И пожнут бурю

Дмитрий Кольцов (2025)

Один из самых больших XXI веке, и уж точно самый большой за последние 15 лет роман, написанный на русском языке. Результат многолетнего исследования автора, посвященного истории становления циркового искусства в Европе. Последние годы Второй империи. Молодой арабский партизан, боровшийся за независимость своего народа от колонизаторов, взят в плен французскими солдатами. Позже он оказывается продан в качестве раба в самый большой в мире цирк, которым управляет жестокий Хозяин, готовый лить кровь своих сотрудников ради денег и влияния. Попав в цирк с блаженным названием «Парадиз», герой становится свидетелем всего ужаса, что творится в нем. Цирк — это отдельное государство, отдельный маленький мир со своими законами и порядками. Состоящий из двух разных половин, перекрытых ширмой, он абсолютно не такой, каким кажется посетителям, ведь страх правит в нем. Почему он захватил души обитателей цирка? И почему еще ни один сотрудник не смог покинуть цирк живым?

Глава VI

Миновало три недели после произошедшего инцидента. Первое время Омар совершенно не мог опомниться. Ему постоянно казалось, будто дух его брата не покинул земной мир и следит за ним. Эти мысли душили молодого араба изнутри, не давали ему заснуть. Никто в гарнизоне не хотел теперь иметь дел с Омаром после того, что случилось. Майор Жёв сильно охладел к своему персональному пленнику, будто не замечал мечущегося в страданиях парня.

Как только тело Хусейна остыло, ему отрубили голову и бросили в специально вырытую для него яму на окраине гарнизона. Без опознавательных знаков, без цветов. Даже без земляного бугорка, чтобы была возможность понять, что здесь находится могила. По приказу Жёва могилу сравняли с землёй, будто никого и не хоронили. Омар молча смирился с этим, иначе рисковал повторить судьбу брата. В глубине души своей он жаждал смерти, жаждал встречи с Хусейном, хотел попросить прощения. Но боялся встречи с Аллахом, боялся суда. Это и сдерживало его. Страх. Только страх смерти сдерживал его от безумства. Он ненавидел себя, ненавидел Жёва, ненавидел всех вокруг. Но вынужден был продолжать жить в гарнизоне среди тех людей, которые убили его брата. Он не считал себя виновником его смерти. Пусть он и сделал единственный удар. Смертельный удар. Его заставили обстоятельства, заставил Жёв, заставил сам Хусейн.

Первые три дня после произошедшего Омар провел в карцере. Поместили его туда не просто так: осознав, что натворил, бен Али впал в неиствовство и собирался наброситься на солдат Жёва, чтобы перерезать всех в качестве отмщения. И если бы его сразу не схватили и не оглушили ружейным прикладом, то крови пролилось бы гораздо больше.

Большинство офицеров, простых солдат и гражданских жителей крепости требовали немедленной казни Омара. Старик Фуле, ко всему прочему, настаивал на публичной порке араба и использование его как батрака за нанесение какого-то мнимого ущерба кузнице. Но Жёв воспрепятствовал этим призывам, напомнив, что Омар является его личным пленником, и право решать его судьбу принадлежит только ему во всем Оране. Но и сам он осозновал, что Омару больше нельзя оставаться ни в гарнизоне, ни даже в городе. Равно как и нельзя было ему было возвращаться в клан: там наверняка уже поняли, что Хусейе погиб, раз спустя столько дней не вернулся обратно. А если бы вернулся один Омар, то к нему возникло бы слишком много вопросов, да и сам он наврядли захотел бы или, скорее, посмел бы вернуться. Его нужно было куда-то деть, увезти так далеко, чтобы он забыл обо всем, что пережил, забыл лица и имена всех, кого знал. Однако Жёв думал реалистично и понимал, что единственный безопасный для всех способ увезти Омара из Орана и из Алжира — продать его. Конечно, на официальном уровне правительства стран Нового Света и Европы давно отменили и осудили рабство во всех его проявлениях, однако фактическое положение дел свидетельствовало о том, что местные власти часто закрывали глаза на случаи работорговли в портовых городах, особенно, если рабов привозили из колоний. В те годы шла активная колонизация Африки и Индии, откуда вывозили тысячи формально свободных, но на деле полностью бесправных негров, арабов или индусов. Торговля людьми с темным цветом кожи не считалась чем-то зазорным, если при этом платились налоги на транспортные перевозки и пошлины. Моду на такое двуличное отношение к людям и закону ввели британские колонизаторы, продавая дешевую рабочую силу из Индии и Западной Африки колонизаторам-французам и предпринимателям с юга Соединенных Штатов. Единственный пропуск на рынок рабов — размер кошелька. Британцы вообще любили быть новаторами в областях, вызывавших всеобщее одобрение тогда (особенно, если это приносило большие деньги), и всеобщее отвращение сейчас. Работорговля, в основе своей не являвшаяся чем-то новым и неизвестным для европейских дельцов, да и для простых сведущих граждан, переживала всплеск популярности благодаря, как ни парадоксально, ее юридическому запрету. По всему миру стали открываться черные рынки, на которых совершались сделки по приобретению человеческого капитала в самом прямом смысле. Словно торгуя акциями на бирже, работорговцы зарабатывали огромные деньги на такого рода спекуляциях и считались одними из самых влиятельных деятелей теневого рынка всего цивилизованного мира.

