— Известно что, — отвечал Артемий. — Зачал из золотой пушки палить да вещбу говорить — бусурманское царство ему и покорилось. Молодцы-есаулы крещеный полон на Русь вывезли, а всякого добра бусурманского столько набрали, что в лодках и положить было некуда: много в воду его пометали. Самого царя бусурманского Стенька Разин на кол посадил, а дочь его, царевну, в полюбовницы взял. Дошлый
казак был, до девок охоч.
Неточные совпадения
— По-вашему, разбойники, по-нашему, есаулы-молодцы да вольные
казаки, — бойко ответил Артемий, с удальством тряхнув головой и сверкнув черными глазами. —
Спеть, что ли, господин купец? — спросил Артемий. — Словами не расскажешь.
Сидит девка, призадумалась,
Посидевши, стала сказывать:
«Вы послушайте, добры молодцы,
Вы послушайте, милы племяннички,
Уж как мне, младой, мало спалося,
Мало спалося, много виделось,
Не корыстен же мне сон привиделся:
Атаману-то
быть расстрелену,
Есаулу-то
быть повешену,
Казакам-гребцам по тюрьмам сидеть,
А мне, вашей родной тетушке,
Потонуть в Волге-матушке».
— Ишь их, чертей, что там насело!.. Взять трех хожалых да
казаков. Для усиления четырех подчасков — через полчаса чтоб не
было народу на поле. У меня не зевать!
Казаки, что в стары годы по Волге разбоем ходили, все барсучью шерсть на шее носили; оттого и
были на кровопролитие немилостивы…
— Сто дедов помри у тебя,
будь ты не то что вольный
казак,
будь ты принцем каким, царем, королем, и тогда за тебя не пойду, — сказала Фленушка. — Не видать тебе, Петр Степаныч, меня, как ушей своих.
Донской казак выдвинулся из остальных и подъехал.
Казак был в обыкновенной донской форме, в сапогах, шинели и с переметными сумами за седлом.
— Должны! Так говорят и старшие, только вряд ли когда запорожский
казак будет братом поляку. Нечего сказать, и мы кутили порядком в Чернигове: все божье, да наше! Но жгли ли мы храмы господни? ругались ли верою православною? А эти окаянные ляхи для забавы стреляют в святые иконы! Как бог еще терпит!
Неточные совпадения
Два
казака, встретившие меня и следившие за убийцей, подоспели, подняли раненого, но он
был уже при последнем издыхании и сказал только два слова:
— Не покорюсь! — закричал
казак грозно, и слышно
было, как щелкнул взведенный курок.
Разбудив
казака довольно невежливым толчком, я побранил его, посердился, а делать
было нечего!
Вот наконец мы пришли; смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставни заперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и
казаки толкуют горячо между собою: женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось мне в глаза значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она сидела на толстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая голову руками: то
была мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву они шептали или проклятие?
Часа через два, когда все на пристани умолкло, я разбудил своего
казака. «Если я выстрелю из пистолета, — сказал я ему, — то беги на берег». Он выпучил глаза и машинально отвечал: «Слушаю, ваше благородие». Я заткнул за пояс пистолет и вышел. Она дожидалась меня на краю спуска; ее одежда
была более нежели легкая, небольшой платок опоясывал ее гибкий стан.