Страна, которую придумал я. Или которая придумала меня

Сергей Журихин (2024)

Дорогой читатель! Хочешь отправиться в путешествие длиною в жизнь? Погрузиться в мир нашей огромной страны — от Владивостока до Калининграда? Тогда эта книга для тебя. Герой, такой же как ты или я — уставший от суеты мегаполиса, ищущий себя и смысл жизни. Он садится в поезд и едет через всю Россию. Просто едет. Смотрит в окно. Разговаривает с попутчиками. Слушает. Думает. А города и веси сменяют друг друга, как узоры в калейдоскопе. У каждого места — своя история, свой характер. У каждого человека — своя судьба, свой взгляд на жизнь. И через эти встречи, через эти разговоры герой постепенно понимает самого себя. Открывает в душе то, что раньше было скрыто за мишурой будней. Любовь к родине. Уважение к людям. Вкус к жизни. Эта книга — не путеводитель и не травелог. Это разговор по душам. Искренний, местами смешной, местами грустный. Читай. Думай. Чувствуй. И, может быть, в следующий отпуск ты тоже решишься на такое путешествие. Путешествие к самому себе.

Глава 10. Люди сильнее ветра

Утро встречает меня непривычной тишиной. Ни гула машин, ни суеты мегаполиса — только шелест ветра в кронах деревьев да отдалённые крики чаек. Неспешно встаю, подхожу к окну — и замираю, поражённый открывшимся видом.

За стеклом — безбрежный простор Охотского моря, стальная рябь волн, уходящая за горизонт. Узкая полоска песчаного пляжа, а дальше — крутые сопки, поросшие густым хвойным лесом. Величественно, строго, без единого намёка на присутствие человека.

Завораживающий пейзаж будит во мне далёкие детские воспоминания. Вот так же, приникнув к окну, я когда-то впервые увидел горы — настоящие, большие, не чета подмосковным холмам. Наш класс везли на экскурсию в Домбай, и я, городской мальчишка, знавший только асфальт и высотки, буквально прирос к стеклу автобуса. Заворожённо смотрел, как проплывают мимо снежные пики, бурные реки в каменных теснинах, буйное разноцветье горных лугов.

И уже тогда во мне шевельнулось что-то — трепетное, тянущее, зовущее в неведомые дали. Желание испытать себя, измерить свои силы иной, нечеловеческой мерой. Вскоре после той поездки я записался в школьный турклуб, стал ходить в походы. И горы, лес, природная стихия стали для меня второй, а может и первой, настоящей жизнью.

Сейчас, стоя у окна гостиничного номера на Сахалине, я вдруг со всей ясностью ощутил: та давняя искра, вспыхнувшая в детском сердце, не погасла. Она лишь дремала, заваленная буднями и заботами, но здесь, на краю земли, вспыхнула с новой силой.

После завтрака встречаюсь с Василием Петровичем — и мы едем дальше знакомиться с островом. Теперь наш путь лежит на восток, к Тихоокеанскому побережью. Асфальт быстро заканчивается, начинаются разбитые грунтовки, петляющие между сопок. Природа вокруг — первозданная, нехоженая, человеком почти не тронутая.

— Эх, дорог на Сахалине испокон веков не хватало! — сетует Василий Петрович, ловко объезжая ямы и ухабы. — Сами посудите: остров вытянутый, гористый, с боков океаны. Трасс раз-два и обчёлся, больше по распадкам да перевалам пробираться приходится. Зато какие места, а? Глаз не оторвать!

И правда — пейзажи за окном захватывают дух. То дорога вывернет к океану, плещущему прозрачной зелёной волной. То нырнёт в тенистое ущелье, где по камням несётся бурный поток. А то вдруг распахнётся в безбрежную даль — с цепью сизых сопок, с парящими в небе орланами.

— Вот за эту неприхотливую красоту сахалинцы свой остров и любят, — продолжает Василий Петрович. — Её не спрячешь, не приукрасишь. Она есть — вечная, неизбывная. Смотришь — и сердце само поёт, всякая суета отступает. Знаете, нам ведь на роду написано с природой наедине оставаться. Города здесь, считай, только в прошлом веке появились, да и то на юге больше. А по северу, по глубинке, люди испокон веков в малых сёлах жили — рыбачили, охотились, землю обихаживали. Вот и впитали эту любовь к своей земле — безоглядную, жертвенную.

