Неточные совпадения
Казаки — сброд всяких выходцев из Руси, в особенности же холопов. Эти нищие бежали из южных окраин или Украины в чисто поле древних богатырей. Там встречало их привольное житье. Там
был полный простор для силы-волюшки, которая еще ходила ходуном по косточкам и просилась «волевать» — охотиться.
С ними ничего нельзя
было поделать, при слабости государственного порядка, при отсутствии границ в степи. К тому же они приносили существенную пользу своею борьбою с татарами и заселением травянистых пустынь. Вот почему правительство вскоре бросило мысль «казнить ослушников, кто пойдет самодурью в молодечество». Оно стало прощать
казакам набеги и принимало их на свою службу, с обязательством жить в пограничных городах и сторожить границы.
— Не узнаю тебя, атаман, чему радуешься. Краль завели… Это-то и неладно, перепортятся вконец, к ратному делу годиться не
будут… Только я наших людей знаю. Не из таковских… Смута выйдет, все пристанут к тем, кто из поселка тягу задаст на вольную волюшку, в степь просторную, куда и крали денутся, бросят, не жалеючи. Для
казака нет лучшей крали, как пищаль да меч булатный…
Дойдя до ближайшей станицы враждебных чувашей, они многих из них перебили, еще более разогнали, захватили много драгоценной пушнины, самопалов, стрел и вернулись в поселок с знатной, а особенно на первый раз, добычей. Часть мехов Ермак Тимофеевич, по приговору круга, подарил Строгановым, которые отдарили их угощением. Целый день пировали
казаки. Поразмяты
были у них и ноги, и богатырские плечи.
Только теперь, очутившись один в четырех стенах своей одинокой избы, Ермак Тимофеевич снова ощутил в сердце то радостное чувство, с которым он ехал в поселок, после того как расстался с Яшкой на дне оврага. Это чувство
было на некоторое время заглушено грустным расставаньем с есаулом и ушедшими в поход
казаками — горьким чувством остающегося воина, силою обстоятельств принужденного сидеть дома, когда его сподвижники ушли на ратные подвиги. Но горечь сменилась сладостным воспоминанием!
Из расспросов перепуганного насмерть татарина действительно оказалось, что он
был выслан вперед для того, чтобы поджечь острог Строгановых и дать этим сигнал остальным кочевникам, засевшим в ближайшем овраге и намеревавшимся напасть на усадьбу. Они видели уход
казаков из поселка и думали, что ушли все, а потому и не ожидали сильного сопротивления.
Не успел еще он окончить эту фразу, как один из
казаков подошел к связанному татарину и что
есть сил полоснул его по горлу ножом. Тот даже не ахнул. Смерть
была мгновенна.
Они сделали переход версты три, когда действительно в лощине увидели копошившихся около костров людей. До них
было еще довольно далеко, и Ермак Тимофеевич отдал приказ идти как можно тише, а когда кочевники уже
были в нескольких стах шагов, Ермак и
казаки легли на траву и поползли.
Лощина с пригорка, на котором расположился бивак
казаков,
была видна как на ладони.
Молодцеватый свист гулким эхом отозвался в лощине.
Казак расслышал вызов. Он — видно
было по жестам — стал торопить фигуру. К тому же она закончила осмотр мертвецов: вот наклонилась над последним и направилась к горке.
Эта фраза
была сказана с такой безнадежной грустью, что даже черствые сердцем
казаки, окружившие костер атамана, у которого стояла женщина, как-то разом охнули.
Что-то знакомое казалось ему в чертах ее смуглого, коричневого лица и особенно в выражении ее черных глаз. «Где я видел ее или схожую с ней?» — возник в уме его вопрос да так и засел гвоздем в голове. Он указал
казакам накормить бабу, коли
есть ей охота.
Казаки окружили женщину. Она спокойно и доверчиво смотрела на них и молча ушла к соседнему костру. Там
казаки усадили ее, дали краюху хлеба, густо осыпанного солью. Женщина с жадностью стала
есть. Видимо, она
была очень голодна.
Когда тела
были свалены в яму и засыпаны,
казаки возвратились на пригорок, где сидел задумчиво атаман, наблюдая за работой людей, а
быть может, даже и не замечая ее.
Казаки во главе с Ермаком Тимофеевичем вошли в опустевший поселок, и первое, что бросилось им в глаза,
был труп убитого ночью татарина.
Максим Яковлевич и Никита Григорьевич уехали на охоту в то самое утро, когда узнали, что в ночь
было предупреждено нападение кочевников, и уже успокоились, получив известие, что Ермак с
казаками возвращается обратно. Поэтому братья Ксении Яковлевны не знали о приглашении Ермака Тимофеевича к ней в качестве знахаря.
«А может, царь и смилуется над Ермаком за то, что охраняет он его людишек в такой глуши? Ведь где гнев, там и милость. Обратил бы его товарищей в городовых
казаков, а его сделал бы набольшим. Тогда никто бы не
был против брака с ним его сестры. Богатства им не занимать, любят они друг друга, да и сестра здесь останется, не поедет в чужедальную сторону».
