Верёвка и Генералов

Татьяна Демченко (2024)

На дворе вторая половина 1990-х. Времяпровождение старшеклассницы Веры Фоминой (Верёвки) — это дискотеки, тусовки с друзьями, употребляющими алкоголь и наркотики, неприятные истории, о которых когда-нибудь захочется забыть. Но когда дома тебя не ждёт ничего хорошего, только шум скандалов и запах безысходности — возвращаться туда не хочется. В семнадцать лет уже вполне можно разочароваться в жизни и с тоской смотреть в будущее… А можно — увидеть другой путь. Как поступит героиня этой повести, какой выбор она сделает?

Глава 8

Восьмого марта произошло событие, потрясшее всю школу. Погиб мальчик из десятого класса — выпрыгнул из окна. Официально этого никто не объявлял, но все знали и между собой говорили, что был он «под кайфом». В день похорон занятия отменили, но все должны были явиться в школу. Гроб стоял посреди вестибюля. Зина тоже подходил прощаться, хотя совсем не знал и не помнил этого Ваню Борисова. А может, просто не узнал — лицо у покойника было вздутым, со множеством ссадин. Только в светлых волосах его, которые шевелил сквозняк, влетавший, когда открывались двери, ещё как будто трепетала жизнь. Среди «друзей» покойного Вани Зиновий заметил Чихиркина. Он казался совсем потерянным, испуганным, всё время присаживался на корточки и сжимал руки, которые, по-видимому, ходили у него ходуном.

После похорон Борисова классам, начиная с пятого, прочитали несколько лекций о вреде наркомании, фельдшерица проверила у всех локтевые сгибы. В субботу Елена Павловна провела внеплановое родительское собрание и призвала родителей чаще беседовать со своими детьми, интересоваться их «уличной жизнью», чтобы знать, где и с кем они проводят время, и вообще быть внимательнее, чтобы суметь вовремя заметить неладное.

На собрании была поднята еще и другая, весьма актуальная, как сказала Елена Павловна, тема — «особенно если учесть, что класс у нас выпускной». Тема эта касалась успеваемости, которая совершенно не лезла ни в какие ворота — опять же, по меткому выражению классной руководительницы. Елена Павловна раздала присутствующим на собрании родителям небольшие квадраты из тетрадной бумаги в линейку, на которых её аккуратным почерком были выписаны из классного журнала неопровержимые доказательства. Отец Зины тоже получил такой квадрат, пригляделся к нему, надев очки, и ужаснулся — от двоек зарябило в глазах. А прогулов-то сколько — мать честная!

В завершение нашей встречи, уважаемые родители, — сказала Елена Павловна, — я хочу посоветоваться с вами вот по какому вопросу. Дело в том, что выпускной уже не за горами, а некоторые ещё не сдали деньги…

Георгий Степанович Генералов вышел из школы в дурном расположении духа. Во-первых, сын расстроил. А во-вторых… Надо же было ему выступить! Молчал бы уж. Но нет, он не мог молчать, когда что-то в людях поражало его. В этих дамочках, от которых приторно и душно несло разнообразными духами и туалетными водами, разодетых в кожу, с драгоценными камнями в ушах и на руках, его поразила их совсем не женская бессердечность к таким же детям, как их собственные, только, быть может, меньше испорченным. Когда Елена Павловна, стесняясь и краснея, предложила всем сброситься на выпускные альбомы и подарочные книги для трёх человек из необеспеченных семей, некоторые особенно «бедные» мамаши начали возмущаться: «Может, мы и на ресторан им сбросимся?.. Работать надо!.. Я не благотворительная организация, самим после дефолта как бы оправиться!..» Услышав такое, Георгий Степанович не сдержался.

Да русские ли вы люди? — воскликнул он, поднявшись со своего места. — Неужели ваши сердца за каких-то несколько лет превратились в камень, и не осталось в них даже маленького местечка для сострадания ближнему своему?..

Сказал он и ещё что-то, чего уж сам не помнил, а потом ушёл, вытащив на стол испуганной Елене Павловне все деньги из бумажника. Теперь он был не очень-то доволен собой. «Надо будет в понедельник пойти, извиниться перед учительницей…»

Дома Георгия Степановича, радостно повизгивая, встретила Вакса. Он потрепал её за ушами, разделся и дал собаке рыбного супу. Сам тоже немного похлебал и прилёг на кушетку. Сердце что-то, как будто, сдавливало. Что такое? Никогда не было никаких проблем. Наверно, перенервничал… Проснулся, когда пришёл Зина.

— Это ты? — спросил Георгий Степанович, протирая глаза.

