Бубен нижнего Мира

Лидия Тарасова (2024)

Легенды гласят, что природа шаманов — быть посредниками между людьми и духами. И духи сами решают с кем говорить. Избраннице духов всего двенадцать. Она живет в Москве, мало что помнит о далеком северном крае из детства. Одной мыслью Мира может вызвать землетрясение, но больше всего хочет просто быть как все. Можно ли поспорить с духами как с родителями?

Глава 13

Невидимые голоса спорили:

— Лапку или крылышко? — спрашивал старушечий скрипучий.

— Клылыску! Хочу клылыску! — пискляво отвечал детский.

— Э-э! Мне оставьте, обжоры! — вопил мужской басовитый.

— Акарыы! — завизжала старуха и принялась что-то быстро жевать. — Самим мало!

— Уой! Карга одноглазая! Сама ты акарыы! — взревел другой мужской помоложе и тут же жадно зачавкал, будто обгладывал кости как голодная собака.

—Клылыску! Клылыску хочу! Дай! Дай! Дай! — ныл мальчонка.

Мира ощущала под собой холодный гладкий камень. Слышала голоса. Но не могла пошевелить и пальцем. Тело онемело. Перед глазами расплывались красно-оранжевые круги. И словно если бы Мира проснулась во время операции, чьи-то огромные руки грубо потрощили ее как утку.

— Почки чур мне!

— Печень и селезенка — мои!

— Селдечко! Моё селдечко!

Как французская булка грудь с хрустом разламывается и маленькая когтистая лапка хватает сердце. Мира вскрикивает. Не от боли. Боли нет. Но тело как пуховик оверсайз стало большим и чужеродным.

Без голоса, без звука, без голосовых связок и без языка Мира кричит от ужаса и распирающей изнутри пустоты.

—Так надо.

У изголовья подле Миры закутанная в медвежью шкуру сидит женщина. Капюшон — надвинут так, что лица не видно. Лишь черная морда медведя и ледяной, проникающий глубоко внутрь, голос.

— Обряд эттэнии* проходят все шаманы и удаган.

Удаган. Уда-ган. У-да-га-н. Слова падают на каменный пол. Разбиваются на звуки. И подпрыгивая горошинами, катятся прочь.

— Духи берут своё. Взамен дадут больше.

Боль-ше. Боль. Ше. — следом, точно застывшие на морозе слезы, звенят слова.

Мира хочет сделать вдох. Не чем. Жадная старуха уже добралась до легких.

— Я не хочу! Не хочу! — не выходит даже пискнуть.

Мысли, похожие на серых трусливых мышей, разбегаются в стороны. Медвежья шапка трясется от смеха. Хватает за хвосты мышей и проглатывает. Всех до одной.

—Духи сделали свой выбор, тебя не спрашивая

— Это всё сон. Это кошмар. Тебя нет. Их нет.

Мыши упорно бегут. Хоть одна да сбежит. Прорвётся. Надо просто суметь проснутся.

— Я не хочу. Я не буду. Я не хочу. Я не буду. Я не хочу, — повторяет Мира, но в выхода темноте нет.

— С духами не спорят. Это тебе не мать с отцом.

Медвежья морда покачивается. Ледяные пальцы ложатся на лоб. И мыши коченея, падают замертво.

Мира знает: чтоб проснуться, надо открыть глаза. Но глаз нет. Вместо них кто-то вложил черные тяжелые камни в глазницы. Вместо сердца — бьющаяся о железные прутья птица.

— Я не хочу! — снова бес толку.

В горле кипит смола. Горячая, обжигающая, бурая как злость. Мирина злость, которую никто не посмел тронуть. Злость вцепляется острыми зубами в темноту. И рвет её на части. На зубах вязнет противный вкус плесени. Но мыши, почуяв свободу, оживают и бегут остервенело на свет.

— Дура! — вслед летит голос, кидая вдогонку острые ледышки слов:

Дура!

Дурахова!

Турахова!

Желтый колючий свет ударил по глазам. Рыжее покрытое точно звездами конопатое лицо повисло над Мирой.

— Дурахова, ты тут чего коней решила кинуть?