Неточные совпадения
Во
дни Петра Великого посадские
люди из Мурома братья Железняковы да третий Кирилл Мездряков руду железную на Оке сыскали.
Перво-наперво — неверная, у попов у церковных, да у дьяконов хлеб ест, всяко скоблено рыло, всякого табашника и щепотника за добрых
людей почитает, второ
дело смотница, такая смотница, что не приведи Господи.
Называла по именам дома богатых раскольников, где от того либо другого рода воспитания вышли дочери такие, что не приведи Господи: одни Бога забыли, стали пристрастны к нововводным обычаям, грубы и непочтительны к родителям, покинули стыд и совесть, ударились в такие
дела, что нелеть и глаголати… другие, что у мастериц обучались, все, сколько ни знала их Макрина, одна другой глупее вышли, все как есть дуры дурами — ни встать, ни сесть не умеют, а чтоб с хорошими
людьми беседу вести, про то и думать нечего.
—
Дело непривычное, — улыбаясь на дочь, молвил Марко Данилыч. — Людей-то мало еще видала. Город наш махонький да тихой, на улицах ни души, травой поросли они. Где же Дунюшке было
людей видеть?.. Да ничего, обглядится, попривыкнет маленько. Согрешить хочу, в цирк повезу, по театрам поедем.
— Вестимо, не тому, Василий Фадеич, — почесывая в затылках, отвечали бурлаки. — Твои слова шли к добру, учил ты нас по-хорошему. А мы-то, гляди-ка, чего сдуру-то наделали… Гля-кась, како
дело вышло!.. Что теперича нам за это будет? Ты, Василий Фадеич,
человек знающий, все законы произошел, скажи, Христа ради, что нам за это будет?
— Дольше продержат, — молвил Василий Фадеев. — В один
день сто двадцать
человек не перепорешь… Этого нельзя.
— То-то вот и есть, — жалобно и грустно ответил рабочий. — Ведь десять-то ден мало-мальски три целковых надо положить, да здесь вот еще четыре
дня простою. Ведь это, милый
человек, четыре целковых — вот что посуди.
— По рублику бы с брата мы поклонились вашей милости — шестидесятью целковыми… Прими, сударь, не ломайся!.. Только выручи, Христа ради!.. При расчете с каждого
человека ты бы по целковому взял себе, и
дело бы с концом.
То-то и есть: молодые-то
люди что новы горшки — то и
дело бьются, а наш-от старый горшок хоть берестой повит, да три века живет.
— Нет еще, а грешным
делом сбираюсь, — отвечал Доронин. — Стоящие
люди заверяют, что хоша там и бесу служат, а бесчиния нет, и девицам, слышь, быть там не зазорно… Думаю повеселить дочек-то, свожу когда-нибудь… Поедем-ка вместе, Марко Данилыч!
Был тут еще Веденеев Дмитрий Петрович,
человек молодой, всего друго лето стал вести
дела по смерти родителя.
— Никаких теперь у меня делов с Никитой Федорычем нет… — твердо и решительно сказал он. — Ничего у нас с ним не затеяно. А что впереди будет, как про то знать?.. Сам понимаешь, что торговому
человеку вперед нельзя загадывать. Как знать, с кем в каком
деле будешь?..
Дальних
людей к большим
делам не приставлял; пробовал, да от каждой пробы сундук тощал.
Добр, незлопамятен русский
человек; для него что прошло, то минуло, что было, то былью поросло; дедовских грехов на внуках он не взыщет ни словом, ни
делом.
С самого начала «Алешка беспутный» выказал себя на воровское
дело самым способным
человеком.
— Да, ихнее
дело, говорят, плоховато, — сказал Смолокуров. — Намедни у меня была речь про скиты с самыми вернейшими
людьми. Сказывают, не устоять им ни в каком разе, беспременно, слышь, все порешат и всех черниц и белиц по разным местам разошлют. Супротив такого решенья никакими, слышь, тысячами не откупишься. Жаль старух!.. Хоть бы дожить-то дали им на старых местах…
— Знакомый вам
человек, — ответил Самоквасов. — Помните, тогда у матушки Манефы начетчик был из Москвы, с Рогожского на Керженец присылали его по какому-то архиерейскому
делу.
— Конечно, это доподлинно так! Супротив этого сказать нечего, — вполголоса отозвался Доронин. — Только ведь сам ты знаешь, что в рыбном
деле я на синь-порох ничего не разумею. По хлебной части
дело подойди, маху не дам и советоваться не стану ни с кем, своим рассудком оборудую, потому что хлебный торг знаю вдоль и поперек. А по незнаемому
делу как зря поступить? Без хозяйского то есть приказу?.. Сам посуди. Чужой ведь он человек-от. Значит, ежели что не так, в ответе перед ним будешь.
