Кабул – Кавказ

Виталий Волков (2001)

2000 год. Четыре опытных диверсанта из Афганистана стремятся через Кавказ и Москву попасть в Германию. У них одна цель — совершить в Германии теракт такого масштаба, какого еще не видел мир. Они намерены шесть лет готовить взрыв на стадионе Кельна, во время одной из игр чемпионата мира по футболу. Московский писатель Балашов никогда не писал ни о террористах, ни о войне. Его герои — из среды советских интеллигентов восьмидесятых годов, потерявшихся в российских девяностых. Неожиданно он получает выгодное предложение — написать книгу о советско-афганской войне. И перед ним отворяется дверь в мир новых для него людей, а линия его жизни пересекает путь диверсантов. Роман «Кабул — Кавказ» был закончен летом 2001 года, за несколько недель до теракта 11 сентября. Это — не детектив, не триллер. В начале 2000-х критики назвали его романом-взрывом. Тогда они сравнивали его то с антивоенными романами Ремарка, то с книгами-расследованиями Форсайта, а то и с эпосом «Война и мир» Льва Толстого. На самом деле «Кабул — Кавказ» — первая книга трилогии «Век смертника», жанр которой, по крайней мере в русской прозе, еще не получил своего названия. Вторую часть романа, продолжающую историю героев «Кабул — Кавказа», издательство «Вече» также готовит к первому изданию.

2000 год. Афганистан^[3]

Одноглазый Джудда

Группа отправлялась с базы в Мазари-Шарифе. Оружия не брали, так что два иностранца снова остались недовольны. Не могут без стали чеченцы. Молодые, смелые. Сухие, что порох. Как и все молодцы из чеченского отряда, что перевели из Кундуза в тренировочный лагерь Мазари-Шарифа. И такие же чужие, заносчивые. Особняком держатся, волчата, на пуштунов свысока поглядывают, а уж на наемников из Африки — и подавно. Света в них нету, того света, что в воине мусульманского братства дороже удали и уменья.

Потому командир группы, Черный Саат, был рад, узнав, что два чеченца пройдут с ним лишь до своей горной страны, а затем пути их разойдутся. Чужакам будет чем заняться на родине, а его афганцам предстоит еще дальняя лента-дорога. Афганцы у Саата все тертые, стреляные, земной жизнью успокоенные. Безумцы-фанатики, что вились вокруг Сабаты и Омана, были в коротком кинжальном бою хороши, но для долгого дела негодны. Иорданцев, саудовцев, йеменцев да алжирцев, во множестве прибывавших в лагерь, Саат не очень-то понимал — вроде бы за веру приехали сражаться, а вроде бы и за деньги. Торгуются, как на базаре, барыши обсуждают. Торговля — дело Аллаху угодное, спору нет, но для того ей и место другое отведено. Нет, Черный Саат предпочитал для серьезных походов «стариков» своего старшего брата Джудды, тех, кто пришел еще из моджахеддинов, протянул на себе годы войны с Советами. Этим побрякушек стальных да кумару не нужно, эти самим духом войны пропитаны, что хорошее мясо баранье — арчовым дымком.

— Не кинут нас там, как логово свое учуют? — Черный Саат все-таки не удержался от вопроса Джудде, руководившему военным делом во всем лагере.

Джудда был одноглаз, но своим единственным кошачьим глазом умел выражать тончайшие оттенки собственного отношения к говорящему. Если хотел, конечно. Черный Саат уже понял ответ по дальнему фонарику, вспыхнувшему в зрачке.

— Чеченский воин — умный воин. Не зверь, чтобы в логово рваться… А если глупый окажется, то у каждого ишака хвост имеется.

Черный Саат знал про хвост. Отважные чеченцы не слишком переживали за свою жизнь да и за жизнь родственников — что ж, Аллах взял, Аллах отнял, — но зато о поступающем им на банковские счета жалованье весьма беспокоились. Так что Джудда знал, как, кого и когда хватать за хвост, а потому Джудду даже чеченские бойцы уважали и опасались. За авторитетного человека держали его и в Кандагаре, и сам Мухаммад Омар, духовный лидер талибов, приезжал посмотреть образцовый лагерь в Шарифе. Но Черный-то Саат знал, что уважение — уважением, а смотрела голова «Талибана» на его брата подозрительным косым глазом, поскольку воевать-то он за них воевал, и хорошо воевал, дай Аллах каждому, но человеком был, как ни поверни, сторонним, тоже еще из «старых», и пришел к ним не сам, а с Зией Ханом Назари. С могущественным, великим воином джихада Назари, от которого политики в Кандагаре, наверное, и рады были бы избавиться, да не могли — ведь тогда Аллах разотрет их в пыль и развеет эту пыль по горячему ветру. Разотрет и развеет руками простых дехкан.