— Чур,
казак, назад не пятиться, не воротиться… Знаете пословицу? — продолжал Ермак Тимофеевич. — Житье
будет в походе не то, что на Волге али в поселке здесь, житье трудное, походное… Идем не на разбой, а на святое дело, а потому слушаться моих приказаний, не пьянствовать, не безобразничать… Уговор лучше денег, провинившегося не пощажу… говорю заранее… Согласны? Идите! А не согласны — на печи лежите…
Вреда они не причинили
казакам, находившимся в челнах, но заставили уже
было приспособившихся на ночлег вскочить на ноги и схватиться за пищали. Раздались выстрелы, и с крутого берега полетели в воду несколько убитых остяков.
Зоркие глаза их вскоре рассмотрели при бледном свете луны движущиеся в лесу темные фигуры. Лежавшие у опушки леса оказались остяками, убитыми выстрелами постовых
казаков. У большинства из них в руках
были луки и приготовленные стрелы; колчаны с запасными стрелами находились за спиной.
Тотчас же из запасного хвороста
были разведены костры и люди Ермака расположились около них. Группа
казаков в сопровождении Миняя
была отряжена в ближайший лес за топливом и живностью.
Медленно тянулось время для Ермака Тимофеевича и его дружины в их чудном зимовье. Первую неделю, другую, когда пещера
была им внове, когда приходилось отвоевывать ее себе, как жилье, от прежних обитателей-медведей, попавших
казакам на жаркое, люди
были веселы и довольны и наслаждались отдыхом после далекого пути.
Все заснуло в лагере, кроме стоявших на страже постовых
казаков, да не спал и атаман Ермак Тимофеевич. Он
был погружен в неотвязные думы. «За этой речонкой Серебрянкой после двухдневного пути начнется Сибирь, где он ратными подвигами должен добыть себе цареву милость. Удастся ли ему это с горстью своих храбрецов?»
Не успели все челны пройти это место, как
казаки увидели, что на весь правый берег Туры высыпали бог весть откуда взявшиеся тысячи татар. Путешественники в первую минуту
были поражены этой неожиданностью. Тучи стрел полетели на них, но одни перелетели, другие не долетели до
казаков и попадали в воду.
Казаки вернулись на берег, спрятали челны в ближайшем лесу и отправились по берегу, так как, по словам Миняя, невдалеке
был город Епанчи-Чингиди (нынешняя Тюмень). Оказалось, что разбитые
казаками силы и
были полчища Епанчи. По дороге к Чингиди
казакам встречались толпы татар, на которых им приходилось разряжать пищали.
На самого Ермака Тимофеевича нашло
было раздумье, но он быстро сообразил, что для него лично возврата нет без окончательного завоевания Сибири, что захваченная громадная добыча, довольная для остальных
казаков, для него ничто. Его добыча — брачный венец с Ксенией Строгановой. Он решил поэтому идти дальше, подбив на это Ивана Кольцо, и они вдвоем сумели воодушевить людей.
Первого октября произошел бой под Чувашскою горою с войсками, над которыми начальствовал сам Кучум. Бой
был неудачен, так что
казакам пришлось отступить в Аткинский городок и там укрепиться.
За всю зиму
был только один случай нападения на
казаков. Пятого ноября двадцать
казаков ловили рыбу на Абалацком озере и ночью, во время сна все
были перерезаны толпой татар, предводимой царевичем Маметкулом.
Следующее скопище остяков оказалось в узком месте реки Иртыш, выше впадения в оный реки Цангалы, и
было разогнано несколькими выстрелами из ружей. Это дало возможность
казакам проплыть до Нарымского городка, в котором они собрали ясак и 9 мая поплыли в Колтуховские волости.
Иоанн Васильевич писал им, что они, как доносил ему чердынский наместник Василий Перепелицын, не умеют или не хотят оберегать границы, самовольно призвали опальных
казаков, известных злодеев, и послали их воевать Сибирь, раздражив тем самым и князя пелымского, и султана Кучума, что такое дело
есть измена, достойная казни.
— «Мы, бедные и опальные
казаки, угрызаемые совестью, шли на смерть и присоединили знаменитую державу к России во имя Христа и великого государя навеки веков, доколе Всевышний благословит стоять миру. Ждем твоего указа, Великий Государь и воевод твоих, сдадим им царство Сибирское без всяких условий, готовые умереть или в новых подвигах чести, или на плахе, как
будет угодно тебе, великий государь, и Богу».
Но перспектива голодной смерти вызвала отчаянную решимость. Ночью Ермак вывел тихо своих
казаков из города, прокрался сквозь обозы неприятельские к месту, называвшемуся Сауксаном, где
был стан Карачи, в нескольких верстах от города, и кинулся на сонных татар.
Не
было также ни слуху ни духу о московском воеводе и стрельцах. Ермак, считая последним поражением татар власть России в новом царстве совершенно укрепленною, решился, взяв с собою всего десять
казаков и поручив город старейшим из своих сподвижников, поехать в запермский край за своей молодой женой.
Лил сильный дождь, река и ветер шумели. Ермак и его спутники крепко спали, убаюканные этими звуками, даже не оставив на стороже хотя бы одного
казака. Кругом — он
был убежден в этом — не
было никого.
Весть о гибели Ермака привела в неописуемый ужас
казаков и стрельцов, оставшихся в Искоре. На собранном круге решено
было уведомить об этом печальном событии Строгановых и молодую княгиню Сибирскую.