Он всё никак не мог привыкнуть к новому облику сына, который за последние год-полтора вытянулся так, что стал выше отца на целую голову, если не больше. Сам Георгий Степанович был довольно-таки скромного телосложения, имел 48-й размер одежды, 59-й размер головного убора и небольшой для мужчины размер обуви — сороковой.

— Где ты был, Зиновий?

— Так, в пинг-понг играли.

— А почему такой смурной?

Зина дернул плечами.

— Чему радоваться-то?

Георгий Степанович встал, налил в электрический чайник воды и воткнул его в розетку.

— А просто тому, что живёшь на свете — вон, как Вакса.

Собака в ожидании всегдашней ласки крутилась у ног Зины, безуспешно стараясь обратить на себя его внимание.

— Хотя, — Георгий Степанович вдруг вспомнил, что хотел устроить сыну разнос, — радоваться тебе, дружок, и вправду, нечему… Не припомню, чтобы мне когда-нибудь приходилось краснеть из-за тебя на родительском собрании в школе, но сегодня…

Зина мрачно усмехнулся, видимо, сразу поняв, в чём дело.

— Мне, бать, не до учёбы, — сказал он и плюхнулся на кровать.

Георгий Степанович аж крякнул от возмущения.

— А до чего же?..

Зина не отвечал и выглядел потерянным. На щеках его горел какой-то лихорадочный румянец.

— Ты нездоров?

Зина уныло покачал головой.

— А что тогда?.. Любовь-морковь, что ли?.. Ну ты, брат, даёшь. Очень не вовремя всё это, Зиновий. Ты в институт сначала поступи, а там уж, как говорится, дело молодое, можно и за студентками побегать… А то меня сегодня холодный пот прошиб, когда я в твои оценки заглянул. Ты как экзамены сдавать собираешься?

— Да пофиг мне на твои экзамены! И на институт твой тоже! — рявкнул вдруг Зина и отвернулся к стене.

В голосе его отец услышал истерические ноты, которых давненько не бывало — наверно, с того самого детского возраста, когда, натерпевшись больничных экзекуций, Зина до слёз боялся обычных прививок и уколов.

— Вот от этого-то всеобщего пофигизма все наши российские беды и есть. М-да…

Георгий Сьепанович помолчал немного, обдумывая уж слишком резкую, эмоциональную реакцию сына, но от того, чтобы продолжить свою мысль не удержался:

— Куда только делись естественные для людей, особенно для молодых, идеалы, стремления, убеждения?.. Помню, как я, будучи в твоём возрасте, горел желанием делать что-то полезное, важное, нужное — не для себя, для людей! Ни о каких деньгах я тогда не думал… Думал лишь о том, как я могу послужить своей Родине. Мечтал искоренить несправедливость, блат, взятки, преступность, чтобы все люди в моей любимой стране жили в достатке и счастье, — Георгий Степанович улыбнулся.

Зина продолжал неподвижно лежать, уткнувшись носом в стенку.

— Сейчас можно посмеяться, конечно, над такими идеалистическими устремлениями, но, по-моему, для начинающего жизненный путь человека они гораздо более естественны, чем нынешний пофигизм или, что ещё хуже, — он поморщился, подбирая слово, — какое-то мещанское мелкодушие с самых юных лет. Люди стали бояться принести пользу кому-то, кроме себя… Перестроиться-то мы перестроились, но, как теперь видно, не в ту сторону. Преклоняемся перед чужим, чуждым нам образом жизни и мировоззрением. Стыдно!

— Ты бы послушал хоть раз разговоры моих одноклассниц, — сказал Зина, не оборачиваясь, со злой усмешкой в голосе. — Только и щебечут: я бы хотела вот такую кофточку! а я бы хотела вот такую юбочку! а видела у Ленки курточку? вот бы мне таку-у-ю!.. Или про парней шушукаются…

Георгий Степанович закивал и начал ходить по комнате. Он был рад, что сын поддержал-таки разговор.

— Пока родители ищут способы, как прокормить свою семью, купленные телевидение и газеты обрабатывают оставленных без присмотра детей: рекламой алкоголя, пропагандой «свободных отношений», насилия… Раньше хоть школа воспитывала, а теперь и этого нет. Учителя прочитают свой предмет — и всё, на этом баста. Но как их винить за это? Бедная учительница, может, после основной, тяжелейшей, я тебе скажу, работы, подрабатывать куда-нибудь идёт — полы моет, чтобы её собственных детей от недоедания не шатало. До чужих ли ей?.. Нас опять «осчастливили». На этот раз — мировым прогрессом, хвалёными достижениями развитых демократических государств. Только в выигрыше оказалась не страна, а кучка бандюг, захватившая все национальные богатства, которым, по большому счёту, наплевать, что с ней и с нами со всеми будет. Главное, что у них на Рублёвке всё в ажуре…

Георгий Степанович остановился у окна, с унынием глядя на расписанную непонятными фразами на английском, смешанными с русским матом, трансформаторную будку и пустую детскую площадку, на которой «красовались» ржавая горка и поломанные качели.