Подъезжаем к очередному селу — маленькому, всего в несколько домов. Покосившиеся избы, поленницы дров, лодки, вытащенные на песок. Простая, незатейливая жизнь на краю света. И почему-то от этого зрелища у меня вдруг щемит сердце.

Вспоминается другой эпизод из детства. Наш отряд забрался в дальний поход, в абхазскую глушь. Заблудились, отстали от графика, и пришлось стучаться в двери затерянного в горах села. Нас приняли как родных — накормили, обогрели, спать уложили. А наутро напутствовали в дорогу — каждый двор вынес гостинцы, сухари, домашний сыр.

Тогда я впервые увидел, что значит настоящее, бескорыстное гостеприимство. Когда последним делятся, когда в каждом путнике видят не чужака — брата. Тот урок человечности, преподанный простыми горцами, запомнился мне на всю жизнь.

И здесь, на Сахалине, я вновь ощущаю то же радушие, ту же открытость. Заходим с Василием Петровичем в сельский дом — и нас тут же, без лишних слов, усаживают за стол. Хозяйка, статная пожилая женщина с волевым лицом, привычно хлопочет у печи.

— Издалека гости-то? — спрашивает, разливая по кружкам ароматный травяной чай. — С материка, поди? Ну и правильно, что приехали. Сахалин — он каждому своё открывает. Кому — красоты наши дикие, кому — души людские бесхитростные. А кто и себя здесь обретает, свою суть человеческую…

За столом разговор течёт неспешно, обстоятельно. О житье-бытье, о рыбалке, о детях и внуках. Слушаю эти простые истории — и всё явственнее ощущаю, как в недрах сахалинской жизни, вдали от мишуры и лоска, живут и побеждают главные ценности. Семья, традиции, связь поколений, любовь к своему делу.

— Вы, поди, думаете — как они тут живут, в глуши этой? — подмигивает мне Василий Петрович, когда мы уже прощаемся с гостеприимными хозяевами. — А я вам так скажу: живут — полнокровно, настояще. Без фальши, без показухи. Работают от зари до зари, детей растят, стариков почитают. И счастливы этим — мало кто из них в города рвётся, лучшей доли ищет. Потому как понимают: вот она, доля — здесь, на родной земле, среди своих.

До позднего вечера колесим по острову — то забираясь в горы, то спускаясь к морю. Заглядываем в старинный маяк на мысе Анива, бродим меж покосившихся надгробий заброшенного каторжанского кладбища. Василий Петрович, кажется, знает об острове всё — и увлечённо делится этим знанием.

О многом он говорит — о редких животных и растениях, об уникальных минералах в недрах, о нивхах и ороках, хранящих древние обычаи. Но главное — рассказывает о людях. О первопроходцах, что осваивали Сахалин в суровых условиях. О каторжанах, мужественно выносивших тяготы изгнания. О строителях, преобразивших остров в советские годы.

— Сахалин — он ведь место особое, — задумчиво говорит Василий Петрович, когда мы возвращаемся в город в закатных сумерках. — Неласковое, суровое. Слабых да хлипких не терпит, ломает. Зато тех, кто душой крепок, щедро одаряет. Не золотом-бриллиантами — другими сокровищами. Верностью, стойкостью, силой духа. Умением жить по совести, ни на кого не оглядываясь. Всё это и есть наш островной характер — несгибаемый, кремнёвый. В горниле истории выкованный.

Вечер. Номер в гостинице. За окном — огни Южно-Сахалинска, шум ветра, крики чаек. А в голове — вихрь мыслей, обрывки разговоров. Сегодняшний день был полон встреч и открытий. Слушал истории, всматривался в лица. Пытался понять — кто они, люди Сахалина? Чем живут, о чём мечтают?

Первой была Анна Петровна, учительница в местной школе. Проработала там всю жизнь, сорок лет. Видела, как менялся остров, как росли её ученики.

— Сахалин — он особенный, — говорит она, разливая по чашкам крепкий чай. — Люди здесь — с характером. Упрямые, гордые. Жизнь приучила. Непогода, бездорожье, отдалённость от Большой земли — всё это закаляет. Слабых отсеивает. Но тех, кто остался, объединяет крепко.

Рассказывает истории учеников. Про мальчишку из рыбацкой семьи, который стал капитаном корабля. Про девочку из маленького посёлка, получившую грант и уехавшую учиться в Москву. Они разные — но всех их отличает эта сахалинская твёрдость духа.

