Галерен: мир без людей

Фиона Моран (2024)

Потеряв в следствии несчастного случая способность говорить, Оливер Браун с раннего детства подвергался насмешкам в школе. Падение с моста в реку разделила жизнь трехлетнего ребёнка на «до» и «после». Годы спустя, та же река становится отправной точкой приключениям Оливера в другом мире. В мире без людей.

V. Лес

Тихий вечер постепенно поглощал деревню, что тянулась по ту сторону реки от Сильфида, столицы Галерена. Небо, опалённое заходящим солнцем, казалось обвёрнутым в багровую дымку, и свет, пробиваясь через ветви деревьев, едва касался окон дома Алмора и Рамоны. Внутри царила непривычная тишина, как будто все звуки застыли на грани чего-то неизбежного. Оливер сидел у окна, в полумраке, и наблюдал, как медленно, неумолимо, темнеющие сумерки поглощают пустые улицы, превращая их в безликую тень.

Холод, проникавший через стены, был не просто ощущением — это было нечто большее, как старое, забытое предчувствие, затаившееся в его теле. Он не мог отделаться от ощущения, что в этом холоде было что-то знакомое — тревожное, невыразимое. Но в доме было тепло, пахло горящими поленьями и свежим деревом. И хотя Оливер не мог избавиться от этого странного ощущения, что за теплом скрывается нечто другое, он всё же чувствовал, что здесь, в этом месте, с этим огнём, ему не угрожает ничего.

Рамона, расположившаяся у камина, казалась частью его пламени. Серебристые волосы мерцали, отражая свет огня, и каждый её жест, каждое слово было обагрено этим светом, становясь частью того странного мира, который ей был так близок. Алмор сидел напротив, сложив руки на груди, его спокойствие было таким же тяжёлым, как и присутствие в комнате. Лёгкая улыбка на его лице была одновременно защищающей и отдаляющей. Иногда его взгляд задерживался на лице сестры, и Оливер видел, как за внешней холодной маской скрывалась нечто более тёплое, чем он показывал.

Тени в комнате сгущались, и когда Рамона упомянула что-то о странных слухах, что она подслушала, Оливер почувствовал, как всё вокруг сразу стало тускнеть. Этот разговор, её резкие, резонирующие слова — всё это касалось его, было ближе, чем он мог бы осознать.

— Стражники говорят, что они снова показываются в лесах. — Рамона бросила это почти невзначай, как если бы хотела, чтобы Оливер не услышал, но всё равно заметил. — Малумы.

Оливер замер. Он почувствовал, как что-то внутри сжалось. Он слышал это слово, когда ещё жил на Земле, в своих кошмарах, что мучили его почти каждую ночь. Малумы. Он не знал, что это было, но каждое его упоминание словно разрывает ткань реальности, делая всё более непостижимым его родной дом. В тот момент, когда он впервые услышал о них, его мир ещё был реальным, его тело чувствовало границы, а теперь… теперь всё было иным.

Он смотрел на Рамону, на её руки, на её лицо, но не мог произнести ни слова. Ужас не был в словах. Ужас был в том, что эти существа, малумы могли быть не плодом его богатого воображения, а настоящими, живыми. Что не исчезнут, как только он закроет глаза, очнувшись в своей комнате.

Но Оливер не мог позволить себе поддаться страху. Он верил, что всё это было лишь частью какого-то сбоя, нелепой случайности. Он всё ещё хотел вернуться. Он мечтал об этом каждую ночь, просыпаясь с ощущением, что он не на своём месте. Ничего не менялось, и каждый день это место становилось всё более чужим и одновременно родным, что пугало его самого.

Они с Рамоной обменялись взглядами, но он не сказал ни слова. Даже сейчас, спустя месяц, он всё ещё не знал, как сказать им, что для него это место не было домом и никогда не станет. Он не мог и не хотел говорить откуда он, где он жил, что ел и кого любил. Его мир, где ему не приходилось скрываться и жить в тени, словно гнойная крыса, остался для него воспоминанием, которое он тщательно скрывал, думая, если он раскроет хоть крупинку своего мира — будет скован цепями привязанности.

И тем не менее, он оставался с ними. Он не мог отвергнуть их помощь. И потому, что не знал, что будет, если уйдёт, и потому, что не мог справиться с одиночеством. Но никогда не позволял себе забывать, что в любой момент он должен быть готов уйти, если появится шанс вернуться домой.

Теперь он был далеко, в чужом месте, среди тех, кого сам с трудом мог назвать близкими. Его мысль вдруг зацепилась за Рамону и Алмора. Как легко и естественно их шутливый спор наполнял этот холодный осенний вечер. Было в их словах и движениях что-то настолько простое, что это неуловимое ощущение стало причинять боль. Словно тонкая сталь проскользнула между рёбер.