За рабов предлагали, как и заведено было на обыкновенных рынках, разные цены относительно категорий качества и назначения товара. Водились и дешевые рабы, в основном шедншие на сельскохозяйственные предприятия — плантации и фермы. Таких продавали всего чаще в США, поскольку сельскохозяйственный Юг требовал гигантского количества рабочей силы для обработки полей. Были рабы подороже, которые использовались на строительных объектах, на больших суднах, осуществлявших грузовые перевозки за пределами Европы; также их отправляли на рудники и копи при раннем освоении месторождений по путям рудознатцов. Чаще других других государств рабов из этой категории приобретали Великобритания и Чили, а также частные лица из этих стран. Первая, благодаря функционированию нескольких десятков осколков некогда великой и всесильной Ост-Индской торговой компании²⁴, для которых до сих пор львиную долю рядовых рабочих в колониях составляли невольники. Вторая же располагала огромным количеством медных, литиевых и серебряных рудников, где также требовались рабочие, готовые пахать за гроши или вовсе бесплатно. Отдельную категорию рабов составляли женщины и дети, которых из гуманных соображений европейцы не продавали и не покупали, оставив эту нишу китайцам, арабам, персам и свободным африканским язычникам, где торговля детьми практиковалась тысячи лет и вряд ли когда-нибудь затухнет в силу сформировавшегося особенного менталитета данных народов. Исключения для себя допускали самые обеспеченные и беспринципные богачи, готовые заплатить буквально любые деньги ради покупки такой экзотической игрушки или, что вернее будет, домашнего зверька, с которым можно будет вытворять любые чудачества, и здесь уже цвет кожи совершенно не важен, важно только дикое желание клиента. Лишь бы власти не знали.

Про уродцев речь уже шла несколькими главами ранее, так что останавливаться на них не будем. Самыми же дорогими и редкими рабами считались те, которые относились к категории «красивых»: настоящие музейные экспонаты, способные обворожить своей харизмой и своим ослепляющим великолепием даже самого искушенного коллекционера. Цены за такие раритеты стремились к небесам, поскольку на рынке они появлялись крайне редко, а спрос на них был наиболее высоким. Человеческой греховности нет и не будет предела: они будут купаться в ваннах, наполненных кровью красивых юношей и девушек, купленных на невольничьих рынках или попросту украденных из семей; они будут истязать себя плетьми и унижаться, будучи покоренными ангельской красотой этих рабов и рабынь. Имея деньги и власть, они с поразительной легкостью с ним расстанутся, лишь бы часок почувствовать себя свободными от вечно осуждающего и давящего на душу общества, построенного на черствой, как годовалый пряник, морали. Возможно, данная категория рабов наиболее подходит для легализации в виде обыкновенной элитной проституции, поскольку позволяет людям выплеснуть наружу все свои психические отклонения, развившиеся из-за постоянного общественного давления и неограниченного потока денег, золота, каменьев и алкоголя. Стоит сказать, однако, что предаваясь порочным утехам с «красивыми» рабами, богачи, их купившие, не отдыхают и не излечивают себя, но только потакают своим преступным желаниям и лишь усугубляют течение заболевания, самостоятельно превращая его в нечто еще более страшное и неконтролируемое. Впрочем, находились единицы среди всей оравы обезумевших от денег и похоти толстосумов, приобретавшие «красивых» рабов не для богомерзкого блуда, а для умных бесед и споров, если раб попадался образованный. Ах да, куда же без бродячих цирков — завсегдатаев вообще любых черных рынков, а не только невольничьих. Ведь за деятельностью бродячих цирков особого контроля не осуществлялось ввиду особого статуса их работы, так что сотрудников они набирали где угодно: от уличных площадей и кабаре до помоек, церквей и рынков рабов. Разумеется, рабы, относившиеся к категории «красивых», рассчитывали жить совершенно не так, как по обыкновению преподносится жизнь заурядных рабов — в цепях, в разорванной одежде, в лачуге или бараке с отвратительным питанием, способным довести до могилы раньше надсмотрщиков. Нет, конечно. «Красивые» рабы жили наравне со своими хозяевами — в роскоши, обласканные прислугой, окруженные чудесными садами, усадьбами и дворцами, имевшие спальни больше, чем квартиры многих депутатов Законодательного корпуса. Поэтому, именно к этой категории рабов Жёв в итоге и отнес Омара.

