Верёвка и Генералов

Татьяна Демченко (2024)

На дворе вторая половина 1990-х. Времяпровождение старшеклассницы Веры Фоминой (Верёвки) — это дискотеки, тусовки с друзьями, употребляющими алкоголь и наркотики, неприятные истории, о которых когда-нибудь захочется забыть. Но когда дома тебя не ждёт ничего хорошего, только шум скандалов и запах безысходности — возвращаться туда не хочется. В семнадцать лет уже вполне можно разочароваться в жизни и с тоской смотреть в будущее… А можно — увидеть другой путь. Как поступит героиня этой повести, какой выбор она сделает?

Глава 5

В конце второй четверти в школе устроили дискотеку. В спортзале, куда для этого притащили довольно старую аппаратуру и разноцветные, большею частью самодельные, прожекторы, народу было ещё совсем мало, а танцующих и подавно. В основном, старшеклассники отсиживались по стенкам на стульях и скамьях или курили в мужском туалете. Звучала лёгкая танцевальная мелодия, несколько юношеских голосов пели про первую любовь.

Не меньше часа Зиновий почти неподвижно просидел на неудобной при его росте низкой скамеечке. Народ постепенно прибывал. Зина заметил Чихиркина, его покачивало: может, от долбившего во все колонки тяжёлого западного рока, сменившего безобидное «диско», а может, от принятого внутрь спиртного. Зина не стал к нему подходить, продолжая наблюдать за танцующими, которых становилось всё больше.

В основном, это были девушки. Многие оделись по-дискотечному броско, другие повседневно. Некоторые даже под этот методично бьющий по мозгам грохот умудрялись раскованно и пластично двигаться — лица их при этом выражали получаемое удовольствие от танца и от самих себя. В девятом часу Зина наконец дождался того, ради чего, всё ещё не сознаваясь себе, он и пришёл сюда. Появилась Вера, в какой-то смешно на ней сидевшей — спереди длиннее, а сзади короче — юбочке, скорей всего, на скорую руку из чего-то перешитой. Вера была, конечно, не одна — как всегда, вместе с разодетой по последнему писку Ступой и Машиной, выражение квадратного лица которой напоминало бульдожье. Сопровождало их не менее колоритное мужское трио. Один был блондин, скорее всего, крашеный. В полумраке зала и дискотечных огнях он показался Зине похожим на какого-то голливудского актёра. Что и говорить, внешность у него была, что надо. Два приятеля блондина — коренастый, с большими, несмотря на молодые годы, залысинами, и тщедушный, почти дистрофик, — сильно ему проигрывали. Последний передвигался, сутулясь, вжав голову в плечи, а руки прилепив к туловищу, словно ему было холодно. Хотя Зина и не видел никогда настоящих наркоманов, но представлял их себе именно такими. Случайно пришедшая в голову мысль о том, что этот последний мог быть парнем Веры, в момент испортила Зине только-только поднявшееся настроение.

С волнением, от которого нестерпимо запылало лицо — хорошо, что в полутёмном зале этого не было заметно — следил Зина за компанией, которая, образовав свой собственный кружок как раз напротив его «наблюдательного пункта», вяло подёргивалась под западный «поп». Зина сразу заметил, что смазливый блондин имеет большой интерес к Проступиной, потому что даже в быстром танце он постоянно крутился рядом с ней, дотрагиваясь, будто невзначай, до обольстительно выступающих, благодаря обтягивающей одежде, частей её тела. Она же, не обращая на это внимание, вертела умело причёсанной головой по сторонам, словно присматривала себе очередную добычу. Два других «кавалера» казались совершенно равнодушными к оставшимся дамам. Во время медленного танца они и вовсе бросили их, поспешив выйти вон из зала, и это немного успокоило и приободрило Зину.

Когда бешеный ритм электрических ударников опять сменился спокойным, утомлённая Вера с приставшей ко взмокшему лбу лиловой чёлкой вдруг подошла и опустилась на свободный стул прямо рядом с Зиной, всё ещё его не замечая. Прилипчивый блондин крутил недовольную, словно насильно принужденную к этому танцу Ступу, Боборыкину тоже кто-то пригласил, а Зина, глядя на них, словно онемел. Ему нужно было поздороваться с Верой и попытать удачу, но он никак не мог решиться на это. Только ближе к концу песни Зина справился со своей робостью.

Привет, — сказал он несмело, и она, конечно, не услышала, продолжая глядеть куда-то в толпу и неслышно подпевать чувственному голосу американской певицы Мадонны.