— Что ж из того, что доверенность при мне, — сказал Зиновий Алексеич. — Дать-то он мне ее дал, и по той доверенности мог бы я с тобой хоть сейчас по рукам, да боюсь, после бы от Меркулова не было нареканья… Сам понимаешь, что
дело мое в этом разе самое опасное. Ну ежели продешевлю, каково мне тогда будет на Меркулова-то глаза поднять?.. Пойми это, Марко Данилыч. Будь он мне свой
человек, тогда бы еще туда-сюда; свои, мол,
люди, сочтемся, а ведь он чужой
человек.
Доронин был встревожен неуместными приставаньями Марка Данилыча. «Что это ему на разум пришло? И для чего он так громко заговорил про это родство, а про
дело вел речь шепотком? Не такой он
человек, чтобы зря что-нибудь сделать, попусту слова он не вымолвит. Значит, к чему-нибудь да повел же он такие речи».
В половине августа рабочая страда самая тяжелая: два поля надо убрать, да третье засеять; но в
день госпожин ни один
человек за работу не примется, нельзя...
У степенных
людей старого закала Успеньев
день иными собраньями отличается. В кипучем водовороте ярманочной жизни те собранья незаметны тому, кто мало знаком с местными обычаями.
— Помнишь, матушка Манефа тогда в Шарпан уехала, а Василья-то Борисыча ко мне перевела на время отлучки. Он в тот самый
день и пропади у нас, а тут неведомо какие
люди Прасковью Патаповну умчали… Слышим после, а это он ее выкрал да у попа Сушилы и побрачился.
Тихо и ясно стало нá сердце у Дунюшки с той ночи, как после катанья она усмирила молитвой тревожные думы. На что ни взглянет, все светлее и краше ей кажется. Будто дивная завеса опустилась перед ее душевными очами, и невидимы стали ей людская неправда и злоба. Все
люди лучше, добрее ей кажутся, и в себе сознает она, что стала добрее и лучше. Каждый
день ей теперь праздник великий. И мнится Дуне, что будто от тяжкого сна она пробудилась, из темного душного морока на высоту лучезарного света она вознеслась.
— Ты каждый
день у нас бывай, Груня, — говорила Дунюшка. — Он к нам частенько похаживает. Поговори хорошенько с ним, вызнай, каков он есть
человек. Тебе виднее. Пожалуйста!
Мелких
людей — ловцов, бурлаков и других временных — каждый раз обсчитать норовил хоть на малость, но с приказчиками и с годовыми рабочими
дела вел начистоту.
Все терпел, все сносил и в надежде на милости всем, чем мог, угождал наемный люд неподступному хозяину; но не было ни одного
человека, кто бы любил по душе Марка Данилыча, кто бы, как за свое, стоял за добро его, кто бы рад был за него в огонь и в воду пойти. Между хозяином и наймитами не душевное было
дело, не любовное, а корыстное, денежное.
С кем ни свяжется, с первых же слов норовит обругать, а не то зачнет язвить
человека и на смех его поднимать, попрекать и
делом, и небылью.
Известное
дело, кто проврался, все едино что прокрался:
люди ведь помнят вранье и вруну вперед не поверят.
—
Делом спешить,
людей насмешить, — с добродушной улыбкой ответил Зиновий Алексеич.
Встречаясь со знакомыми, Доронин под рукой разузнавал про Веденеева — каков он нравом и каковы у него
дела торговые. Кто ни знал Дмитрия Петровича, все говорили про него похвально, отзывались как о
человеке дельном и хорошем. Опричь Смолокурова, ни от кого не слыхал Зиновий Алексеич худых вестей про него.
«Что-нибудь да не так, — думает он, — может, какой охотник до скорой наживы вздумал в мутной водице рыбку поймать, подъехал к Зиновéю Алексеичу, узнав, что у него от меня есть доверенность, а он в рыбном
деле слепой
человек».
— А за то, что
человек он в самом
деле скрытный. Лишнего слова не молвит, все подумавши, не то что наш брат, — сказал Дмитрий Петрович.
— Как так? Да нешто можно без обеда? — с удивленьем вскликнул Морковников. — Сам Господь указал
человеку четырежды во
дню пищу вкушать и питие принимать: поутру́ завтракать, потом полудничать, как вот мы теперь, после того обедать, а вечером на сон грядущий ужинать… Закон, батюшка… Супро́тив Господня повеленья идти не годится. Мы вот что сделаем: теперича отдохнем, а вставши, тотчас и за обед… Насчет ужина здесь, на пароходе, не стану говорить, придется ужинать у Макарья… Вы где пристанете?