Алмор и Рамона были не просто братом и сестрой, но и единственной опорой друг для друга в этом мире. Когда их мать покинула мир, не успев познать лицо дочери, еще совсем юный Алмор поклялся стать для сестры тем, кто подарит ей тепло и защиту. Отца они никогда не видели, и в этом пустом пространстве, где не было ни родных, ни опеки, именно Алмор взял на себя роль взрослого.

В приюте, куда их отправили после утраты, он стал для Рамоны не только братом, но и наставником. Он научил её читать и писать, передав знания, которые сам когда-то получил от матери и друзей семьи. С каждым уроком их связь становилась крепче. Алмор был для неё всем — тем, кто наполнял её мир светом и смыслом.

Когда Алмор стал старше, ему пришлось оставить сестру и отправиться на службу. Его происхождение не давало ему магических сил, которыми обладали только чистокровные альвзаиды. Они называли таких, как он и Рамона, нечистыми, проклиная всех, кто был рожден от смешения крови хаменов и альвзаидов. Но Алмора это не волновало: он знал, что его сила — в решимости и преданности, именно так его воспитала мать. Он никогда не позволял своему происхождению стать преградой для защиты Рамоны, всегда стараясь быть её опорой. Служба же открывала перед ним новые возможности — пусть и не магические, но вполне реальные для выживания.

Два года спустя, вернувшись, Алмор забрал Рамону и устроил их жизнь в маленькой деревушке на краю столицы. Дома, который король даровал отличившимся, были скромными, но он стал их собственным, и это было главное. Соседи и друзья поддерживали их, помогали, и, хотя жизнь вдали от столицы была нелёгкой, она даровала им уют и покой, которых им так не хватало.

С возрастом Рамона всё яснее ощущала, что её брат стал для неё настоящим родителем — не заменой, но опорой во всём. Алмор взял на себя роль воспитателя и наставника, стремясь дать ей всё, чего она лишилась в своей жизни. Их дом был полон простоты и тишины, но в этом доме было главное — взаимная забота и безусловная любовь.

Рамона внезапно ощутила перемену в его настроении. Она замолчала, склонив голову набок, и посмотрела на Оливера вопросительно, чуть нахмурив тонкие брови. Её взгляд был цепким, но в то же время осторожным, будто она не хотела спугнуть то, что сейчас едва угадывалось в его облике. Он часто погружался в свои мысли и Рамоне всегда было интересно узнать, о чём он думает. Оливер же, в свою очередь, всегда ускользал от ответа. Отмахивался. Придумывал оправдания. Лучше делать вид, что ничего не было, чем нарываться на воспоминания, которые было тяжело вынести.

— Что-то случилось? — её голос нарушил его молчание.

Он слышал её слова, но они как будто дошли через толщу воды, не касаясь кожи. Мягкие, почти робкие, без той игривости, что была раньше. Всё остальное, казалось, затмило её голос. Он был серьёзным, словно она протягивала ему руку в темноту, надеясь, что он возьмёт её, хотя бы ненадолго.

Пальцы Оливера чуть сжали край подоконника. Он молчал, устремив взгляд куда-то вдаль, за тусклые линии горизонта. Казалось, он ищет что-то там, в невидимом пространстве, куда никто другой не мог проникнуть. Услышав вопрос, он чуть вздрогнул, словно очнувшись, и обернулся. На его лице появилась слабая, почти извиняющаяся улыбка.

— Ничего, просто задумался, — ответил он, тихо, как будто слова сами вырвались из его горла. Он почувствовал, как они звучат глухо, как удары слабой волны о камни. Внутри что-то дрогнуло, не скрывая тревоги, что сжигала его изнутри.

Рамона чуть приблизилась, но так, как бы осторожно, словно боялась нарушить хрупкое равновесие, которое он всё ещё пытался удерживать. Её взгляд не отходил от него, тёплый и внимательный, но в нём было что-то большее. В её глазах не было никакой наивности. Она пыталась понять, что скрывается за его маской, даже если сам он и не знал.

— Если что-то тревожит, скажи, — мягко сказала она, села на край дивана, её тень в играющем пламени казалась такой же реальной, как и он сам, как и всё, что сейчас окружало их.

Он вновь улыбнулся. Криво. Точно так же, как каждый раз, когда он отпускал свои страхи и оставлял их там, в другом мире.

— Я в порядке, — выдохнул он, вернув взгляд окну. Иногда ему было странно, как они так легко принимали его, как будто он был… своим? Это было нелепо. Он был просто чужим, но не позволял себе показать этого.

Рамона выдохнула и вернулась к брату, будто ничего не было. Она продолжала что-то рассказывать, но Оливеру доходили лишь обрывки фраз о Ларгуизе, незнакомом ему звере. Рамона часто делилась с ним историями о фауне Галерена, но Оливер не считал нужным вникать в детали. Он не был заинтересован в этих разговорах, и всё, что до него доходило, оставалось где-то на задворках его мыслей, не затрагивая его.