— Привет! — теперь он попытался перекричать музыку и для верности легко тронул Веру за руку.

Она повернула голову и удивлённо улыбнулась.

— Первый раз вижу тебя на дискотеке, — сказала Вера, наклонившись к его уху и почти не напрягая связок.

Зина почувствовал приторный запах туалетной воды и табачного дыма.

— А я редко хожу, — снова проорал он и, не зная, что прибавить, предложил-таки: — Пойдём потанцуем?

Она отрицательно мотнула головой и опять наклонилась к нему:

— Я устала, извини.

Получив отказ, Зина почувствовал себя ужасно неловко. Он пожал плечами и глуповато, как ему самому показалось, улыбнулся, дескать: «Ну, ничего». Продолжая быть не в своей тарелке, решил пойти проветрить пылающую голову, а заодно и дать передышку задеревеневшим в одном положении мышцам.

В конце коридора, ведущего к выходу, проходя мимо притемнённого местечка у медицинского кабинета, он наткнулся на парня с залысинами, его худосочного друга и Вавана Чихиркина. Все трое стояли очень близко друг к другу и о чём-то тихо переговаривались. Заметив его, они оглянулись и молча проводили его взглядом. Зина вышел на мороз как был, без верхней одежды. У крыльца никто не курил — слишком холодно. Над входной дверью горел одинокий фонарь, на несколько метров отодвинувший от неё полукругом рано начинавшуюся зимнюю ночь. Дальше шёл совершенно чёрный школьный двор, и где-то вдали тускло светились окна домов. Пустив изо рта пар, Зина посмотрел на небо, разглядев там несколько неярких звёздочек. Долго оставаться на улице было невозможно. «Надо попробовать ещё раз», — подумал он, ободряя себя, и вернулся в школу.

У медицинского кабинета уже никого не было, но только Зина подошёл к спортзалу, как навстречу ему вышла вся компания. Проступина, как всегда впереди, отпустила в его сторону усиленно-равнодушный взгляд. Вера, под ручку с Машиной, только мельком посмотрела и прошла мимо. «Неужели уходят?» — мелькнуло в голове у Зины и, немного выждав, сохраняя расстояние, он увязался вслед за ними. Подозрения подтвердились — компания направилась к раздевалке за вещами. Зине, чтобы не привлекать внимание, пришлось завернуть в туалет. Там он умылся холодной водой и остановился, глядя на своё унылое отражение в зеркале, в нерешительности: «Ну что, куда теперь?» Приближающийся голос, точнее заливистый, визгливый смех показался знакомым. Через мгновение появился и его развесёлый обладатель, Ваван Чихиркин, вместе с каким-то бритым наголо парнем, который лыбился, выставляя напоказ редкие жёлтые зубы. По всей вероятности, Чиха уморил анекдот, рассказанный бритоголовым.

— Ха-ха-ха… ха-ха, с квадратной башкой, чтобы к-к-кружку… ха-ха-хе-хи-и-и-и… кружку пивную ставить… а-а-и-и…

«Вот у кого можно узнать об этих хмырях», — подумал Зина и дождавшись, пока Ваван, наконец, успокоится и закурит, сказал:

— Слушай, Чих, дело есть. Не откажешь, надеюсь?.. Я подожду, — и вышел из туалета.

Ждать пришлось недолго. Расставшись с бритоголовым, Чихиркин с лукавыми маслянистыми глазами подошёл к сидящему на подоконнике Зине, оглянулся по сторонам и, звучно чавкая жвачкой, спросил:

— Что, дядя Стёпа, кайфонуть захотелось? А нету, опоздал ты: только вот недавно последнее отдал.

Опешив, Зина нахмурился, встал с подоконника, но тут же сообразил.

— А что у тебя?

— Дурь высшего качества, — с достоинством сказал Чихиркин.

Дурь?..

— Ну, план, травка…

— Марихуана что ли?

— Как ни назови, суть одна, Степан, — Чих похлопал Зину по плечу, как старший товарищ.

— А кому отдал?.. Этим двум, у медпункта?

— Ага, — подтвердил Ваван, — заядлые планокуры. И бабки у них всегда есть.

— И куда же… куда они пошли?

— А знаешь дом, где раньше комната школьника была? — а-а, не знаешь… Ну, а магазин «Снежинка» — там пиво дешёвое?

— Вот тут, за поворотом?

— Ну! Они там тусуются, в подвале. Только не помню в каком подъезде, в среднем, кажется… Но лучше тебе туда не соваться, Ступу разозлишь. А если всё-таки пойдёшь — смотри, ментов не приведи. Да и меня не выдавай, идёт?