И ведь были все основания. Во-первых, его нетипично привлекательная внешность, которой было уделено и без того много внимания на страницах произведения. Во-вторых, его физические способности. Имея почти двухметровый рост и крепкое телосложение, Омар без труда мог свернуть в крендель кочергу, раздавить в кулаке спелое яблоко и поднять взрослого мужчину за шею на два десятка сантиметров над землей. Ну и третьей его «красивой» характеристикой являлась его прекрасная образованность. Омар владел несколькими языками, читал художественную и научную литературу, газеты и журналы, неплохо разбирался в живописи и архитектуре (сказалось прочтение «Жизнеописаний» Вазари), имел опыт общения и поведения на светских мероприятях. Жёв часто брал его с собой на рауты и офицерские посиделки, чтобы похвастаться перед знакомыми. На таких мероприятиях Омар запоминал новые слова и фразы, следил за жестами и манерами статусных французов. Если бы не смуглая кожа, слегка крючковатый нос, отличающийся по форме от французских крючковатых носов, и чересчур вычурное имя, то его без особого труда можно было принять за слегка подзагоревшего месье, прибывшего из Марселя. Поэтому, принимая во внимание все вышеперечисленные достоинства Омара и умолчав о недостатках, Жёв дал объявление о его продаже, надеясь на появление потенциальных покупателей в короткий срок. Всего у майора был ровно месяц на то, чтобы избавиться от Омара, в противном случае бен Али ждала неминуемая казнь, способ которой выбирал бы уже алжирский генерал-губернатор.

Сами объявления были отправлены в Марсель, Ниццу, Барселону, Неаполь, Палермо, Константинополь, Каир, Венецию, Мальту и Геную. Десяти городов Жёву показалось достаточно для поиска богатых покупателей. И он не просчитался. Уже в первые десять дней с почтовым кораблем пришло восемь писем с ответом на объявление. Стоит отметить, что давались подобные объявления совсем не так, как можно было подумать. Заявления для продажи рабов не печатали на листовках и не расклеивали по всему городу, а готовили в виде небольших брошюр или даже книжек, в которых излагали информацию по товару и свои адресные данные, сумму, за которую хотели бы продать раба и дублировали на другом языке. Вы спросите, зачем эти сложности, можно было ведь просто отправить Омара на невольничий рынок, там всего за несколько часов нашелся бы покупатель. А дело в том, что как бы Жёв ни гневался на своего пленника, как бы ни хотел от него избавиться, а всё равно чувство привязанности засело в душе старика. Майор понимал, что Омара нужно отдать в надежные руки, и поэтому искал покупателей напрямую среди европейских богачей.

