Страна, которую придумал я. Или которая придумала меня

Сергей Журихин (2024)

Дорогой читатель! Хочешь отправиться в путешествие длиною в жизнь? Погрузиться в мир нашей огромной страны — от Владивостока до Калининграда? Тогда эта книга для тебя. Герой, такой же как ты или я — уставший от суеты мегаполиса, ищущий себя и смысл жизни. Он садится в поезд и едет через всю Россию. Просто едет. Смотрит в окно. Разговаривает с попутчиками. Слушает. Думает. А города и веси сменяют друг друга, как узоры в калейдоскопе. У каждого места — своя история, свой характер. У каждого человека — своя судьба, свой взгляд на жизнь. И через эти встречи, через эти разговоры герой постепенно понимает самого себя. Открывает в душе то, что раньше было скрыто за мишурой будней. Любовь к родине. Уважение к людям. Вкус к жизни. Эта книга — не путеводитель и не травелог. Это разговор по душам. Искренний, местами смешной, местами грустный. Читай. Думай. Чувствуй. И, может быть, в следующий отпуск ты тоже решишься на такое путешествие. Путешествие к самому себе.

Глава 9. Остров, где ветер пишет историю

Паром мерно рассекает холодные волны Татарского пролива. Я стою на верхней палубе, вдыхаю солёный морской ветер и всматриваюсь в горизонт. Там, в сизой дымке тумана, уже угадываются зубчатые пики сахалинских сопок.

Сахалин… Остров-загадка, остров-легенда. Край, овеянный таинственностью и мистикой. Японский Карафуто, русский Сахалин — сколько имён, сколько судеб вобрала в себя эта земля!

Чем ближе берег, тем отчётливее различаю детали пейзажа. Вот проступают дремучие леса, непроходимые болота, бурные реки с крутыми скалистыми берегами. Природа здесь и вправду неласковая, дикая, словно ещё не смирившаяся с присутствием человека.

Сахалин встречает неприветливо — пронизывающим ветром, косой сеткой дождя, свинцово-серым небом. Даже в разгар лета здесь не снимают шапок и не расстаются с тёплыми куртками. Но я уже знал об этом — климат на острове суров и непредсказуем. Летом может ударить мороз, зимой — пойти дождь. Тайфуны, метели, туманы — обычное дело для здешних мест.

На пристани меня ждёт гид — коренной сахалинец Василий Петрович, краевед и большой знаток острова. Пожилой, но бодрый и подтянутый, с обветренным морщинистым лицом и по-юношески яркими голубыми глазами.

— Добро пожаловать на Сахалин! — приветствует он, крепко пожимая руку. — Край нетронутой природы, несгибаемого духа и крепких характеров. Здесь человек учится быть сильным — поневоле. Иначе не выжить, не устоять перед лицом стихий.

Едем по городу, и я с жадным любопытством впитываю новые впечатления. Южно-Сахалинск — город контрастов, где переплелись Восток и Запад, Россия и Япония. Современные высотки соседствуют с покосившимися деревянными домишками, православные церкви — с буддийскими храмами. На улицах слышится разноязычная речь, мелькают разные лица — русские, корейцы, японцы, нивхи.

— Сахалин — земля многонациональная, многострадальная, — рассказывает Василий Петрович, ловко лавируя по улицам. — Много кто пытался её покорить, прибрать к рукам. А она, неприступная, так и не далась никому. Крепкий орешек оказался — ни зубы, ни когти не берут!

Слушаю его рассказ и словно листаю страницы сахалинской истории, полной драматизма и противоречий. Вот первые русские поселения середины XIX века — Дуэ, Кусунай, Корсаковский пост. Кучка храбрецов-первопроходцев на краю света, в окружении враждебных племён. Люди, закалённые лишениями, одной рукой державшие плуг, другой — ружьё.

А вот печальные страницы каторги — той самой, что описал в своей книге Чехов. «Остров изгнания», забытый богом и людьми, где отбывали наказание самые отпетые уголовники. Холод, голод, болезни и беспросветный труд — вот что ждало несчастных на сахалинской земле.

— Знаете, Антон Павлович был потрясён тем, что увидел здесь, — говорит Василий Петрович, когда мы проезжаем мимо старого здания, где когда-то размещалась тюрьма. — Он ведь не просто так сюда отправился, а чтобы правду донести. И донёс — его книга многое изменила в отношении общества к каторжанам.