— Идёт, — согласился Зина и ненадолго задумался. — А покрепче, чем травка, у тебя что-нибудь есть?

У Чиха дёрнулись от удивления брови. Он выплюнул жвачку прямо на пол.

— А в чём конкретно интерес?

— Да ни в чём, — махнул рукой Зина, — забудь.

Чихиркин задумчиво присвистнул.

— Вот тебе и Резина… Умеешь удивить, чувак… Слушай, а хочешь колёсами закинемся? У меня друган есть, Худой погоняло, его матухе таблетки вот такими горами выписывают, — он развёл руки в стороны, словно хвастающийся небывалым уловом рыбак. — Она у него это, депрессивная.

Мимо прошли какие-то девчонки. Чихиркин и тут не преминул присвистнуть — теперь его свист выражал положительную оценку, одобрение.

— А у тебя случаем никто в аптеке не работает? Салюта бы достать, — добавил Ваван, всё ещё смотря вслед девчонкам. — Меня, брат, такую штуку варить научили — закачаешься.

— Салют? — переспросил Зина. — Это что, фейерверк в смысле?

Чих усмехнулся, но взгляд его переменился, посерьёзнел.

— Дилетант, значит… А что это ты всё у меня вынюхиваешь, а, Генералов? — глаза его становились всё острее, всё пристальнее вглядывались в Зину.

— Да не вынюхиваю я ничего. Это ты сам меня вроде как просвещаешь, — сделал невинное лицо Зина.

— Ну да, ну да, — пробормотал Чихиркин. — Ладно, базар между нами. Язык не распускай, понял?

Зина кивнул, и они разошлись в разные стороны. В раздевалке Зина взял свой пуховик и вышел на улицу. Он хотел идти искать подвал, о котором говорил Ваван, но, сделав нескольких шагов, остановился. Морозный воздух отрезвлял. Хотя Зина и не пил ни капли, но чувствовал он себя как-то неспокойно, словно что-то в голове или в сердце толкало его на необдуманные поступки. Хотелось унять эту внутреннюю дрожь, и он принялся размышлять.

«Стоит ли мне идти туда?.. Хотят травиться — пусть травятся. Вряд ли я смогу убедить кого-нибудь из них, что это плохо. Хм, даже смешно, ведь они и сами это знают не хуже моего… А может всё-таки удастся? Не Ступу, не Машину, не этих кентов, а Веру, только лишь её… Неужели она наркоманка? Не может этого быть. Пробовала, наверно, разок-другой, за компанию со всеми, но ведь не колется же… А если колется?» Он двинулся с места. Понадобилось немного времени, чтобы увидеть подсвеченную вывеску магазина «Снежинка», который, судя по толпящимся около него школьникам, сегодня делал неплохую выручку на пиве.

Зина обошёл дом и остановился у среднего подъезда. «Что им сказать? Как вести себя?.. Ладно, будь, что будет!» Войдя в подъезд, он прислушался к тишине и начал осторожно спускаться. Дверь оказалась плотно прикрытой, но не запертой. Он отодвинул её и проник в неприятную, тяжёлую темноту. Дрожь внутри него усилилась.

Воздух в подвале был сырой, пахло плесенью, где-то капала вода. Снаружи снег завалил подвальные окошки, поэтому тьма была кромешной, и Зину не оставляло ощущение, что он идёт с закрытыми глазами. «Эх, были бы спички, — пронеслось в голове. — Иногда пожалеешь, что не куришь…» Пробираясь по стенке, правой ладонью ощущая её шершавость, он куда-то завернул, потом сделал несколько неуверенных шагов, снова завернул. «Может быть, всё-таки не этот подъезд», — подумал, намереваясь уже повернуть обратно. И вдруг впереди себя, в конце просторного помещения, постепенно приобретающего смутные очертания, увидел сочащийся откуда-то сбоку слабый свет и тут же уловил неслышимые до этого человеческие голоса, смех.

Зина не хотел появляться неожиданно и поэтому, приближаясь к цели, топал как можно громче и даже несколько раз кашлянул. Действия его были услышаны, потому что внезапно всё смолкло и свет погас. Пришлось опять пробираться по стенке.

— Не бойтесь, это не облава! Это всего лишь я, — сказал он громко и как бы извиняясь.