Сизый вечерний туман уже поднимался в горах, духота спала, пришла пора прощаться.

— Иди, брат, — сказал Джудда, положив сухую черную ладонь на грудь Черному Саату, — долго теперь вот так не обнимемся. Но я буду видеть тебя.

— Как? — насторожился Черный Саат. Его особое задание предусматривало полную автономность в течение целых шести лет, а связь с базой — только по объявлениям в газетах. Потому и отправлял Джудда во главе маленькой группы не кого-нибудь другого из проверенных людей, даже не Керима-Пустынника, а самого брата.

— Через небо. Небо — это зеркало. Если смотреть внимательно, то в отраженном им свете можно все разглядеть. Все, что тебе увидеть надо.

— А ночью, брат?

— И ночью. Ночью даже лучше. Только ночью все миряне фиолетовым светятся. Как в прицеле ночного видения. Молиться за тебя буду, Саати, Аллаха за тебя просить, за дело наше. Благое дело.

Глухой низкой ночью группа перешла Пяндж и, минуя российский пограничный кордон, уже к утру обошла поселок Московский и вышла на дорогу через Курган-Тюбе. Погранцы, похоже, прорыв зевнули вчистую, клюнув на «подставку» Одноглазого Джудды, пославшего через другой, просвеченный уже брод двух наркокурьеров с хорошим кушем — русские их и слопали охотно.

— Легко прошли, — сказал Саату чеченец по имени Темирбулат. Имя было длинное, неудобно произносимое, так что парня звали просто Рус. И коротко, и точно — был он вовсе не черен, а светел, в рыжинку, и по-русски пел чище любого шуравушки.

— Не говори гоп, — одернул Руса его хмурый щетинистый товарищ, и шедший поблизости Карат, тельник Черного Саата, одобрительно покачал головой — рано радоваться, рано. Лучше на Пяндже попасться, чем в глубине таджикской земли. Что верно, то верно. Возьмут на границе, без оружия, без кумара — тут отбиться легко. А что, золото, мол, мыли, да и забрели по неведению. Да вот они, наши лопаты… Десять лун от силы просидишь в темной, да и откинут тебя русские обратно. Разве что в брюхо да по почкам прикладом ткнут. Вот коль со стволами или с маком возьмут — тут дело другое. Так на то и шли налегке.

Ну, а если в Душанбе или еще где таджики прихватят, «менты» ихние — племя у них такое хищное, говорят, завелось, — тоже дело нехитрое. Есть верное средство, баксом называется. Действует моментально и без осечек. Потому и прав Карат — главное здесь, в приграничье, на русских не сесть.

По дороге катил грузовик. «Может, повезет?» — предложил хмурый чеченец Азамат. План у Саата был другой — разбиться на две группы по трое и ловить легковушки до самого Душанбе. Там и встретиться. Большая компания — большой риск. Но если уж грузовик сам собой из пыли к ним вынырнул, то не стоит отказываться. Может, это Аллах руку помощи протягивает, может, слышит он молитвы одноглазого брата?

— Бра-атан, платим полярные. В город во как нужно, у кума день рождения, — лихо забрасывал Рус.

— Сколько это выйдет по-вашему — полярные? В денежно-вещевом выражении? — Водила, тоже молодой парень, «мулат», не чистокровка-таджик, важно откинулся на сиденье.

— Полярные — это полярные. Хорошо будет. Я не фраер, а ты не «мерс». Двадцать баксов.

— Ха! Здесь чтоб только вас, красавцев, растаможить, мне вдвое отдать придется. Веселый. Шесть кумов таких нехилых, рыла во какие. Пятьдесят!

— Какие рыла, ай! Стариков не уважаешь! Сорок!