— Помнишь, как мне зарплату задерживали? До шести месяцев доходило! Ведь совсем недавно это было… Я тогда думал: ну, что я себя мучаю? Раз все так делают, значит, по-другому нельзя. Все тащат, что плохо лежит — и я буду, у меня тоже семья… Но не смог я, слава Богу, не смог переступить через себя, через свою совесть. К тому же мама твоя мне этого не позволила бы. Выжили мы тогда на одном её репетиторстве! Может быть, только благодаря её терпению, её пониманию, честному её сердцу я и устоял на ногах… Иногда только память о ней и даёт силы продолжать жить…

При воспоминании о жене, у Георгия Степановича сдавило горло и на глазах выступили слёзы.

— Значит, если бы рядом не было мамы, ты бы переступил? — тихо спросил Зина.

Георгий Степанович вздохнул и пожал плечами.

— Может быть… Не такой уж я сильный человек… Вот и сегодня, когда увидел твои «шары» и прогулы — такая тоска напала, хоть волком вой… Как бы ни было, сын, о будущем надо думать с оптимизмом, я считаю. Всё перемелется. Вам, молодым, страну с колен поднимать, кому же еще?.. Исправишь двойки?

— Не хочу, — всё еще упрямился Зина.

— А что тогда, в армию пойдёшь? Повестка быстро прилетит…

— И пойду!

— Вот ты упрямец…

Зина хотел что-то сказать в ответ, но не успел — раздался стук в дверь. Георгий Степанович пошёл открывать.

— Здрасьте, — тихо сказала незнакомка в красном капоре и таким же красным заплаканным лицом.

Георгий Степанович еще не успел ответить на её приветствие, как вскочивший с кровати Зина уже стоял рядом с ним в дверном проходе, чуть оттесняя его в сторону своими широкими плечами.

— Вера? Что случилось?

— У меня брат пропал, Петя, — сказала она опухшими губами, и слёзы покатились по лицу.

— Как пропал?

Вера сдерживалась, боролась с рыданиями, но они всё равно прорывались, слова застревали в горле, и она не могла толком ничего объяснить.

— Он… он… он…

Георгия Степанович охватило волнение, и он даже повысил голос на застывшего в дверях, оторопевшего сына:

— Да пусти же ты её в комнату, не стой истуканом!.. Проходи, голубушка, садись вот, — пододвинул он стул. — Зина, налей скорее чаю, надо успокоить человека.

Еще какое-то они не могли добиться от неё ничего, кроме всхлипываний и вздрагиваний, которые постепенно становились всё реже, и вскоре Вера уже могла говорить.

— Я дядю Витю, соседа встретила, когда из школы шла. Он на лыжах катался где-то в лесу, за маленьким озером, и сказал, что видел там Петю… Еще, говорит, спросил у него, что это он так далеко от дома один ушёл. А тот ему соврал, что не один, что я следом иду, просто у меня шнурки на ботинках развязались…

— Во сколько это было?

— Днём, часа в три…

Георгий Степанович посмотрел на часы — было без четверти одиннадцать вечера.

— А родители? Искали его?.. У кого-то из друзей, может, завис, в приставку заигрались.

Вера, всё еще судорожно дыша, закрыла лицо руками.

— Нет его нигде. Ни у друзей, ни во дворе, ни на стадионе, ни в парке. Я, пока светло было, везде оббежала. Он обычно на большом озере катается, с горок. Но там его никто не видел…

И она снова заревела. Георгий Степанович опустился на табурет рядом с ней, почувствовав, как слабеют ноги, и ласково погладил её по плечу.

— Ладно, голубушка, заканчивай сырость разводить, слезами тут не поможешь. Надо искать пацанёнка. Сколько ему лет-то?

— Восемь.

— Ну, дела, — сказал Георгий Степанович и с шумом вздохнул, осознавая, насколько плохи, на самом деле, может быть дело. — Ладно, давай-ка ты пойди умойся — санузел у нас там, справа. А потом собирайтесь и идите с Зиной в милицию. Надо сообщить о пропаже ребенка. А я пойду в гараж свой «Буран» заводить… Найдём мы твоего брата, — и он снова тронул её за плечо, теперь уже ободряюще потряхивая его, — найдём!

Когда Вера вышла из комнаты, Георгий Степанович спросил у сына, что это за девочка.

— Моя одноклассница Вера Фомина, — ответил тот.

— Неужели та самая, из-за которой ты так съехал по учёбе?

Зина отвернулся и ничего не ответил.