Когда свет снова загорелся, и Зина проник наконец в небольшой освещённый закуток, лица всех присутствующих — растерянные, недовольные, любопытные — были обращены к нему. Кроме этих лиц, Зина увидел деревянный столик со скамейками с детской площадки, за которым все сидели. На столе стоял чёрный магнитофон, валялось несколько кассет. Над самым столом на крученом проводе висела электрическая лампочка — нетрудно догадаться, что в случае необходимости она легко выворачивалась. Жёлтый неяркий свет от неё отбрасывал на отштукатуренные и побеленные стены уродливые растянутые тени. Подходя ближе, Зина наступил на пустую бутылку и чуть не растянулся на земляном полу, еле удержавшись на ногах.

— Уфф, — испустила Машина выдох облегчения, — ну ты даёшь, Генералов…

— Это что, глюки? — идиотски заржал кто-то.

Ступа смотрела на Зину изучающим взглядом.

— Не-е, — протяжно сказала, — это Резиновая Зина…

Сказанное вызвало раскаты смеха. Вера опустила глаза.

— А не ваш ли это новенький, про которого вы рассказывали? — рот блондина скривился в неприятной ухмылке.

— Он самый, — подтвердила Машина.

Лысый и дистрофик стали ёрничать:

— Защитник слабых и угнетённых?.. Местный Робин Гуд?.. Патриот, спортсмен, книголюб — и просто красавец?.. Ум, честь и совесть 11-го «Б?..

— Ну проходи, Резина, — повелительным тоном пригласила Ступа, — и давай-ка рассказывай, какая гнида выдала тебе местоположение нашей штаб-квартиры… Уж не Чих ли?

— Нет, — ответил Зиновий, подходя ближе и садясь на свободный деревянный ящик, в каких обычно перевозят какое-нибудь оборудование, — это я сам, проследил.

— Что-то я не понял, — возмутился блондин.

Другим парням такой ответ тоже не понравился.

— Да ладно тебе, Кеша, — неожиданно вступилась за Зину Машина. — Что вы бычите, пацаны? Чувачок из другого города приехал, друганы все там остались — правда ведь, Генералов?.. Может, примем его в нашу тусню, спасём человека от одиночества?..

Могло показаться, что предложение это прошло незамеченным. Зину никто не прогонял, но и внимания на него не обращали, общаясь вполголоса и хихикая исключительно между собой. Он понял: все ждут, что скажет Ступа. А она продолжала молча, бесцеремонно, из-под прищуренных век рассматривать Зину, медленно выпуская в его сторону струи табачного дыма. От этого неприятного взгляда некуда было скрыться. Зина заметил, как постепенно меняется в лице блондин Кеша — неужели возник повод для его беспокойства? «Да не собралась ли она…» — неуверенно подумал Зина и поспешил отогнать от себя эту мысль. Ступа выдержала приличную паузу, не переставая ощупывать его глазами, потом, как будто, отступила, ослабила взгляд и тихо, словно только для себя, уронила:

— Я не против…

— Ну ладно, Вжик, давай сюда план, куда ты там зашкерил? — сразу оживился, обратившись к дистрофику, крепыш с залысинами, прозвище которого, Дед, было очень для него подходящим.

Вжик достал из внутреннего кармана куртки специальным образом сложенный тетрадный листок, в котором был купленный у Чиха дурман, и наполовину пустую, смявшуюся папиросину, заполнить которую до конца ему помешал неожиданный гость. Расправив тонкую бумагу папиросы, Вжик скоро закончил дело, закрутил её конец, послюнявил и поджёг, жадно затягиваясь.

Кто-то нажал кнопку магнитофона. Оттуда понеслись под гром ударников какие-то истеричные вопли. Папироса пошла по кругу, запахло по-особенному — этот запах Зина слышал, подходя к закутку, но тогда он ещё не знал, что так пахнет горящая конопля. Вот и Вера сделала небольшую затяжку, проглотила дым и, немного помедлив, выдохнула его из себя, передав папиросу дальше. Очередь приближалась к Зиновию. Ступа снова упёрлась в него теперь уже не фривольным, но от того не менее внимательным взглядом. «Ну что ж, — подумал Зина, — коль напросился в чужую компанию — принимай её правила, или хотя бы сделай вид…», — и он взял протянутый ему Дедом окурок, но засмотрелся на свою испачканную побелкой ладонь.

— Ну давай, не тормози, классная дурь, — заторопил Вжик.

Ему, по-видимому, жалко было смотреть, как впустую тлеет столь драгоценный товар.

— Затянись поглубже и задержи в себе, насколько сможешь, — учила Машина.

