Адрастея, или Новый поход эпигонов

Иван Плахов (2013)

Внежанровая проза на стыке детектива, интеллектуально-эротического романа и мистического триллера, с ярко выраженной пародией на современное концептуальное искусство. Главный герой — следователь, занимаясь расследованием цепочки загадочных убийств, разыскивает некий магический артефакт, приведший на грань умопомешательства его собственную дочь. Не рекомендуется для чтения лицам, не достигшим возраста 30 лет.

3

— Мне, пожалуйста, свежий «Комсомолец», — проговорил Варухов привычную фразу. Протянул мелочь в окошечко газетного киоска с несколько несвежей надписью «Союзпечать» (несуразный неологизм эпохи победившего социализма) и взамен получил сыроватую утреннюю газету.

Только утром, отмечал он всегда, газеты пахли по-особому. Только что из типографии, краска еще до конца не просохла — да, их стоило покупать только ради запаха. Он дразнил воображение грядущими новостями, которые скрывались в мелком бисере букв и в кляксах заголовков.

Привычно свернув газету трубочкой и засунув в карман пальто, Игорь Петрович отошел от киоска. Тот одиноко светился в сумраке раннего весеннего утра, блестели глянцевые обложки с полуголыми красавицами, призывающими мужские глаза остановиться на их соблазнительных формах.

«Вот ведь странно, — отметил Варухов, — а что бы думали мужики, видя на обложках полуголые мужские торсы и задницы в обтягивающих плавках? И провокационные подписи типа „Горячий парень!“ или „Готов на всё“. Вряд ли это бы возбуждало. Разве что некоторых. А интересно, что чувствуют женщины, когда видят других женщин? Полуголых или даже совсем голых, которые играют на самых низменных чувствах мужиков? Вот, к примеру, передо мной идет к метро девица…»

Варухов взглянул на сутулую фигурку невысокой девушки, которая неожиданно появилась впереди. На ней была короткая кроличья шубка и обтягивающие черные джинсы, заправленные в высокие кожаные сапоги на каблуках.

«К метро идет. А выступает, будто на подиуме одежду рекламирует. Не просто так идет — старается, чтобы заметили. А зачем? Вот сколько таких потом нам же жалуется: пристают, мол. Заявления об изнасиловании пишут. И убивают таких…»

Тут он вспомнил вчерашнюю сводку, в которой особо отмечалось зверское убийство в районе Мытищ шестнадцатилетней школьницы. Ее сначала изнасиловали, а затем задушили.

«…а какой-нибудь отморозок сейчас идет за ней следом и ждет удобного момента… чтоб сделать то, к чему она сама же и призывает. Вот ведь люди. Ни черта не соображают. Неужели не понимают, что провоцируют других на преступление? А ведь эта дурочка явно рассчитывает на нечто другое. Ждет этакого чуда. Что к ней подойдет мужчина ее мечты. Поглядит на круглую задницу в обтягивающих штанах и предложит руку и сердце. А наверняка подходят одни хачики да горячие кавказские парни. Прилипнут к этой дурехе — и никакое мыло отмыться не поможет. В лучшем случае — фиктивный брак и развод. В худшем — развод, раздел имущества и ребенок в награду за смелость. Интересно, а спереди она такая же симпатичная, какой притворяется сзади?»

Варухов ускорил шаг и, обгоняя девицу, как бы ненароком, вполглаза, взглянул на ее лицо:

«У, бедняжка… Красься, не красься — симпатичней не будешь».

Мелкие черты лица, невыразительный рот с тонкими губами, обильно обведенный красной помадой, да курносый веснушчатый нос.

«Заурядная внешность. Пэтэушница со столичной окраины, из какого-нибудь Бирюлева. Однажды потеряла невинность в квартирке панельного дома после затянувшейся вечеринки у кого-то из подруг, — решил Варухов, быстро шагая по утреннему ледку луж, которые еще не успели подтаять, и оставив семенящую на высоких каблуках девушку далеко позади. — Наверняка эта первая в жизни близость с мужчиной была для нее чем-то обыкновенным. Вроде взросления или экзамена в средней школе. Хотя думаю, девство ее закончилось куда раньше. Еще в начальных классах. Когда жестокая, убогая, некрасивая жизнь столичных окраин убила в ней всякое достоинство. И наверняка того, кто первым оказался с ней в постели, она даже не помнит. А может, и наоборот. Сама добилась внимания парня, который ей давно нравился, а он ее использовал. Так сказать, удовлетворил свои юношеские потребности — и прощай. Наверно, тогда это было ее самое настоящее и всамделишнее разочарование: и в жизни, и в себе. А может, ничего этого не было и быть не могло, а сама эта девица живет надеждами на что-то большее, которое обязательно должно случиться. Ждет мужа-добытчика. Заурядная девушка с обыкновенной внешностью. Ходит с подругой на дискотеки и сплетничает о парнях. И разве она виновата, что жизнь к ней так несправедлива? Внешность дала неприметную, родителей небогатых… Да, жизнь — странная штука: всё, что происходит с нами, часто похоже на какую-то лотерею. А главный приз какой? Смерть…»

Невеселые мысли невольно вернули Варухова к дочери. Всколыхнулась в душе тревога, до того слегка притихшая под ряской рутинных поступков.