В XX веке — японская оккупация южной части острова, превращение его в колонию Карафуто. Жёсткие порядки, принудительная ассимиляция, подавление всего русского. Но и тут сахалинцы не сдались. Боролись в партизанских отрядах, вели подпольную борьбу за родную землю.

— Смотрите, Чеховский перевал, — указывает Василий Петрович на крутой серпантин, уходящий в горы. — Летом 1890-го по этой дороге ехал сам Антон Павлович, путешествуя по Сахалину. Представляете, какие тогда были дороги — ухабы да грязь непролазная! Но великий писатель не побоялся тягот, всё вынес, всё перетерпел. А ради чего? Чтобы увидеть правду жизни, написать честную книгу о далёком острове. Вот что значит сила духа!

Я смотрю на этот перевал — неприметный, ничем не выделяющийся, — и чувствую, как на глаза наворачиваются слёзы. От пронзительного ощущения причастности к истории, к нелёгкой судьбе острова. Словно рядом со мной, плечом к плечу, стоят все эти люди — первопоселенцы и каторжане, партизаны и подпольщики, смельчаки вроде Чехова. Стоят — живые, настоящие, несломленные.

Проезжаем мимо старого японского синтоистского храма — с ярко-алыми воротами тории и изогнутой крышей. Василий Петрович охотно поясняет:

— Это наследие Карафуто. Сколько их тут осталось по югу Сахалина — храмов, парков, традиционных японских домов. Японцы думали — навеки пустили корни, закрепились. Ан нет, пришлось уйти после войны. Но след свой оставили — и в архитектуре, и в культуре.

Мы останавливаемся у музея истории Сахалина, расположенного в бывшем японском губернаторском здании. Внутри — экспозиции, рассказывающие о жизни острова в разные эпохи. Фотографии, документы, предметы быта.

— Смотрите, это нивхские рыболовные снасти, — показывает Василий Петрович на витрину с древними орудиями. — Нивхи — коренные жители Сахалина, рыбачили здесь издревле. Их культура уникальна, и мы стараемся её сохранить.

Далее мы едем к озеру Тунайча — самому большому на острове. Его чистые воды отражают облака, а вокруг — бескрайние леса. Здесь время словно останавливается.

— Здесь хорошо подумать о вечном, — улыбается мой гид. — Природа здесь особенная, первозданная.

Пронизывающий ветер швыряет в лицо холодные брызги, но я почти не замечаю дискомфорта. Стою на берегу, вглядываясь в седую даль озера, и чувствую себя невероятно живым, наполненным энергией.

— На Сахалине по-другому нельзя, — словно прочитав мои мысли, говорит Василий Петрович. — Здесь или чувствуешь жизнь в полную силу — со всеми её штормами, — или прозябаешь. Полутонов не бывает. Сахалинцы — народ особенный. Они и в дружбе, и в работе такие — до конца, без фальши.

В его словах — простая истина, которая отзывается внутри меня. Передо мной встаёт огромный пласт здешней жизни — терпкой, неласковой, но удивительно настоящей. Жизни без прикрас и иллюзий, без компромиссов с совестью.

Суровый климат, нелёгкая история выковали особую породу людей — открытых, искренних, умеющих ценить простые радости. Людей, для которых верность корням, земле, традициям — не пустой звук, а основа жизни. Чьё жизнелюбие и стойкость могут послужить примером всем нам.

Солнце клонится к закату, окрашивая тучи и волны в невероятные пурпурные оттенки. Мы возвращаемся в город — мимо рыбацких посёлков с покосившимися домами, мимо густых кедровых рощ и журчащих ручьёв.

— У нас говорят: Сахалин один, а Сахалинов много, — с улыбкой замечает Василий Петрович. — У каждого свой остров, своё восприятие, свой опыт. Кто-то всю жизнь его постигает, вживается. А кто-то коснулся краешком — и увёз с собой частицу. Но никто не остаётся равнодушным. Сахалин учит — стойкости, мужеству, верности себе. И каждый этот урок — на всю жизнь.

Ночью, засыпая под шум дождя в гостиничном номере, я ещё долго перебираю в памяти этот день. Вижу изрезанное морщинами лицо Василия Петровича, вдыхаю аромат тайги, слышу рокот прибоя. И понимаю: я прикоснулся к чему-то очень важному, сокровенному.

Сахалин открылся мне — со своей суровой красотой, с непростым характером, с людьми, которые живут здесь, несмотря ни на что. И в этом есть своя правда, своя сила.

Земля, где нет места фальши. Земля, которая меняет тебя навсегда.