— Давай-давай, — подзадоривала Ступа, — жизнь так коротка, что глупо отказывать себе в удовольствиях.

«Она может стать ещё короче», — подумал Зина и затянулся. Горячий горький дым обжёг горло, и он сразу закашлялся. Вжик вырвал у него бычок, ещё разок присосался к нему и отдал Кеше, а сам принялся освобождать от табака и следом набивать коноплёй ещё одну папиросу. В это время Дед рассказал какой-то бородатый анекдот, от которого все покатились со смеху и долго не могли успокоиться.

— Фу, надоело ваше железо, — сказал Ступа, нажала на «стоп» и магнитофон замолчал, — уж лучше «депеш».

Она поменяла кассеты и нажала на перемотку, которая, чуть покрутившись, застопорилась. Пришлось Ступе надеть кассету с концертом «Depech Mode» на сломанный карандаш — он, видимо, только для этого и тут и лежал, — и мотать вручную.

— Вруби «Мальчишник», — осклабился Дед, и Зина увидел, что во рту у него не хватает зубов, — или «Мистера Малого».

Ступа молча проигнорировала его просьбу и, перемотав кассету, включила то, что ей хотелось послушать.

После второй папиросы стало совсем весело. Дед в повышенных тонах что-то доказывал осоловевшему Кеше, Вжик прыгал на четвереньках, пытаясь своей тенью изобразить на стене орангутанга, Машина гоготала так, что звенел воздух, — и никто уже и не думал о конспирации. У Зины пересохло во рту, тяжёлые веки словно разбухли и нависли над глазами — ему было совсем не смешно. Вокруг всё казалось ненормальным, странным, как будто он попал на другую планету и сам стал инопланетянином. На Веру он старался не смотреть, боясь показать ей своё, он был уверен, отупленное наркотиком лицо. Всё больше теряя привычные ощущения, он погружался во что-то непонятное, что пугало его своей подчиняющей силой. Это что-то, словно жидкость, которая везде находит щель, неумолимо захватывало его тело, его разум. Зина пытался бороться, прекратить действие наркотика, тряс головой — но ничего не выходило.

Бессмысленная борьба эта напомнила ему, как прошлым летом у бабушки они с приятелем подрабатывали на винном заводе и один раз после утренней смены напились дармового портвейна. Зина, никогда раньше не пробовавший алкоголя, сильно опьянел: из головы улетели ясные мысли, руки и ноги не слушались, язык нёс какую-то невнятицу. В таком бессмысленном, почти невменяемом состоянии уже невозможно было приняться ни за одно из тех дел, которые Зиновий запланировал себе на этот день. Около пяти часов вечера он очнулся, замёрзший, в городском парке, сидя прямо на ступеньках лестницы, и никак не мог вспомнить, как попал туда. Приятеля рядом не было — где они с ним расстались, Зина тоже не помнил. Голова трещала и кружилась, страшно хотелось пить, но невыносимее всего был стыд — вдруг кто-то из знакомых видел его в таком состоянии. После этого случая Зина поклялся самому себе никогда больше не брать в рот спиртное.

Ощущения, вызванные курением наркотической травы, были не такие тяжёлые, но более странные, неестественные, и поэтому сильнее пугали. Кроме того, Зину вдруг стало тошнить. «На свежий воздух», — подумал он, с усилием поднялся, сделал несколько шагов — и очутился в полной темноте. Заблудившись в лабиринте подвала, он спотыкался, куда-то поворачивал, возвращался назад, но двери наружу не находил. В уме его, словно разноцветные мухи, вертелись слова: «воздух», «стук-стук», «звук», «пастух». Он стал складывать их вместе. Получившаяся белиберда показалась его одурманенному разуму гениальными стихами. Он хотел нацарапать их монеткой где-нибудь на стене, чтобы не забыть, но остановиться ему было страшно: повсюду виделись чьи-то исподтишка наблюдающие за ним глаза. Чтобы отогнать от себя нечистую силу, он хотел громко прочитать стихи любимого Блока про «чей-то невидимый взгляд» — но не смог выстроить ни строчки. Наконец, неизвестно откуда прямо перед ним появился выход. Зина тяжело плюхнулся на заснеженную скамейку у подъезда и сидел на ней до тех пор, пока более-менее не пришёл в себя. Хорошо, что мороз спал, иначе бы он мог замёрзнуть. В его изменённом сознании время сбилось в комок, и когда потерявшая уже всю энергию, апатичная, с голодными глазами компания появилась из подъездных дверей, он и не подозревал, что с тех пор, как покинул их, прошло больше четырёх часов.

