Записки корректора

Светлана Чернавская

Записки корректора газеты небольшого сибирского города. Редакционная кухня. Курьёзные, забавные случаи, интересные типажи, подборка ошибок, ляпов…

Работай смелее — будет жизнь веселее

Про типографию сейчас расскажу отдельно. Она размещалась в нескольких метрах от редакции в точно таком же барачного типа здании, их часто даже путали. А кто и вообще считал — это одно и то же. Нет, штат редакции — народ творческий, мы — заказчики, а типография — производство, рабочий коллектив, без которого «Таежка» просто не вышла бы в свет. С Городом вместе построенная, не такая уж старая по возрасту, типография тем не менее производила впечатление чудом сохранившегося до наших дней динозавра. Помню, туда часто приводили на экскурсии детей из школ; сквозь грохот оборудования рассказывали, наверное, как примерно таким вот образом Ленин печатал свою «Искру». Но на мордашках детей любопытство светилось. Барак потрепанный и расшатанный, что и немудрено при работающих день и ночь строкоотливных машинах, печатных, резальных станках, которые сотрясали всю постройку. Исцарапанные и выпачканные краской стены длинного коридора глаз не радовали, а под потолком тускло светились пыльные лампочки.

Нерадостная картина, правда? Но типографские работники, похоже, считали это место самым лучшим на свете. Когда выделили новое помещение, они туда переезжать не хотели и даже плакали. Старое здание было теплым и родным — почти все работающие пришли туда сразу после училища. Коллектив на редкость дружный и веселый: с размахом отмечали праздники, помогали и выручали друг друга, короче, как одна семья. Они с годами там и правда перероднились: звали друг друга свидетелями на свадьбы, крестили детей, у некоторых потом и дети переженились. А еще в типографии пышно росли комнатные растения. На удивление: под потолком вились лианы, на подоконниках цвели розы, даже помидорную рассаду дачницы выращивали…

Машинописные листки в типографии, которые с вечера заслала туда ответственный секретарь (они так и назывались — засыл), превращались в гранки с помощью строкоотливных машин — линотипов. Это такие монстры — не буду описывать, кому интересно, найдите в интернете, не пожалеете! Линотипист с силой колотил по клавиатуре, и из соответствующих гнезд выпадали металлические пластинки, которые оставляли выпуклый отпечаток букв на других пластинках, из свинца. Свинцовые чушки плавились тут же, в котле… Ад! Выход на пенсию женщинам здесь полагался в 45 лет — за вредные условия работы в горячем цеху. Горячие же пластинки-строчки забирала метранпаж, придерживая их полой халата, уносила в цех верстки и составляла в металлическую раму, ориентируясь на макет. Добавляла пробелы, линейки, всякие украшения — «бабашки», отдельно набирала заголовки по одной литере, выискивая нужные шрифты в особом шкафу с ячейками. Готовую полосу прогоняла через пресс — и вот она, страница завтрашнего номера. В этом и заключалась работа метранпажа. Профессии, которая больше не существует.

Антонида — строгая рыжекудрая красавица с голубыми глазами, коренная сибирячка. Она нас держала в ежовых рукавицах и в своем цеху пресекала всякие вольности. Вообще-то верстальщицы и так трудились как пчелки, потому как на сдельщине: вручную набирали брошюры, бланки, этикетки — сколько изготовил, за столько и деньги получишь. Корректор у них имелся свой — хохотушка Полинка. Иногда нам с Надеждой попадались под руку ее вычитанные заказы — пропущенных ошибок куча! Но на замечания Полинка реагировала совершенно спокойно: «Согласно оригинала!». Именно так — не «оригиналу», а «оригинала», восклицательный знак. Атмосферу напряженного труда здорово разбавляла Тамара Пуля, печатница из цеха напротив, забиравшая заказы и развлекавшая всех историями из личной жизни. Тамара всегда была в кудрях и макияже и, с ее громких слов (дабы мужчины-печатники были в курсе), в красивом белье. Мало ли что случится, утверждала модница, — вдруг под машину попаду, привезут меня в больницу, а я в порядке. Хотя злые языки утверждали: причина другая… И скорее всего, были правы: стоило зайти в цех к Антониде ее мужу, голубоглазому великану, Пуля — тут как тут. В такие моменты обведенные голубыми тенями Тамарины глаза томно туманились и казалось, что у нее вырастает хвост, как у кошки, красивый, пушистый, и она им грациозно помахивает. Бдительная Антонида выверенным движением снимала с пресса сорокакилограммовую металлическую полосу, с грохотом бросала ее на металлический же верстак и дружески советовала Тамаре: «Пуля, лети, куда летела!».

Когда газетные полосы после многочисленных и кропотливых доработок приобретали законченный вид, четыре тяжеленные металлические рамки со свинцовым содержимым забирали надежные мужские руки печатников (не дай Бог уронить, бывали случаи — полосы рассыпались на мелкие составные части!). Их уносили в печатный цех, где всю ночь в ужасном грохоте «Таежная правда» рождалась на бумаге. Сначала с металлической полосы изготовлялась матрица, которую надевали на вал ротационной машины, он вращался и оставлял отпечатки полос на непрерывной бумажной «простыне». Готовое издание выползало сплошным полотном, его потом разрезали на отдельные экземпляры, складывали пополам и увязывали в пачки. Тираж составлял тридцать тысяч экземпляров с лишком — это очень много для маленького Города. Утром его забирала почтовая машина.

И мы, корректоры, полдня проводили в типографии: относили вычитанные полосы, исправляли на ходу ошибки, пристроившись на верстаке, вместе с Антонидой водили носами по полосе, пытаясь впихнуть срочное объявление, набранное самым мелким шрифтом — нонпарелью (мушиным насёром, как его окрестили линотипистки). Поскольку поправки в материалы на полосах вносили целый день и кому не лень, то наше возвратно-поступательное движение продолжались с утра до вечера. Летом по нашему маршруту чернела хорошо утоптанная тропинка, а зимой курсировали в снежном тоннеле.