«Ведь моя Любаша, хотелось бы верить, не заслуживает судьбы заурядной твари в юбке. Она, конечно, молодая женщина, но не самка, которой движет только похоть и расчет. Ей всегда было тяжело в этом равнодушном городе, полном лукавых людей. Человеку с чистым сердцем здесь не место. Хочешь ты или нет, общество заставляет тебя принять свои правила игры. А изгои всегда одиноки, их никто не понимает. Поступать и мыслить независимо позволено только богатым и сильным. Или, куда реже, тем, кого членом общества уже не считают.

А как быть всем остальным, у кого свои взгляды на жизнь, свое представление о совести и боге, идущее из глубин души? Кому с рождения отвратительно безобразие окружающего мира? Как быть тем, кто хочет и может жить по-своему, но кому не дают этого делать? Когда заставляют играть по правилам — и ты будешь успешен, зато лишишься внутренней свободы? Эта мерзость начинается еще со школы. Ты со стадом, с толпой? Свой или чужой? Чтобы выжить, надо быть незаметным. Надо молчать. А если ты не такой, как все, иначе выглядишь, говоришь и думаешь… тогда жди беды. Объединятся все — кто был близко и далеко, ученики и учителя — в единой борьбе против тебя. Против твоего права быть самим собой.

Правда, не надо забывать, что в жизни есть исключения. Счастливцы, которым судьба подарила исключительную способность нравиться всем и всегда. Вспомнить хотя бы крошку Цахеса. Никчемное, обделенное существо. Именно он из-за сострадания вышних сил получил бесценный дар нравиться людям. Гофман знал, о чем писал, черт побери. Скорее всего, на личном опыте.

Это действительно особый талант. И кто-то с ним рождается на свет. Таким людям всё удается: им даже не надо притворяться и кривить душой. Их поступки всегда вызывают, хотим мы этого или нет, симпатию, даже когда направлены против нас. Странное дело: мы даже не обижаемся на них, мы их принимаем и в глубине души оправдываем, даже если они отвратительны…

Но ни у меня, ни у дочери этого дара нет. А сам я таких баловней судьбы никогда не понимал и враждовал с ними. Легко догадаться, по какую сторону баррикад оказывался я, а по какую — общественное мнение. Да и дочери с этим не очень-то везло. Характер у нее ведь не то чтобы капризный, но, скажем так, непростой. Уж такая она, моя Любаша — своенравная, застенчивая и ранимая.

Помню — родилась дочь. Как я разочаровался. А потом ничего — полюбил. Все отцы, наверно, хотят только сыновей. А когда получают дочек, чувствуют, что их будто обманули. Это как игра в беспроигрышную лотерею. Купил заведомо выигрышный билет и думаешь: главный приз твой. А тебе вместо него дают другой — тоже приз, но не главный, а утешительный: лотерея-то беспроигрышная. Всё равно что бога о чем-то просить: никто и не думает, что если бог услышит твою просьбу и поможет, то всё может выйти не так, как ты ожидал. Вот просишь у бога богатства и успеха. И он тебе их дает, а ты становишься несчастным. Этого не предвидеть. Как там говорил Сократ? Не надо у богов ничего просить, иначе станешь для них посмешищем. Хорошо сказано. Правильно. Лучше пусть всё происходит благодаря нашему желанию и выбору, а не по прихоти кого-то сверху.

Правда, с ребенком тут уж никак не угадаешь, кто родится, девочка или мальчик. Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется, — нда, «слово»… Мне отозвалось дочерью. Как-то она там, в больнице? Скорее всего, еще спит, как-никак раннее утро, а она раньше десяти никогда не встает. Соня!»

Так думал Варухов всю дорогу до метро. Чем ближе к станции, тем больше становилось людей и тем быстрее они шли в толпе, которая зарождалась на поверхности земли и утра.

Суета неуловимо засасывала, позволяя обращать внимание только на самое нужное: ни на кого не наталкиваться и избегать пробок на лестницах, у турникетов и в дверях. Все мысли, которые недавно занимали Варухова, благодаря этой деловой суетливости незаметно ушли куда-то вглубь души, в подвалы сознания, а его внимание вынужденно сосредоточилось на движение в середине толпы.

Поездка в столичном метро не располагает на философский лад. Где тут рассуждать — лишь бы бока не помяли. Привычно маневрируя среди курток, шуб, дубленок и пальто — ведь это первое и, пожалуй, единственное, что замечаешь в метро, — и стараясь не толкать их обладателей, Игорь Петрович проскользнул в дверь-хлопушку и заспешил по истертым гранитным ступеням вниз, к жерлу-входу в саму подземку.

Привычно скользнув взглядом по надписи над входом «Метрополитен им. ВИЛЕНИНА», Варухов в который раз отметил ее абсурдность. (Во-первых, кто такой Виленин? А во-вторых, как может метрополитен иметь имя, ведь он не живой?)

Он проскользнул мимо дежурного, который с деланным равнодушием поглядывал на проездные документы госслужащих, и окончательно слился с единой массой людей, спешивших на работу.