Однако все восемь писем, что пришли Жёву в ответ на его объявление, оказались просто благодарственными грамотами, в которых писалось примерно одно и то же: «Сердечно благодарим Вас за оказанную честь и доверие в данном деликатном торговом вопросе и желаем поскорее найти честного и уважаемого покупателя для предлагаемого вами товара. Мы же по горькому стечению всяких пренеприятнейших обстоятельств, мало от нас зависящих, в данный момент времени никак не имеем возможности приобрести у Вас сей замечательный товар и так же сердечно просим у Вас прощения за трату средств на производство присланной нам недавно брошюры». В общем, отнекивались, как могли. И так во всех восьми письмах. Сложно судить о том, каковы были причины всеобщих отказов. Это могли быть и финансовые проблемы откликнувшихся господ (хотя цену Жёв запросил и без того небольшую), и политические факторы, основанные на возможном более ужесточенном отношении европейских властей к подпольной работорговле. В сущей действительности сложно узнать. Однауо, как и подобает благородным и воспитанным господам, клиенты в своих длинных грамотах, скрепленных сургучными печатями, рассыпались в угодливых комплиментах, призванных вроде бы утешить и взбодрить незадачливого торговца. Разумеется, для сохранения анонимности клиентов, все сургучные печати бвли пустыми, т.е. не имели изображений родовых гербов, обычно отображаемых на оттисках для идентификации личности владельца. Дочитав последнее письмо, пришедшее из Генуи, Жёв позвал к себе своего адъютанта, лейтенанта Лассе, и побеседовал с ним:

— И почему всё так… — негодовал Жёв, развалившись в кресле за столом и раскуривая трубку. — Жизнь то и дело пытается наказать нас за наши грехи, однако почему она почти никогда не дает нам возможности исправиться, посылая один удар за другим? Я отправил объявления в десять крупнейших портов Средиземноморья, и из восьми из них уже пришли отказы. Если так пойдет и дальше, то мне останется выбирать одно из двух зол: отдать Омара на невольничий рынок где-нибудь в Мавритании или казнить его. И оба этих варианта режут мне сердце и пытают душу.

— Ваше превосходительство, — лейтенант Лассе с позволения майора присел в кресло для посетителей и робко замолвил, — не нужно забывать, что ещё не пришли ответы из Марселя и Константинополя. Надежда должна жить во что бы то ни стало!

Жёв медленно поднялся с кресла и подошёл к окну напротив своего рабочего стола. Из окна открывался чудесный вид на Оран. Здание комендатуры гарнизона находилось на возвышенности, а кабинет Жёва был на втором этаже, что позволяло обозревать весь город в ясные дни. К тому же, из окна майора можно было наблюдать Оранский порт. В него заходили как торговые, так и военные корабли, поэтому необходимо было постоянно следить за ним. В те годы имперские зодчие уже обосновались в Алжире и активно работали над перепланировкой прибрежных городов на французский манер, рассчитывая при этом сохранить историческую архитектуру в центральных кварталах. Оран не являлся исключением в этом плане. К моменту назначения Жёва комендантом крепости, городские набережные уже были облагорожены мощеными мостовыми, газовыми фонарями и деревянными скамейками. Мостовые ровными линиями вели в разные стороны и переходили в маленькие аллеи и бульварчики с высаженными вдоль них еще молодыми и невысокими кипарисами, которым предстоит еще взмыть ввысь и заслонить собою знойное средиземноморское Солнце. До массового переселения французской буржуазии в Алжир оставалось еще примерно пятнадцать лет, так что арабское большинство тогда, в эпоху Второй империи, не понимало и крайне неохотно принимало любые нововведения колонизаторов. Поэтому в Оране в годы службы Жёва еще не строили красочные дома и не разбивали во двориках и на пустых балконах чудесные сады. Даже фонари имелись лишь на набережных, в крепости и местами в остальных частях города — преимущественно в кварталах расселения французских переселенцев, уже прибывших из метрополии. Большая же часть города, с ее маленькими глиняными домиками и чрезвычайно узкими улочками, оставалась нетронутой. Из-за этого по ночам город погружался во мрак и жизнь в нем прекращалась и возрождалась лишь с появлением солнечных лучей. Вечерами Жёв выходил на балкон своего кабинета и любовался спящим городом. Оскар Жёв, погружаясь в раздумья о мировом бытии, отвлекался от насущных проблем, имел возможность хоть немного отдохнуть и расслабиться. Но в последнее время Оран был атакован грозами, и шторм мог нагрянуть в любой момент, поэтому старый офицер не выходил на балкон, а лишь наблюдал за городом сквозь стёкла оконной рамы.

