Оборотни Сирхаалана. Дамхан

Неда Гиал (2024)

Дамхан — оборотень, живущий неподалёку от глухих деревенек и защищающий их от нечисти, согласно древнему уговору. Найда — сиротка, подкинутая зимней ночью на чужой порог. Однажды, «благодаря» людской подлости, их судьбы переплетаются.

Глава 1: Дамхан

— Ну нет у нас лишних овец, нет! Нечем дань отдавать! — кипятился староста Новых Топок. — Как мне тебе это ещё растолковать? — с языка чуть было не сорвалось крепкое словцо, но мужчина вовремя сдержался: оскорбление данного гостя могло обернуться слишком дорого, причём для всей деревни. — Зима выдалась затяжная да суровая, каких сами съели, а каких волки задрали. Вон их сколько развелось, обнаглели до того, что в деревню заходили.

— Но нечисти-то не было? — мягко возразил собеседник.

Бухвост поморщился — с этим было не поспорить. «Чтоб тебя бесы забрали,» подумал он и тут же испуганно покосился на гостя, с него станется и мысли слышать. Гость, однако, ответил безмятежным взглядом ничего не подозревающего человека.

— А раз не было, значит я уговор выполнил, — продолжил тем временем тот, — дело за вами.

Вкрадчивый шелестящий голос пробирал до костей. Староста поёжился и с тщательно сдерживаемой неприязнью посмотрел на позднего гостя. Тот был молод, высок и худощав, черты лица правильные, но не слишком выразительные, тонкие, почти отсутствующие губы, взгляд неизменно бесстрастный. Бухвост не выдержал и сердито засопел — оно и видно, что чудище в человечьей шкуре! И лицо, что маска, и нрав, что ледышка. Одежда на ночном госте была предельно простая — штаны да рубаха, подвязанная поясом, однако и то, и другое выткано из паучьего шёлка, которым славились здешние места, единственные во всём Чёрнополье. В самих Топках тоже многие занимались покраской шёлка и ткачеством, почти в каждой избе бабы ткали и простые переливчатые ткани и свои, особенные, узоры. Затем шелка увязывались в тюки и отвозились в город знакомому купцу, тот оплачивал всё одним махом и возницы закупались необходимым и всякой всячиной в городе, оставшиеся же деньги привозили обратно. Однако одежды гостя были вытканы цельными кусками, что даже местным мастерицам было не под силу. В вороте рубахи в свете лучины серебрился амулет, тяжеловесный и по виду дорогой, как у богатого купца. А вот волосы висели короткими неровными прядками будто у «купца» не хватило денег на приличного брадобрея. Да и вообще шевелюра его была какой-то разномастной: в серебристых волосах мелькали чёрные и багряные прядки, словно хозяин их дорвался до лавки с номадской хной, да покрасился всем подряд. Собственно бороды у него не росло, будто он эльф какой, хотя он явно вышел из возраста безбородых юнцов. А уж глаза-то: переливчатые, спокойные, ничего не выражающие и не меняющиеся, крупноватые для лица, обрамлённые с обеих сторон тремя чёрточками, похожими на шрамики. Староста едва удержал расползающуюся гримасу отвращения — так бы и плюнул в эти бесстыжие бельма.

— И что с шелками? Неужто так мало денег за них получили, что на новых овец не хватило? — посетитель снова нарушил затянувшееся молчание. — Вы ж прошлые два лета получили нитей даже сверх обычного, и я ничего за это не просил… Хотя мог.

