова пошел вперед. Держа крепко вилы, он не осмеливался расслабиться, чтобы недруги не застали его врасплох.

Снова холодный ветер колыхнуло зеленое травяное море.

— Ни-ко-ла-й…

Николай Феофанович резко обернулся на странный голос, подобный эху, но, сколько не всматривался, никого не мог увидеть.

— Ни-ко-ла-й…

Сердце забилось чаще, холод прошелся по его телу. Николай Феофанович, не смея сделать еще один шаг, прислушался.

— Ни-ко-ла-й…

Мужчины смотрел по сторонам, пока впереди в ночной дымке не стал различать женский силуэт. Сделав не решительные два шага вперед, он снова остановился и присмотрелся. Женщина, как будто и не шла, а плыла к нему на встречу, раскинув в сторону руки. Николай сделал еще один шаг вперед и вдруг ужаснулся:

— Марфа!

Женщина летела к нему, открыв беззвучно рот, и когда оказалась совсем рядом, не шевеля губами, заговорила:

— Николай, где же мой платок, что ты подарил мне на именины?

Николай, не веря своим глазам, начал медленно отступать назад, бросив вилы на траву:

— Нет тебя, Марфа. Утопла ты. Уйди. Не мучай меня!

— Отдай мой платок, Николай, мучаюсь я, маюсь…

— Нет его! Уйди! Не Марфа ты вовсе! Уйди! — он громко стал читать молитву и, крестясь, все отступал назад.

— Отдай платок, отдай… — она протянула к нему свои бледные руки, и увидел тогда Николай, что на них ил и ряска.

— Утопла ты! Сама утопла! Уйди, нечистая сила!

Как только добрались руки утопленницы до его горла, схватила она его и стала душить неведомой силой. От страха, ничего не понимая, Николай стал пытаться освободиться от крепкой хватки покойницы, молясь уже про себя о спасении богу.

Пустые глазницы утопленницы смотрели своей чернотой прямо в душу Николаю и из глаз его брызнули слезы. Паника охватила его разум, и попрощался он уже с этим миром, как позади его послышался женский голос:

— А ну прочь! А ну пошла отсюда! Не твои это владения!

Это был голос Ершихи. Она бежала к Николаю, читая, какие-то слова на непонятном языке и размахивала палкой. Утопленница расслабила хватку и, склонив голову на бок, посмотрела на бегущую в её сторону женщину, а потом, резко развернувшись, поплыла прочь, исчезая в ночной мгле. Николай Феофанович упал от бессилия на траву, пытаясь отдышаться, он трогал свое горло и не мог поверить, что с ним сейчас произошло.

— Вот, стерва, и досюда добралась… Душа неспокойная… — добежав до мужчины, пробормотала Ершиха.

Подав ему руку, она помогла ему встать:

— Вы бы обратно шли, а то много тут душ неупокоенных.

Смотря прямо ей в лицо, тяжело дыша, он спросил:

— Неужели это была она?

— Она, она. Иди, родимый, нечего тебе тут делать. Вон как их скрутило, что по округе шляются. Неспокойно им что-то сегодня. Ты вот только, платочек то ей верни. Может душа её, и успокоиться и трогать больше не будет. Платочек беленький, бисером вышитый.

Николай Феофанович удивленно посмотрел на неё:

— Откуда ты знаешь?

— Я все, родимый, знаю. Земля мне все говорит. А она все видит, все знает. Ты платочек то Марфе-невестке своей передай, а она уж мне его и принесет. Я то, уж знаю, как успокоить душу утопленницы.

Николай Феофанович, сгорбившись, смотрел на женщину удивленными глазами, но та, больше ничего не сказав, пошла в ту сторону, где исчезла утопленница. Возвращался он обратно в шалаш весь уже опустошенный, в мыслях, в скорби и печали.