— Ярманка, сударь, место бойкое, недобрых
людей в ней довольно, всякого званья народу у Макарья не перечтешь. Все едут сюда, кто торговать, а кто и воровать… А за нашим хозяином нехорошая привычка водится: деньги да векселя завсегда при себе носит… Долго ль до греха?.. Подсмотрит какой-нибудь жулик да в недобром месте и оберет дочиста, а не то и уходит еще, пожалуй… Зачастую у Макарья бывают такие
дела. Редкая ярманка без того проходит.
Досадно было это Морковникову — при стороннем
человеке как-то неловко ему
дела по тюленю кончать, но не вон же идти — остался.
А когда и его отуманила мирская слава, когда и он охладел к святоотеческой вере и поступил на неправду в торговых
делах, тогда хоть и с самыми великими
людьми мира сего водился, но исчез, яко дым, и богатства его, как песок, бурей вздымаемый, рассеялись…
Потому что я из ученых — до солдатства дворовым
человеком у господина Калягина был и в клубе поварскому
делу обучался, оттого и умею самым отличным манером какие вам угодно кушанья сготовить, особенно силен я насчет паштетов.
На другой
день отправился он в гостиницу, но там ничего не мог разузнать. «Съехал, говорят, а куда съехал, не знают, не ведают. Много-де всякого звания здесь
людей перебывает, где тут знать, кто куда с ярманки выехал».
Там, наговорившись о торговых
делах, Веденеев спросил угрюмого Тимофея Гордеича, не родня ли ему молодой
человек, тоже Самоквасовым прозывается, а зовут его Петром Степанычем.
А ваше
дело особая статья,
человек вы сторонний, вам ничего.
— Вот какие вы ноне стали ветрогоны! Вот за какими
делами по богомольям разъезжаете! Святые места порочите, соблазны по
людям разносите! Не чаяла я таких делов от Петра Степаныча, не ожидала… Поди вот тут, каков лукавец! И подумать ведь нельзя было, что за ним такие
дела водятся… Нехорошо, нехорошо, ой как нехорошо!
Чтение книг без разбора и без разумного руководства развило в нем пытливость ума до болезненности. Еще в лесу много начитался он об антихристе, о нынешних последних временах и о том, что истинная Христова вера иссякла в
людях и еще во
дни патриарха Никона взята на небо, на земле же сохранилась точию у малого числа
людей, пребывающих в сокровенности, тех
людей, про которых сам Господь сказал в Евангелии: «Не бойся, малое стадо».
Не то на
деле вышло: черствое сердце сурового отреченника от
людей и от мира дрогнуло при виде братней нищеты и болезненно заныло жалостью. В напыщенной духовною гордыней душе промелькнуло: «Не напрасно ли я пятнадцать годов провел в странстве? Не лучше ли бы провести эти годы на пользу ближних, не бегая мира, не проклиная сует его?..» И жалким сумасбродством вдруг показалась ему созерцательная жизнь отшельника… С детства ни разу не плакивал Герасим, теперь слезы просочились из глаз.
И в самом
деле избной пол стал у Абрама, как в
людях молвится, под озимым, печь под яровым, полати под паром, а полавочье под покосом.
— Мошенник, что ли, я какой? Ты бы еще сказал, что деньги подделываю… Кажись бы, я не заслужил таких попреков. Меня, слава Богу,
люди знают, и никто ни в каком облыжном
деле не примечал… А ты что сказал? А?..
Перед самыми окнами чернической кельи своей смиренный старец каждый
день, опричь воскресенья, перед божественной литургией
людей на правеж становил, батогами выбивая из них недоимки.
А тут, спасенным
делом обедню да лежачую на листу вечерню отпевши, посельский старец Нифонт с дорогими гостями, что наехали из властного монастыря, — соборным старцем Дионисием Поскочиным, значит, барского рода, да с двумя рядовыми старцами, да с тиуном, да с приказчиком и с иными
людьми, — за трапезой великий праздник Пятидесятницы справляли да грешным
делом до того натянулись, что хоть выжми их.
— Как кому, — отвечал служивый. — Хорошему
человеку везде хорошо, а ежели дрянь, ну так тут уж известное
дело…
Не все же
дела да
дела — умные
люди в старые годы говаривали: «Мешай
дело с бездельем — с ума не сойдешь».