Бухвост снова поёжился. Действительно мог, и отказать ему никто бы не посмел, хотя кто знает, что у этого… нелюдя… за желания. А лишние шелка-то уже пристроили и тю-тю! Даже обратно не отдать — мол, нам лишнего не нужно! Дочку вон по осени замуж выдал, ей пошло на приданое. Староста недовольно крякнул, вспомнив, как ему пришлось раскошелиться на свадьбу. С дочкой ему не повезло — вымахала выше доброй половины парней в деревне, да ещё и на лицо неказистая, хоть фигурой и ладная. К её двадцати двум годинам в Топках на её так никто и не позарился. А тут по какой-то прихоти в деревню пожаловал купец, что у жителей Топок шелка скупал, да за неимением в селе постоялого двора остановился на ночлег у старосты. Он-то и приметил девку. Сам он овдовел с год тому назад и искал себе жену помоложе, но и посерьёзнее. Вот ему и приглянулась старостова дочка. Высокая? И отлично! Купец и сам был мужиком с медвежьей статью, как раз по нему жена! Хозяйственная да ладная — сможет и хозяйство держать, и за малолетними детьми от прежней жены присмотрит, да и своих ещё нарожает! Дурнушка? Так оно и лучше так. Сам он был лет на пятнадцать старше, а так хоть молодые нахалы не будут на новую хозяйку заглядываться, пока он по делам в разъездах. Да и вообще, на вид тихоня, слова поперёк не скажет, а взгляд поднимет, смешинки в глазах так и пляшут. Растормошить девку от этого деревенского оцепенения — цены ей не будет! Договорились о свадьбе на версень¹ того же года, свадьбу играли в городе, так что никак нельзя было упасть в грязь лицом. Однако Бухвосту до сих пор те траты покоя не давали: вот ведь вроде и пристроил её удачно, а обобрали в результате до нитки! Лишняя копейка-то ещё никому не помешала, год на год не приходится. Вот так спустишь деньги, а тебе потом шиш без масла!

Бухвост спохватился, что гость продолжает смотреть на него спокойным вопросительным взглядом, а он так ничего и не ответил.

— Половину продать не удалось, — буркнул он. — Обоз по пути в город волки подрали, вместе с возницей.

— Что, и шелка тоже? — в ровном шелестении голоса посетителя прорезалась едва уловимая насмешка.

— Шелка-то может и нет, — стушевался староста, — Только где их искать-то теперь? Небось либо эти твари растащили, либо разбойники…

— Вы что же даже найти не пытались? — насмешка сменилась лёгким презрением.

— Так говорю же, волки расплодились невиданно. Сначала боязно было, а потом уже и поздно…

Староста поднял взгляд на собеседника: выражение глаз ночного гостя не изменилось, но селянин нутром почуял, что тот ему не поверил. Так и было. Бухвост мнил себя ушлым дельцом, но, по-правде говоря, всей его «хитрости» хватало разве что на деревенские интриги. Да ещё вон городскому «простофиле» невесту-перестарка впарить, хотя и тут дельце выгорело только потому, что купец сам об этом разговор завёл. А ночной гость мало того, что видел его насквозь, сквозь все хитрости и виляния, так ещё и нутром чуял, когда ему врут.

Бухвост и правда лукавил. Обоз был не деревенский, а присланный из города его новоиспечённым зятем, знавшем о лишних шелках. Ему для чего-то срочно понадобилась новая партия, и он послал две телеги с возницей и мальчиком-подростком в помощниках. До деревни они добрались без проблем, но в обратку до города не доехали. Верстах в семи от Топок на обоз напали волки, задрали лошадей и возницу. Мальчонке же каким-то чудом удалось сбежать и полдня он просидел на дереве, пока зверям не надоело его караулить, а потом бросился обратно к деревне. Добрался только поздно к вечеру, замёрзший вусмерть, ковыляя и оставляя кровавые следы на снегу, потеряв где-то по дороге один валенок. Немного отогревшись, он и рассказал, что случилось и где искать ту телегу. Искать-разведать, осталось ли чего, отправились лишь ещё спустя пару дней, чтобы, неровен час, самим на голодную стаю не нарваться. К тому времени волки обглодали лошадей и возницу до костей, а тюки с товарами разметали и частично погрызли, видимо с голодухи ища ещё что-нибудь съедобное. Но погрызли не всё. Часть свёртков с шелками удалось спасти, вот только в деревне об этом знали лишь несколько человек. На поиски пропавшей телеги отправились только четверо: сам староста, кузнец с сыном, как самые крепкие, и скорняк, как самый жадный и пронырливый.