— Мне уже почти шестьдесят лет, Рене, — обернувшись к своему адъютанту, простонал Жёв. — Ждать осталось мало, меня могут отправить на пенсию в любой момент, а Омара повесить на следующий день. Вернее, уже нельзя ждать. Просто невозможно. Я слишком сильно привязался к этому наглому арабу, чтобы терзать себя муками ожидания прощания. Я хочу поскорее отдать его кому-нибудь, а от того, что осталось лишь два города — Марсель и Константинополь — у меня почти нет надежды. Из Константинополя вряд ли придет письмо вовсе, потому что турки с нами крайне неохотно сношаются: после войны с Россией наш император решил забыть о дружбе с османским султаном и уже который год яростно защищает Рим и Папу от Гарибальди.

— Значит, остался один Марсель, ваше превосходительство. Я слышал, что там часто останавливаются состоятельные господа в поисках прислуги.

— Я был в Марселе года три назад. И знаешь, что я там увидел? — Жёв снова сел в свое громадное кресло и стальным взглядом посмотрел на своего адъютанта.

— Нет, ваше высоко…

— Ничего я там не увидел! — Жёв не сдержался и ударил кулаком по столу, да так, что лейтенант Лассе дернулся от неожиданности. — Нет в Марселе ни невольничьих рынков, ни подпольных торговых баз, ни контор по поиску объявлений. Я отправлял туда объявление, надеясь, что получу положительный ответ из какого-нибудь другого города! Однако теперь же именно Марсель может спасти жизнь Омара от безвременного её прерывания и мою душу от путешествия в Ад! Я отводил месяц на поиски хорошего покупателя. Раз вариантов почти никаких нет, то придется ждать хоть какого-нибудь человека, готового купить у меня этого беса. Но я не допущу, чтобы его отправили на рынок или надели петлю на шею!

— Ваше превосходительство, — всё также робко и боязно говорил Лассе, — а если всё-таки из Марселя придёт отрицательный ответ на ваше объявление. Что же вы будете делать? Как поступите?

— Я даже мысли сейчас такой не допускаю, — злобно пропустил сквозь зубы Жёв. — Но если такое произойдёт, то я выберу меньшее из двух зол — отдам приказ о казни Омара, чтобы он не мучился.

Пару минут в кабинете царило молчание. Лассе смотрел на майора и не понимал, откуда в его холодном сердце, больше похожем на часы, чем на орган, появилось столько любви и заботы к совершенно чужому и чуждому ему человеку. Лейтенант отдавал себе отчет, что старик ни за что не отдаст приказ казнить своего личного пленника из старческой слабости, а потому решился на продолжение разговора:

— Прошу заметить, ваше превосходительство, — более уверенно, чем ранее, но всё равно также робко и боязливо сказал Лассе, — что многие офицеры, и я в том числе, не буду от вас скрывать сей факт, крайне обеспокоены слишком сильной привязанностью Вашего превосходительства к этому арабу. Я понимаю, что это ваш личный пленник и вы воспитали из грязного повстанца достаточно порядочного, Господи прости, человека. Но вы перешли все границы недавним своим решением!

Жёв еле сдерживал в себе приступ гнева, потому что не мог себе представить, что будет слушать упреки от собственного адъютанта. Но он пока держал вулкан в себе, постепенно краснея и насупливаясь.

— Как ваш адъютант, — всё ещё продолжал Лассе, не имея желания остановиться и, кажется, всё смелея и смелея, — позволю себе сделать вам замечание и высказать своё личное недовольство вашим поведением и конкретно совершенным вами поступком.

— Всё сказал? — Жёв был в невероятном изумлении от слов Лассе. Майор никак не мог ожидать от этого маленького лейтенанта такой дерзости. — А теперь уходи с глаз моих, пока я самолично не вышвырнул тебя вон!

Лассе пришлось подчиниться. Однако ушел он с чувством облегчения, потому что знал, что прав, и Оскар Жёв также это понимал, потому так разгневался на адъютанта. Сам Жёв был в смятении. В армии то и дело вспыхивали акты неповиновения приказам майора, из-за чего удвоились случаи отправки провинившихся на гауптвахту и применения телесных наказаний. Обещанный Жёву чин полковника испарился вместе с утренними каплями росы, и он продолжал оставаться единственным во всей колониальной Африке майором-комендантом крепости такого значения. К примеру, комендант Алжира носил чин генерал-лейтенанта и был офицером Ордена Почетного Легиона, хотя и был младше Жёва на девять лет. Это всё сильно раздражало старого майора. Иной раз он даже подумывал об отставке, но чувствовал, что пока не пришло время для этого.