Саат подался вперед, желая побудить Руса к сговорчивости — нашел место базар на дороге устраивать. Что такое пятьдесят долларов за грузовик до столицы! Опять прав был Карат, когда говорил: не правильные они мусульмане, эти чеченцы. Гордыня их душит. Гордыня дороже дела. Как ни совершай намаз, далеки они от Аллаха. Заберет, отберет Аллах у них сейчас грузовик, отнимет свою руку дарящую.

Однако шофер, напротив, распался в улыбку, словно своего признал:

— Покатили. Загружайтесь в кузов, родственники. А все-таки рожи у вас, мужики, такие, будто на похороны вы торопитесь, а не на именины. А?

С шофером повезло. Военных не было, а менты в округе его знали, и лишь уже ближе к Душанбе один пузан остановил машину и долго расхаживал вокруг нее с важным видом, как козел вокруг жерди. Автоматом водил — туда-сюда, туда-сюда. Словно принюхивался.

— Если прицепится, скажи, рабочих с Московской заставы везешь, — прошептал чеченец водиле, — быстрей отстанет. А то как полезет в ксивы вчитываться.

— А что, они у вас по-еврейски написаны? Не разобрать? — прищурился шофер.

— Они у нас хоть какие. Ему не один моржовый? Деньги-то у нас самые натуральные, русские… — Рус показал парню зеленую купюру.

— Так, может, накинешь ему десяточку? Быстрей разъедемся по краям света. Они же здесь не прицепливаются, а прицениваются.

Рус порадовался предусмотрительности Черного Саата, после перехода границы разделившего меж своими людьми мелкие деньги.

— Бери. Только чтоб быстро. А то знаю я этих. Им палец, а они руку.

— Эй, Хаматыч, — бодро крикнул менту шофер, получив червонец. Он выскочил наружу и протянул тому руки.

— А, дорогой, не признал, не признал. Видишь, стекло лобовое в пыли у тебя, а номер грязью забрызган. Не признал, дорогой, — улыбался, шагая навстречу, мент.

— Ну, дорогой, здравствуй тебе.

Мужчины поручкались, потом обнялись. Перекинулись несколькими словами, после чего шофер вернулся.

— Все, теперь до столицы без тормозов доедем, — сообщил он Русу и хмыкнул, глядя в зеркало на удаляющуюся глиняную фигурку милиционера. — Стекло ему, видишь ли, пыльное. Шакал.

— Деньги где? — буркнул Рус.

— Где, где! У него в лапе, как морковь в бабе.

— Когда успел?

— Здрасьте пожалуйста. Зачем, думаешь, завели в Азии порядок руки жать? Вот спросишь тоже.

Шофер как в воду глядел — до Душанбе добрались без остановок. Но все равно Рус отдал парню не сорок, а тридцать долларов.

— Ты еще всех своих кунаков на дорогу выведи. Может, у тебя семья — весь МВД ваш таджикский, а нам их кормить, да? Давай, брат, давай, меру знай, лишнее просишь.

— А как с полярными быть? Сам обещал, я тебя за язык не тянул!

— Так вот они, полярные. А сорок — это тебе не полярные, это космические.

Черный Саат опять хотел вмешаться, но шофер, вместо того чтобы затеять скандал, снова хохотнул и хлопнул чеченца по плечу:

— Во, достойный мужчина, уважаю.

И все равно, хоть и вышло с шофером как нельзя лучше, но Саата раздражала чужая, прямолинейная и мелочная хитрость, не нравилась эта манера называть незнакомых, встречных неверных братьями. Брат — это брат. Это кровь. Это больше чем кровь, это одно начало, один конец. Потому что все должно вернуться в свое начало. И не надо путь свой усыпать словами звонкими, но лишними. Их надо беречь пуще денег. Даже для дела. Потому что сложно и связно устроен мир, как петляющая мозаика на минарете, и кто знает, как еще отзовется сказанное слово, какую подставит ловушку незадачливому путнику-человеку. Так считал Черный Саат, так же считал его тельник, его тень Карат, так же считали четверо других афганцев, перешедших на территорию врага. Вот потому-то Черный Саат рад был тому, что идти им вместе с Русом и Азаматом еще недолго. До Астрахани.

Примечания

3

Даты событий по возможности восстановлены автором с тем большей тщательностью, чем ближе сами события к дню сегодняшнему, а, вернее, к самой точке исторической бифуркации.