Лет двадцать тому назад этот скорняк жил в другой деревне, по ту сторону Паучьей Расселины, бобылём, как сам баял. Потом там что-то произошло и то ли его прогнали, то ли сам ушёл и перебрался в Топки, не убоявшись даже хлипких мостков над кишащим пауками ущельем. Крепко, видимо, он там с односельчанами повздорил. Впрочем топовчане особой дружбы с сёлами по ту сторону Паучьей Расселины не водили, так что здесь он прижился, оженился, обзавёлся детьми, и вроде как ничем особенным не выделялся, разве что излишней прижимистостью — снега зимой не допросишься. Но вот он и им умудрился подгадить.

Староста досадливо поморщился, вспоминая: когда четвёрка смельчаков добралась до брошенных телег и собрала промёрзшие тюки с уцелевшим шёлком, тут-то скорняк и подбил их на неправедное. Вот ведь лисий язык! Соловьём заливался про то, что у него дочери поспели на выданье, а староста поиздержался недавней свадьбой, да и кузнеческому сынку будет что невесте подарить, на лишние-то денежки. А шелка эти он как-нибудь со своими шкурами в город отвезёт, другому купцу продаст, чтобы в деревне никто не прознал, и денежки потом между собой поделят. Нет, с деньгами он не обманул, привёз как обещал и даже не стал требовать бóльшей доли за то, что это он отвёз шелка в город, хотя староста был уверен, что далось это жадному скорняку с трудом. Но видимо тот рассудил, что молчание подельников стоит дороже. Хвала богам, хоть мальчонка — помощник возницы — так застудился, что несколько дней промучился жаром и бредом, а потом и вовсе помер. Ничего рассказать уже не сможет. Вот только, пожалуй, теперь их хитрость им всё-таки аукнется. Была бы совесть чиста, можно было бы всю деревню всколыхнуть: овцы-то, хоть и выпасались одной отарой и зимовали в общинном хлеву, принадлежали отдельным семьям! И дань платили каждая по очереди, или договариваясь между собой, ежели у кого проблемы возникали. Если что, припугнули бы нелюдя, небось побоялся бы оборотень с ними со всеми связываться. А так и не повозмущаешься особо, а ну как пошлёт своих служек по погребам шарить, да наповытаскивают они чего, опозорят перед всей деревней. Вон как одного из них наглаживает. На коленях у Дамхана действительно копошилось мохнатое существо, которое он задумчиво поглаживал, наблюдая за старостой. Размером с кошку, да только о восьми лапах. Бухвост содрогнулся и поспешно отвёл глаза. А ежели селяне его милостью прознают, что их четвёрка за счёт остальных поживилась, могут и своими овцами расплачиваться заставить, а то и ещё похуже. Кузнецу-то обойдётся — он лет десять-двенадцать тому назад так показал, что сам кого хошь проучить сможет, что некоторые до сих пор при виде его кулаков болезненно кряхтели. А вот старосту, пожалуй, нового изберут, старого же хорошо если в Топках жить оставят.

— Так эти серые поганцы ещё и в хлев забирались, — наконец продолжил Бухвост, — пяток овец порезали… Так что нет у нас лишних, овец, нет!

— Так может вам ведуна позвать? — с напускным сочувствием спросил собеседник. — Глядишь дешевле оборотня выйдет.

Староста неприязненно сверкнул глазами, но тут же поспешно отвёл взгляд, пока гость ничего не заметил. Подобная мысль ему в голову уже приходила, вот только ведуны уже лет триста обходили деревню за версту, а то и все десять. И чёртов полуночник это прекрасно знал!

