Кабул – Кавказ

Виталий Волков (2001)

2000 год. Четыре опытных диверсанта из Афганистана стремятся через Кавказ и Москву попасть в Германию. У них одна цель — совершить в Германии теракт такого масштаба, какого еще не видел мир. Они намерены шесть лет готовить взрыв на стадионе Кельна, во время одной из игр чемпионата мира по футболу. Московский писатель Балашов никогда не писал ни о террористах, ни о войне. Его герои — из среды советских интеллигентов восьмидесятых годов, потерявшихся в российских девяностых. Неожиданно он получает выгодное предложение — написать книгу о советско-афганской войне. И перед ним отворяется дверь в мир новых для него людей, а линия его жизни пересекает путь диверсантов. Роман «Кабул — Кавказ» был закончен летом 2001 года, за несколько недель до теракта 11 сентября. Это — не детектив, не триллер. В начале 2000-х критики назвали его романом-взрывом. Тогда они сравнивали его то с антивоенными романами Ремарка, то с книгами-расследованиями Форсайта, а то и с эпосом «Война и мир» Льва Толстого. На самом деле «Кабул — Кавказ» — первая книга трилогии «Век смертника», жанр которой, по крайней мере в русской прозе, еще не получил своего названия. Вторую часть романа, продолжающую историю героев «Кабул — Кавказа», издательство «Вече» также готовит к первому изданию.

2000 год. Москва

Три кита «чеченца»

— Поскорее бы ты писал, — Миронов несся своим беглым говорком куда-то в будущее и запивал коньяк черным горячим кофе. — Торопись с книжкой, пока первый ком не сорвался. Как покатит — никому ни до нас с тобой, ни до Чечни, ни до писаний дела не будет. А я тебе говорю — скоро уже. Потому что нет для другого объективных предпосылок.

Балашов согласно кивал и поглаживал ладонью рюмку. Все-таки он никак не мог взять в толк, что представляет собой эта пресловутая дуга кризиса, которой то и дело пугал собеседник. Что именно вот-вот взорвется в нашем подбрюшье, после чего Кавказ покажется детской забавой? Подбрюшь-е. Под-брюшье. Слово какое выпуклое… И при чем тут писатель Балашов?

Игорь все-таки взялся за новый замысел, но странное, неловкое чувство сковывало его во время работы над текстом. Казалось, что в уже пройденном, прошлом некая важная бумажка миновала учета, и теперь Балашову предстоит заново разобраться в нем.

Миронов прав, с Афганом следовало поскорее кончать, тем более что объявились уже какие-то немцы-телевизионщики, закрутился проект фильма-«лайв» на манер «живого» телесериала. «Ты за ум возьмись, не то в Афган загремишь», — любил говаривать отец, проглядывая изредка его школьный дневник, покуривая сигаретку и изучая записи классного руководителя. «Ну и что! Лучше, чем в институте штаны на чужом месте просиживать», — храбрился Игорек. «Ты ерунды-то не болтай. Тоже хочешь в агрессоры? Мало других оболваненных?» — морщился отец. Юный Балашов замолкал — как ни досадно было читать свою судьбу записанной по буквам в совковой студенческой зачетке, в агрессоры не хотелось.

Он все же взялся за ум и отправился в университет протирать штаны, и когда сперва тихонечко, все больше «вражьими голосами», а потом уже открыто заговорили побитые войной, злые и растерянные молодые инвалиды, Балашов возблагодарил ушедшего из жизни, сгоревшего в один год отца за добрую науку, а себя — за найденную в себе волю не попасть в агрессоры, обойти, обмануть ненавистный совок.

И вот теперь вдруг получалось, что эту ясную линию, ведущую из его прошлого в настоящее, приходилось осмысливать, а может быть, и перечерчивать заново…

— Есть три кита. Сырье, этнос и идеология, — продолжал Андрей Андреич. — Это кризисы. Конечно, кхе, есть и голод, который, как говорят… Но это в Африке. Да и то, считай, сырьевой по сути. Итак, три кита. Но! Этнос — чаще всего обманка, прикрытие. Для истинных целей. Потому что его быстрее всего раздуть. Вот сейчас — в самой благополучной Европе взорвать этническую бомбу легче легкого. В Испании, во Франции, в той же Бельгии. Серия адресных актов насилия, формирование боевых групп, финансирование лидеров. Немножко поработать с прессой. И пошло дело. Лишь бы дров хватало. Или в Германии — маленькую войну с мусульманами, турками, марокканцами хоть сегодня можно организовать. Алжирцы во Франции… Миллионы пассионариев…

— А территории?

— Кому сегодня нужны территории сами по себе? Только евреям да братьям их кровным арабам. Хоть и там все на Святой земле замешано. Значит, опять идеология. А остальные что там потеряли? Правильно, нефть. Нефть — она всем нужна. Поэтому там горючего всегда хватит. Это одно. А второе — БШП. Слышал? Большой шелковый путь. Там средоточие всего. И наш Афганистан в центре. Пуп. Все три кита. По БШП искра гуляет и будет гулять. Там естественно слилось, поддувать не надо, жар оттуда сам тянет, аж до Косово, до Чечни достает. Так что пиши скорей, талибы тебя ждать не будут. А коньячок-то пей, все напитки, кроме пива, прочищают сосуды! Да ты уже сам знаешь.

Игорь знал. Грозные талибы монгольской бронированной ордой надвигались на Таджикистан, уйгуры грызли печень киту Китаю, из раны сочилась на каменистую чеченскую землю казахская нефть, а в угрюмых каргильских высотах недобро ухмылялся индусам жилистый Пакистан. Это было страшно и красочно, как «Война» Метерлинка. А на высушенном палящим солнцем пустыре стоял одиноко русак. Русак был совершенно гол, видимо, нищ и, похоже, не очень ловок, но он был оставлен сторожить самый пуп пузатого Марсова поля. Что он там сторожил, было неведомо, однако в осанке и бегающем белесом взгляде русака сквозила уверенность в несомненности своей миссии, а в раздумчивом почесывании затылка — непривычная для этой фигуры хозяйственность, схожая с той, что таится в слове «авоська». И рождалась надежда — этот русак, этот остров в хищном желтом, море, действительно еще зачем-то нужен. А, значит, нужен и писатель Балашов!

Игорю стало страшно от догадки, не выпала ли и на его долю непосильная миссия по соединению некоей цепи времен? Не это ли его талант, не это ли предназначение, которое он всегда угадывал в себе и в котором отказала ему Галя?