Только в первые дни, когда страх ещё сжимал его душу, он изучал Галерен, каждый уголок, каждую мелочь. Но все эти новые образы рвали в нём старые, чуждые воспоминания, вызывая горечь в груди. Этот мир был живым, но не настоящим. Ярким и жёстким, как декорации старой книги, где всё так удивительно и прекрасно. Ему понадобилось время, чтобы привыкнуть к этим насыщенным краскам, но адаптация пришла быстро — как всегда.

Он вспомнил книги о Средневековье, которым когда-то увлекался. Он пытался найти в них что-то, что могло бы ему помочь. Теперь это помогало ему чувствовать себя не полным чужаком. Может, это не делало его своим, но позволяло не теряться в окружающем хаосе.

И вот в этот момент, когда ему уже казалось, что вокруг него воцарилось спокойствие, когда мир вдруг стал смиренным, как подчинённый животный инстинкт, снаружи раздался резкий звон колоколов. Он прорезал тишину, внезапно взрывая покой. Громкий, пронзающий, словно ныряющий в стены. Этот звук разрывал ночную тишину на части.

Рамона мгновенно напряглась, и её лицо утратило всё выражение лёгкости, став напряжённым и насторожённым. Улыбка, ещё секунду назад играющая на её губах, исчезла, уступив место тени тревоги, которая потянулась по её чертам, словно мрак. Алмор встал, быстро, но без суеты. Его движения были точными, а выражение лица — сосредоточенным, как у животного, заметившего опасность.

Звон колоколов, громкий и настойчивый, всё усиливался. Он эхом отзывался в воздухе, разрывая его тишину, и казалось, что сам мир отзывается на этот звук, отвечая его странному призыву. Оливер почувствовал, как его сердце забилось быстрее, как с каждым ударом оно всё отчётливее синхронизировалось с этим чуждым, зловещим звоном. Он ощутил, как его тело напряглось, будто рефлексивно, его мышцы сжались, а в груди поднималась беспокойная тяжесть.

— Звон из города, — пробормотал Алмор, его голос был низким и хриплым от напряжения. Он не отвёл взгляда от туманной дали за окном, где ночь постепенно поглощала все оттенки реальности, а внимательно пытался всматриваться вдаль, надеясь понять, что происходит.

Рамона, не медля, рванула к двери. С громким скрипом она распахнула её, и холодный, пронизанный влагой воздух хлынул в комнату. Запах сырой листвы и влажной земли проник в помещение и что-то ещё — тонкий запах дыма, почти незаметный. Эта смесь вгоняла в напряжение, и на мгновение Рамона застыла, улавливая в воздухе что-то чуждое.

— Мы должны проверить! — выкрикнула она, и в её голосе звучала не просто тревога, а отчаяние, желание действовать. Она оглянулась на Алмора, её серебристые волосы сверкнули лунным светом, и в её взгляде было что-то холодное, нестерпимое, заставляющее и его на мгновение замереть. — Ты слышишь это? Что-то происходит в городе!

Алмор нахмурился, его спокойствие было на грани разрыва, но он не сделал и шага.

— Мы не двинемся с места, — сказал он твёрдо. — Там опасно, и мы не знаем, что там происходит.

Рамона, не ожидавшая такого ответа, опешила, её дыхание стало прерывистым, а взгляд яростным. Страх уже обжигал её нутро, а гнев поднимался с каждым словом. Она осознавала, что время терять нельзя.

— Не знаем? — её голос задрожал от эмоций. — Тем более мы должны узнать! Там Мириель, там близнецы! — её слова как будто вырвались из неё, она сама едва успевала их осмысливать. — Да кто угодно! Мы не можем сидеть сложа руки!

Алмор шагнул вперёд. Его лицо было каменным, глаза — лишёнными всякой мягкости, как если бы вся его внутренность была заполнена холодом.

— Рамона, — сказал он грозно. — Если мы сейчас сунемся туда, всё только ухудшится. Это не наше дело. У Мириель есть Мервена, а за близнецами присмотрят в приюте.

Рамона смотрела на него с горящими глазами. Оливер никогда не видел её такой — в её взгляде не было обычной игривости или приключенческого пыла. Теперь это была решимость, гнев, порождённый страхом.

— Трус! — она резко развернулась, и её ноги сразу нашли землю. Тело как будто растворилось в тени, а она сама побежала по тропе, не оборачиваясь. С каждым её шагом ночь словно поглощала её фигуру, и её силуэт исчезал в тумане, не оставив за собой ничего, кроме тягучего шёпота ветра.