Сразу после ухода Лассе Жёв вышел на балкон, позабыв о грозах. Слушая крики чаек вдали, и засматриваясь на Оранский порт, майор также и отвлекал себя и от мыслей о судьбе Омара. Теплый, не совсем приятный для нормандца ветер обдувал седые пряди старика и напоминал, что тот находится в Африке, пусть климатом сравнимой с Каталонией, но все же в Африке. За годы в Оране Жёв так и не смог до конца адаптироваться под алжирский климат, из-за чего часто страдал. К шестидесяти годам он хоть и болел, но на пенсию не собирался, как и всякий уважающий себя и свою службу военный, а уж особенно служивший в месте, где распространен сепаратизм, если не мечтал, то уж точно имел сильное желание погибнуть в бою. Эту мысль он пронес через всю свою жизнь. Начав служить ещё семнадцатилетним юношей, Оскар Жёв побывал во всех колониях Франции, начиная с Мартиники на Карибах, и заканчивая Чандернагором в Бенгалии. Несколько десятков раз он принимал участие в сражениях против англичан и коренных народов, которых считал низшей расой. Он вообще не особо любил негров, арабов и прочих темнокожих, в основном за их убеждения и веру, а не за сам цвет кожи, хотя и он играл большую роль. Жёв следовал устной доктрине императора, что французы в колониях — это вершители судеб тех народов, которые проживали в землях, завоеванных Империей, и французы должны быть судьями для их жизней, должны миловать и казнить, поощрять и наказывать, наставлять на путь истинный с помощью обучения французскому языку и католических проповедей, ведь язык и вера — объединяющие факторы для великой империи. Жёв непреклонно следовал этой доктрине, именно поэтому он первым делом обучил Омара французскому языку, письменности и чтению. И пусть в истинную веру обратить своего пленника майор не смог, привив этому грязному арабу европейские манеры, культуру поведения и общения, этикет, он уже сделал прорыв, потому что Омар стал отличаться от того же Жёва лишь цветом кожи и верой.

Именно сейчас, в тот момент, когда, казалось, решалась судьба не только Омара, но и самого майора, Жёв стоял на балконе и предался размышлениям:

«Что же творится в этом мире, Господи? Если я разгневал тебя лояльным отношением к этому неверному братоубийце, то позволь же замолить грехи, позволь же исправиться в верном служении Тебе, но не в монашеском деле, а в мирском, в военном. Позволь же нести и дальше Твою великую и справедливую волю в край темноты и рек крови, в край, что зовется Магрибом. Я искуплю свои грехи во имя Тебя, Господи. Но если же я не грешен пред тобой, и Ты не гневен на меня, то скажи, почему я так боюсь и страдаю? Неужто ли этот араб так дорог мне? Нет! Я не могу считать его дорогим для себя человеком. Он — жалкий пленник, предатель, братоубийца, лжец! Но я обучил его тому, что знал сам, как нормандец и француз. Тогда почему я так страдаю, Господи? Я буду счастлив узнать, что Омар уехал куда-нибудь в Индию или Аравию. Но если же он вынужден будет остаться в Оране, то Ты, Господи, видимо наказываешь меня. Казнить Омара — это казнить мою душу! Я был бы спокоен, если бы он погиб на войне или скончался от болезни, но лично своими устами отдать приказ о расстреле я не смогу. Господи, почему я так тяжело это воспринимаю? Я выносил десятки, если не сотни смертных приговоров, но я всегда был холоден к тем, кого приказывал лишить жизни. Возможно, потому что не знал их так глубоко, как я знаю Омара. Именно поэтому, Господи, мне хочется, чтобы этот дерзкий и свободолюбивый араб поскорее покинул это место, этот город, забыл о том, что живет такой старик, по имени Оскар Жёв. И только когда он очистит душу от желчи. Только тогда я буду спокоен».

Примечания

24

Компания был ликвидирована в 1874 году, однако еще с 1858 года фактически прекратила коммерческую деятельность, поскольку после подавления восстания сипаев в Индии правительством Великобритании была конфискована вся собственность компании в азиатских колониях и распущены армия и флот, составлявшии основную ее мощь.