Собственно с ведуна всё и началось. Чуть более трёхсот лет назад здешние места были совсем глухими, лишь три небольших деревеньки — Паучьи Бочажки, Весёлки и Топки — прятались в лесной чаще. Старики сказывали, что нечисти в те времена здесь особо не водилось, даром, что вокруг лишь леса да болота. Разве что между Топками да двумя остальными деревеньками пролегала Паучья Расселина: длинный, каменистый провал в земле, населённый крупными пауками — размерами от мыши до небольшой собаки. Соседство было не самым приятным, но ровным. Жители деревень и обитатели расселины друг друга большей частью игнорировали, пауки не заходили в деревни, селяне обходили расселину стороной. Сами Топки находились тогда чуть дальше на север, староста поёжился, вспомнив, что сталось со старой деревней, звавшейся нынче Гиблыми Топками. В те времена рядом с деревней жил ведун, с хворями ходили к нему со всех трёх деревень, но жил он именно рядом с Топками со своей внучкой. Нечисть отваживал, хвори лечил, внучку обучал премудростям — готовил на смену себе. Вот только потом ведун за что-то озлился на деревню, за что в Топках никто уже и не помнил. Поговаривали, что попросту к старости лет совсем с ума сжился, иначе как объяснить, что он ближайшую к ним верею² затемнил? Магические возмущения для начала вспучили болота. Половину деревни стремительно поглотила топь, хозяева даже не успели покинуть дома. Жители же второй половины — кому удалось спастись — были вынуждены переселиться подальше, поскольку деревня продолжала сползать в трясину. Когда же магическая буря затихла, к затемнённой верее со всей округи мотылями на огонёк потянулась нечисть, да из болота полезли бывшие соседи-утопленнички. Сам ведун погиб в устроенном им колдовском хаосе, его внучка тоже как в воду канула. Оно и к лучшему — несладко бы ей пришлось от рук выживших жителей Топок. Правда, по словам волхва, появившегося в Весёлках десятилетия спустя, им ещё повезло, что ведуну не под силу было открыть в верее портал в Преисподнии, иначе упырями да кикиморами дело бы не обошлось.

Вот тогда-то и объявился Хозяин Паучьей Расселины: оборотень, второй ипостасью которого был саженный паук, или как он себя сам называл — араней. За относительно небольшую плату — по овце в месяц с деревни — он предложил Паучьим Бочажкам и Весёлкам разобраться с нечистью и держать её в узде и впредь. Исправить верею ему, по его словам, было не под силу. Новые Топки, по непонятной причине, он сначала полностью обошёл вниманием, её жители сами пошли к нему на поклон, когда осознали, что бывшие соседи из старой деревни просто так им заново отстроиться не дадут. Оборотень долго не соглашался, уступив, только когда просить пришли и из Бочажек и Весёлок — им до Гиблых Топок было дальше, но утопленники взялись наведываться и к ним. Первое время ему пришлось несладко, сказывали даже, что в одной из схваток он чуть не погиб, но постепенно ему удалось и усмирить затопленную деревню, и отвадить прочую излишне нахрапистую нечисть. Постепенно жизнь в окрестностях вернулась в спокойное русло, люди свыклись с присутствием оборотня, установили с ним вполне добрососедские отношения, и он в какой-то момент даже начал снабжать все три деревни шёлковыми нитями невероятной красоты и прочности, выпряденными его мéньшими, как он называл остальных пауков, обитающих в расселине. Впрочем, по-настоящему добрососедскими отношения у аранея были только с Бочажками и Весёлками, там он нередко появлялся в своём человеческом облике. В Бочажках же и вовсе присмотрел себе невесту — вдову, что по легенде выхаживала его после особенно тяжёлого поединка. Собственно после того, как она ушла к нему в Расселину, Бочажки и стали называться Паучьими. К Новым Топкам же араней относился прохладно и старался без надобности туда не заглядывать. И если Бочажкам и Весёлкам шелка он предложил сам, то Топкам опять пришлось идти к нему на поклон и просить оказать им такую же милость, чтобы хоть как-то поправить своё бедственное положение. С двумя деревнями по ту сторону Расселины у топовчан отношения тоже особенно не складывались. За триста лет, прошедшие с затемнения вереи, пожалуй, не было случая, чтобы кто-то с ними породнился. В чём была причина подобного прохладного отношения к ним, в Топках никто уже и не помнил, да и не интересовался, предпочитая держаться своих.