Алмор рванул за ней. Его лицо изменилось, оно стало выражением ярости и беспокойства. Он вскрикнул, как если бы все его усилия на мгновение разрушились.

— Малум тебя подери, Рамона! — вырвалось из него, и его фигура исчезла в темноте.

Оливер остался один возле тёмного дверного проёма, словно он был заперт в этом доме, который теперь казался ему неестественно холодным и пустым. Ледяной ветер наполнил воздух жгучим холодом, но Оливер не ощущал этого. Он стоял, уставившись на открытую дверь. В его сознании застыли образы, как в замороженном кадре: Алмор, бросившийся следом за сестрой, не сумевший её остановить, исчезал в густой тьме, поглотившей их обоих.

Мгновения тянулись в бесконечности, и Оливер не знал, что делать. Каждая клеточка его тела казалась парализованной, словно он прирос к полу, а мысли вязли в тумане. Ему нужно было бежать за ними и помочь, но страх сковывал его, и даже привычное дыхание давалось с трудом.

Всё было чуждо — этот мир, его хаос, его враги, существа, которые так и не стали для него близкими. Он был здесь, как чужак, скользящий по краю, не осмеливающий встать на твёрдую землю.

Страх, незримый враг, снова и снова вставал перед ним, мешая двигаться вперёд. Он ощущал, как мир сжимается вокруг, становясь тяжёлым и давящим. Его взгляд застрял на двери — на ночной тьме за ней, и в груди растаяла тяжесть одиночества. Он остался один.

Внезапно тишина, всегда знакомая ему, была нарушена. Воздух в комнате наполнился едким запахом гари — сначала слабым, а затем всё более явным. Он не сразу понял, в чём дело, но как только запах проник в его ноздри, сердце забилось быстрее. Огонь.

Сердце бешено колотилось, дыхание учащалось, и паника накрывала его, но Оливер заставил себя не поддаваться. Он должен был оставаться собранным, хотя бы пытаться. В голове крутилась одна мысль: не здесь. Не сейчас. Не так. Он должен был выбраться.

Запах гари становился всё сильнее, а температура — всё горячее. Каждое дыхание давалось с трудом, как будто что-то мешало ему дышать. Он не мог оставаться на месте, зная, что опасность дышит ему в затылок.

Сделав шаг к окну, он взглянул на пол и остановился в ужасе. На деревянных досках расползалась тёмная жидкость, оставляя за собой след. Сначала он не осознал, что это могло значить, но вскоре до него дошло. Масло. И это не могло быть случайностью.

Холодный страх сжал его грудь, пронизывая до костей. Мысли путались, а тело казалось чужим — он больше не мог контролировать свои движения. Оливер снова посмотрел вверх. Потолок скрипел, и из трещин вырывались яркие языки пламени, обжигая воздух. Огонь был близко.

Оливер рванулся к двери, ощущая, как холодный ночной воздух, смешанный с дымом, обжигал ему лёгкие. Он готовился выбежать, но что-то останавливало его. Он мог остаться и попытаться спасти что-то в доме, но мысль о том, что ему, возможно, не выбраться, разъедала его изнутри.

Оливер рванулся к двери, но в этот момент его взгляд скользнул вверх, и он вдруг заметил, как балка начала медленно обрушиваться. С глухим стуком она рухнула рядом с ним, заставив пол под ним задрожать. Оливер едва не упал, но успел инстинктивно отскочить в сторону. Сердце бешено колотилось в груди, а в голове царили мрак и страх. Теперь проход к двери был забаррикадирован обломками.

Его взгляд снова скользнул к окну. В густом дыму он различил силуэт. Сердце пропустило удар: красные волосы. Он замер, не веря своим глазам. Мириель. Он был в этом уверен. Волнение закрутилось в груди, и в тот момент, когда его руки дрожащими пальцами схватились за оконную раму, он почувствовал, как желание вырваться отсюда стало непреодолимым.

С осознанием, что времени у него почти нет, он резко выбил стекло. Раздался оглушительный треск, осколки посыпались вниз, и в этот момент струя горячего воздуха и густого дыма вырвалась наружу, обжигая его лицо. Он попытался вдохнуть, но густой дым ворвался в легкие, вызывая кашель и удушье. Окно дало ему немного пространства, но также обострило осознание опасности, когда он увидел, как языки пламени лезут к нему изнутри, требуя его крови и страха.

Он жаждал вырваться, стремился к ней, к спасению. Но как только он вылез и поднял голову, его охватил ужас.

Это не была Мириель. Перед ним находилось совершенно другое существо, чуждое и незнакомое, с глазами, сверкающими ледяным светом. Но не внешний вид пугал его, а то, как это существо смотрело на него — с таким осознанием, что Оливер почувствовал, как по спине пробежали мурашки, а тело охватил холодный пот. Оно знало.

Оно знало, что он человек.