— Здесь не признают слова «невозможно», — улыбается Анна Петровна. — Трудно — да. Но справимся. Сахалинцы если и ломаются, то лишь для того, чтобы потом стать ещё крепче.

Вспоминает 1995 год, Нефтегорское землетрясение. Одна из самых страшных трагедий в истории острова. Посёлок почти полностью разрушен, сотни погибших.

— Мы тогда всем миром помогали, — вздыхает она. — Принимали беженцев, собирали вещи, деньги. И ведь отстроились потом заново! Поднялись с колен. Потому что Сахалин и сахалинцев так просто не сломить.

Действительно, Нефтегорское землетрясение — страшная, но реальная история. Магнитудой 7,6 балла, эпицентр близ посёлка Нефтегорск. Погибло более двух тысяч человек. Но люди выстояли, выдержали. Отстроили жизнь заново.

Следующая встреча — в маленьком музее на окраине Южно-Сахалинска. Экспозиция посвящена сахалинской каторге и ссылке. Смотритель, Игорь Васильевич, историк, краевед. Рассказывает, показывает чёрно-белые снимки.

— Суровые были времена, — качает головой. — Тысячи людей — политических, уголовных — сосланы на Сахалин. Холод, голод, тяжёлый труд. Многие не выдерживали. Но были и те, кто и в этом аду сумел остаться человеком.

Особенно запомнилась история Антона Павловича Чехова, который в 1890 году посетил Сахалин и написал книгу «Остров Сахалин». Он исследовал жизнь каторжан, собрал огромный материал, который впоследствии повлиял на реформы в пенитенциарной системе России.

— Чехов говорил: Сахалин может стать не только местом наказания, но и местом надежды. Нужно дать людям шанс на исправление. Его книга всколыхнула общество, и многое изменилось к лучшему, — с гордостью говорит Игорь Васильевич.

Третья история — от Николая, молодого сотрудника сахалинского заповедника. Приехал сюда пять лет назад после университета. Влюбился в природу острова, в свою работу.

— Сахалин — он ведь щедрый очень, — говорит Николай, показывая фотографии тайги, рек, скал. — Несмотря на суровость климата, невероятно богатый! Нерпы, косатки, бурые медведи, лососи. А сколько здесь эндемиков — растений и животных, которых больше нигде не встретишь!

С особой любовью рассказывает о сахалинском кабарге — редком подвиде кабарги, обитающем только здесь. Показывает редкие кадры, снятые фотоловушками.

— Их осталось немного, но мы боремся за них, охраняем, изучаем. Для меня они — символ Сахалина. Такие хрупкие с виду, но удивительно стойкие и выносливые.

И дальше — про сахалинскую природу, про свою миссию её защитника и хранителя. Глаза горят, руки то и дело тянутся к картам, фотографиям.

— Я здесь своё место нашёл, — улыбается. — Среди этой красоты, этого величия. Да, трудно бывает. Холодно, неуютно. Но если любишь своё дело, любишь эту землю — всё можно пережить!

Вот они, люди Сахалина. Учителя, историки, экологи. Наследники каторжан и первопроходцев, дети моря и тайги. Упрямые, гордые, сильные духом.

Слушаю их — и дух захватывает. От простоты и мудрости этих историй, от силы и стойкости этих характеров. Кажется, я начинаю понимать душу Сахалина. Ту самую, что скрывается за суровостью пейзажей и неласковостью климата.

Душа эта — в людях. В их несгибаемой воле, в их огромном сердце. В умении любить эту землю — так, как не любят, быть может, больше нигде.

Поздней ночью, лёжа без сна и слушая рокот океанского прибоя за окном, я ещё долго перебираю в памяти этот насыщенный день. Вижу изрезанное морщинами лицо Василия Петровича, вдыхаю горьковатый аромат тайги, слышу мерный шум волн. И понимаю: я прикоснулся к чему-то очень важному, сокровенному.

Сахалин приоткрыл мне свою суть — дикую, первозданную, не терпящую фальши. Показал несгибаемость человеческого духа, красоту и силу простых истин. Научил ценить каждый миг жизни, каждый её росток, пробивающийся сквозь испытания и лишения.

Теперь мне предстоит унести эти уроки с собой, вплести их в ткань своего существования. Чтобы всегда — в горе и в радости, в штиль и в шторм — помнить, что значит быть человеком. Вопреки всему. Благодаря всему.

Завтра снова в путь. Буду всматриваться, вслушиваться, впитывать. Примерять на себя — а смог бы я так? Выдержать, полюбить, принять?