Со временем во всех трёх деревнях навострились ткать шёлк на продажу, наездили дорогу в ближайший город, где сбывали переливчатые ткани купцам, деревни разрослись, да и места перестали быть совсем уж глухими. В Весёлках, самой большой из трёх деревень, даже отстроили святилище и там же поселился свой волхв. Оборотень, впрочем, никуда не делся, служители богов, судя по всему, против него ничего не имели. Нынешнего весёлковского волхва староста как-то даже видел у Паучьей Расселины, о чём-то толкующим с Дамханом, потомком того, первого аранея. Верею волхвы исправить то ли не могли, то ли не хотели, и араней, а впоследствии и его потомки, продолжал исправно собирать дань с деревень за защиту от нечисти. Староста неприязненно покривился: небось если бы «родственники» о чём попросили, то оборотень бы их уважил. Дамхан, наблюдавший за ним, слегка усмехнулся. Мыслей он читать не умел, но уже достаточно имел дел с Новыми Топками, чтобы примерно догадываться о чём думает его собеседник. Он прекрасно знал, что здесь его боялись, и что, несмотря на страх, постоянно пытались хоть как-то, хоть по мелочи надуть или схитрить. Оборотень едва заметно дёрнул уголком рта: не надо было одаривать их лишними шелками, думал, может, успокоятся — нытьё о том, что аранеи незаслуженно предпочитают Весёлки и Паучьи Бочажки ему порядком поднадоело, но в результате он только раздразнил их жадность. Если по другую сторону расселины к нему относились ровно, кое-где даже с приязнью, и дары воспринимали именно как дары, то в Новых Топках он, пожалуй, ещё и виноватым останется, если в этом году они получат меньше. Глаза аранея на мгновение сверкнули переливчатым огнём: давно бы уже послал ушлых сельчан к лешему, пусть бы сами о себе заботились, однако с них станется в отместку какую-нибудь подлость устроить, чай, не впервой. Он-то в отличии от топовчан прекрасно знал, отчего ведун тогда «беспричинно» озлился: несколько молодых повес надругались над внучкой ведуна, встретив её в лесу одну, за сбором лечебных трав. А когда старик пришёл в деревню, призвать негодяев к ответу, родичи встали за отпрысков горой и, слово за слово, наговорили ему таких мерзостей, каких пожалуй даже кикиморы постыдились бы. А под конец и вовсе погнали прочь, поколотив. Ведун же оскорбления не простил… Собственно именно поэтому поначалу предки Дамхана игнорировали Топки, не желая связываться с подонками. Сами же топовчане, разумеется, предпочли «забыть» про свою неприглядную историю, а если и помнили, то представляли внучку ведуна не иначе, как гулящей девкой. Араней досадливо дёрнул уголком рта: был бы его предок чуть по-упрямей, то может жители этих проклятых Топок вымерли бы ещё тогда, или хотя бы убрались прочь из этих мест. Нынче же ему приходится с ними якшаться, чтобы хуже не сделать. К оборотням и так в последнее время в Чёрнополье как-то не очень относиться стали, слухи всякие поползли… А уж он-то с точки зрения людей и вовсе страховидло, паучье отродье… Волком оборачиваться было бы и то лучше.

— До осени хотя бы подожди, — вновь залебезил Бухвост, — чтобы овцы хоть второй раз окотились…

— Может, сразу до зимы? — оборотень насмешливо изогнул ниточку губ: зимой он закукливался в гнездовую паутину, вместе со всеми обитателями Паучьей Расселины, и подношений ему не носили.

Староста мрачно зыркнул в ответ на насмешку, но упорно продолжал гнуть своё.