— Который час? — хрипло спросил он, неожиданно ощутив пробравший его холод, и задрожал всем своим большим телом.

— Время детское, — угрюмо сказал Кеша, — без пятнадцати два.

— Как, уже? — удивился совсем потерянный Зина.

— А ты, я смотрю, слабак, хоть и такой здоровый, — сделал вывод Вжик.

— Какой ты бледный, Зина, — как-то по-матерински обеспокоенно произнесла Вера.

— А ему походу взбляднулось, — не удержался от шутки Дед, но никто уже не смеялся.

Звук голоса Веры заставил Зину встрепенуться и взять себя в руки. Он встал, стряхнул с себя снег и, подойдя к ней, тихо спросил: «Можно тебя проводить?» Она ответила молчанием, сказала «всем пока» и, не дожидаясь никого, кому было в ту же сторону, быстро пошла прочь. Он поплёлся за ней. В спины им полетело несколько смешков.

Выйдя дворами на широкую улицу, они пошли медленнее. Людей почти не было, изредка проезжала запоздалая машина. Небо сплошь затянуло, ни одной, даже самой яркой, звезды не было видно. У плафонов горящих фонарей роилась снежная мошкара. Ниже снег был невидим, но ощущался кожей лица. Зина почти совсем поправился. Он только не чувствовал пальцев ног, которые, должно быть, отморозил. Но это казалось ему сейчас не таким важным, как то, что он хотел сказать Вере.

— Зачем ты куришь эту… как вы там её называете, дурь? — спросил он, сильно вздрогнув от холода, и обхватил себя руками. — Ты что, наркоманкой хочешь стать?

— А ты?

— Я?.. Да я сегодня первый раз попробовал.

— Ну и что же? — голос её был равнодушным.

— А то, что мне совсем не понравилось… Действительно, дурь и больше ничего.

— Кому как, — усмехнулась она.

— А тебе как? Тебе нравится?

— Очень.

Зиновий помолчал, обдумывая её слова.

— Ты знаешь, — сказал, наконец, — почему-то я тебе не верю.

Вера ничего не ответила, а Зина продолжал:

— Не верою, что тебе нравится ходить в этот грязный подвал и проваливаться в абсурдные сны, которые, кстати, очень скоро превратятся в кошмары. Есть много книг на эту тему, и художественных в том числе. Например, «Морфий» Булгакова — советую почитать.

— Вообще-то в грязный подвал тебя не звали, — раздражённо сказала Вера, — и больше тебя там никто не ждёт. Ты ведь у нас правильный, разумный, со всех сторон благополучный — аж противно. Вот и живи своей чудесной жизнью. А другим… — она запнулась, — а для других, может быть, реальная жизнь — хуже самого ужасного сна!

Всё это прозвучало и странно, и обидно.

— Значит, по-твоему, я зануда, ничего не смыслящий в настоящей жизни? — с вызовом спросил Зина.

Ступа говорит…

— Подожди, при чём здесь Ступа? — остановил он её. — Что ты сама думаешь обо мне?

Вера замялась.

— Не знаю… наверное, ничего.

— Правильно, потому что ты меня плохо знаешь!

— И не хочу знать, — грубо отрезала она и остановилась. — Вот мой дом. Пока.

Зина увидел перед собой четырёхэтажную ободранную «хрущёвку». В некоторых окнах ещё горел свет, на первом этаже рвали гармошку и нестройным хором кричали «Виновата ли я». Старшее поколение тоже «гуляло», но только по-своему, по старинке.

— А мне бы очень хотелось узнать тебя поближе, Вера. Я уверен, что ты не такая, какой пытаешься казаться.

— Ты что, клеишь меня? — она насмешливо посмотрела на него.

Ну, не знаю, если это обязательно нужно так называть… Я просто хотел бы общаться с тобой, гулять, болтать… Хотел бы подружиться.

Она расхохоталась.

— Что смешного? — не понял он.

— У тебя вся куртка в побелке подвальной, и лицо тоже…

Продолжая смеяться, она отвернулась от него и пошла по тропинке в свой двор. Зина идти за ней не решился. Он набрал в руки снега с обочины и начал умывать им лицо, чистить пуховик. Усталость как рукой сняло. Постояв еще немного, он полюбовался в одиночестве на большую полную луну, которая неожиданно появилась из-за облаков, и побрёл в общежитие, гадая о том, пустит ли его вахтёрша и спит ли отец.