— Ну что нам делать-то прикажешь? У детей кусок отнимать?

Дамхан потемнел глазами: вот же ж подлая душонка, немудрено, что ведуны до сих пор Новые Топки за версту обходят.

— У меня своих ртов немерено, — процедил он, — шелкопрядов вообще-то тоже кормить надо. Шелка-то вы небось в этом году хотите или подождёте до следующего?

— Как же до следующего-то, — пробормотал Бухвост, пряча глаза, — а зерна докупить? Наше-то мороз побил сильно… Оружия, хоть плохонького, прикупить, чтобы волкам в село не повадно захаживать было, раз за ними никто не следит.

Последняя фраза была произнесена с некоторым вызовом, мол из-за тебя, батюшка, страдаем. Оборотень недобро прищурился.

— Ты мне на жалость не дави, — сухо бросил он, — у меня своих забот невпроворот. Если платить не хотите, воля ваша, меня в Расселине заждались.

«Надавишь тебе на жалость, как же,» — неприязненно подумал староста. — «Небось и знать не знаешь, что это такое, чудище поганое.» И как за него, вернее за предков его, в Паучьих Бочажках только девиц отдавали? Это ж как свою кровиночку ненавидеть надо? Бухвост вдруг разозлился. С Хозяином Паучьей Расселины деревня вела дела только потому, что шелка продавать было выгодно, а перечить ему боязно. И потом, можно подумать только они с этого что-то имеют!

— Сам-то небось шелка в город не повезёшь? — продолжил он уже вслух, — без нас если останешься, что с ними делать-то будешь? Тю-тю злато-то!

Дамхан аж оторопел от такой наглости, шрамики вокруг глаз раскрылись переливчатыми паучьими глазками, чего он обыкновенно себе в Новых Топках не позволял. Мéньший, нежившийся у него на коленях, встопорщился, соскользнул вниз и зашуршал к двери.

— Так уж и не повезу? — насмешливо сказал оборотень, совладав с собой. Староста смутился: в человеческой ипостаси тот действительно вполне мог и сам показаться в городе, там его едва уловимые странности и вовсе незаметны будут — и чуднее встречаются. — Мне-то и Весёлок с Паучьими Бочажками хватит, да и злато мне к чему? В пещере складывать и чахнуть над ним?

Бухвост скользнул по нему недоверчивым взглядом: по Топкам действительно ходили побасёнки про потайную пещеру аранея, где тот якобы хранил свои богатства. Откуда было взяться тем богатствам, впрочем, не говорилось, ведь плату за шёлк селяне полностью оставляли себе, с хозяином Паучьей Расселины не делясь. Но зачем тогда ему вообще было отдавать им шёлк? Должен же он был с этого иметь хоть какую-то выгоду?

— В общем так, — Дамхану надоело препираться и он поднялся из-за стола. — Надумаете платить, милости просим. А до тех пор колья точите поострее, да в лес ходить остерегайтесь.

Возможность подлянки в отместку со стороны жителей Новых Топок, конечно, оставалась, да и ему самому разгул нечисти рядом с расселиной был не нужен, но на пустой желудок он их защищать не собирался. Так, обновит паутину над вереей да Гиблыми Топками, и хватит с них.

— А ежели сами не справитесь, дорогу к расселине ты знаешь. Или действительно ведуна позовите… — насмешливо добавил он и не дожидаясь ответа вышел из избы.

Бухвост, не удержавшись, злобно скрутил ему вслед кукиш, впрочем, удостоверившись, что дверь за гостем точно закрылась. И как только боги терпят такую мерзость? Одно мучение честному люду от этих нелюдей!

Дамхан вышел на крыльцо и досадливо повёл плечами: досиделся у старосты до рассвета, да всё без толку. Хорошо что ему не нужно было охотиться каждую ночь. Хотя, оборотень слегка улыбнулся, если бы он то и дело облизывался, может, староста был бы и посговорчивее. Да и леший с ним да всей его деревней, сходить что ли в Бочажки, «сестрицу» проведать? Напомнить себе, что не все люди такие, а то после Топок это как-то забывалось. Впрочем, у неё и самой по ранней весне дел полно, а она его чувствует как никто другой, даром, что и сестра всего лишь двоюродная, да и вообще человек. Лучше уж потом, чтобы зря не волновать. Дамхан потянулся и неспешно пошёл вдоль главной улицы деревни, как раз выворачивающей в сторону Расселины. Деревня вовсю просыпалась, навстречу ему так же неспешно шли две девушки с ведрами. Завидев его, они шарахнулись в сторону и уже заторопились дальше, явно едва сдерживаясь, чтобы не припустить во весь дух. Оборотень с насмешливой досадой дёрнул уголком рта: не так уж часто он тут появлялся, чтобы его знали в лицо. Но видимо чужак в столь раннее время в деревне мог быть только один, а Хозяина Расселины в Топках боялись. Дамхан прошел ещё чуть дальше и увидел на боковой улочке ещё одну девушку, как раз подходившую к общинному колодцу. Она скользнула по нему взглядом и тут же потупилась, но страха араней от неё не почувствовал. Оборотень чуть подивился и, повинуясь озорному порыву, тоже завернул к колодцу и, испытующе глядя на девушку, спросил:

— Утро доброе, красна девица, не дашь ли путнику напиться?

Та изумлённо вскинула на него глаза и от неожиданности чуть не выпустила ворот. Дамхан удержал его, не отводя взгляда. Пару мгновений она растерянно смотрела на него, словно не в силах поверить, что он обращается именно к ней, затем зарделась, снова потупилась и кивнула, так и не вымолвив ни слова. Оборотень помог ей вытащить бадью, мощным движением провернув колесо ворота до упора. Девушка по-прежнему молча, не поднимая глаз, сначала разлила воду по принесённым с собой ведрам, а затем сняла висевший у колодца резной ковш, зачерпнула воды и протянула ему. Араней усмехнулся про себя, скользнув взглядом по вычурной резьбе: самые базовые традиции гостеприимства топовчане всё-таки соблюдали, хотя в здешние болота путники заглядывали нечасто, да и жители деревни гостей не дюже привечали. Осторожно взяв ковш из рук девушки, он поблагодарил её церемонным полупоклоном, чем ещё больше вогнал в краску. Студёная вода вроде бы была не хуже, чем в Паучьих Бочажках, но оборотню почему-то всё равно почудился отчётливый болотный привкус. Впрочем вины этой занятной малышки в этом не было. Дамхан продолжил исподтишка рассматривать её поверх ковша: шестнадцать-осьмнадцать вёсен, тоненькая как осинка, темноволосая, в стареньком платье, что было нетипично для местных деревенек, одаренных шелками из Расселины… Сиротка? Оборотень слегка нахмурился: в Бочажках сирот забирали в семьи либо родственники, либо соседи, и различий между своими и приёмными детьми не делали. И в то же время страха, обычного для топовчан по отношению к нему, от неё он так и не почувствовал. Смущение, вполне понятная робость перед чужаком, к тому же столь пристально её разглядывающим, и некоторое беспокойство не связанное с ним. Интересно, она попросту не знала, кто он, или действительно не боялась? Вдоволь напившись, он со словами благодарности вернул ковш девушке, смущённо теребившей косу. Та на мгновение подняла на него взгляд и опять лишь молча кивнула в ответ, заалев спелой земляникой, когда они случайно соприкоснулись пальцами. Дамхан усмехнулся лишь самыми уголками губу и церемонно, с полупоклоном, распрощался. Девушка ответила таким же полупоклоном, но так и не промолвила ни слова. Оборотень пошёл дальше к расселине, едва заметно улыбаясь своим мыслям.

Примечания

1

сентябрь

2

Вереи — каналы магической энергии, пронизывающие мироздание от небес до преисподних.