Неточные совпадения
Едучи в настоящем случае с железной дороги и взглядывая по временам сквозь каретное стекло на мелькающие перед глазами дома,
князь вдруг припомнил лондонскую улицу, по которой он в такой же ненастный день ехал на станцию железной дороги, чтобы уехать совсем из Лондона. Хорошо ли, худо ли он поступил в этом случае,
князь до сих пор не мог себе
дать отчета в том, но только поступить таким образом заставляли его все его физические и нравственные инстинкты.
Князь, после весьма короткого разговора с Еленою, в котором она выразила ему желание трудиться, бросился к одной из кузин своих, Анне Юрьевне, и так пристал к ней, что та на другой же почти день
дала Елене место учительницы в школе, которую Анна Юрьевна на свой счет устроила и была над ней попечительницей.
Сия опытная в жизни
дама видела, что ни дочь нисколько не помышляет обеспечить себя насчет
князя, ни тот нимало не заботится о том, а потому она, как мать, решилась, по крайней мере насколько было в ее возможности, не допускать их войти в близкие между собою отношения; и для этого она, как только приходил к ним
князь, усаживалась вместе с молодыми людьми в гостиной и затем ни на минуту не покидала своего поста.
— А скажи, отчего это она, — продолжал
князь, — двух слов не
дает нам сказать наедине?
Первые ее намерения были самые добрые —
дать совет
князю, чтобы он как можно скорее послал этим беднякам денег; а то он, по своему ротозейству, очень может быть, что и не делает этого…
С ним произошел такого рода случай: он уехал из дому с невыносимой жалостью к жене. «Я отнял у этой женщины все, все и не
дал ей взамен ничего, даже двух часов в день ее рождения!» — говорил он сам себе. С этим чувством пришел он в Роше-де-Канкаль, куда каждодневно приходила из училища и Елена и где обыкновенно они обедали и оставались затем целый день. По своей подвижной натуре
князь не удержался и рассказал Елене свою сцену с женой. Та выслушала его весьма внимательно.
— Как я не
даю? Сколько раз я предлагал Елене… — бухнул
князь, совсем опешенный словами Анны Юрьевны.
О, как в эти минуты Елена возненавидела княгиню и
дала себе твердое и непреложное слово, в первое же свидание с
князем, объяснить ему и показать въяве: каков он есть человек на свете!
Князь подумал некоторое время: он и сам хорошенько не
давал себе отчета, зачем он спрашивает о подобных вещах барона.
— Вот записку сейчас
дам вам в том, — сказала Елизавета Петровна и, с необыкновенной живостью встав с лавки, сбегала в комнаты и написала там записку, в которой обязывалась заплатить Елпидифору Мартынычу тысячу рублей, когда получит от
князя должные ей тридцать тысяч.
— Не бывать она у нас не может, потому что это повлечет огласку и прямо
даст повод объяснить причину, по которой она у нас не бывает! — проговорил
князь.
После недавнего своего объяснения с Елизаветой Петровной, возымев некоторую надежду в самом деле получить с нее тысячу рублей, если только
князь ей
даст на внука или внучку тридцать тысяч рублей серебром, Елпидифор Мартыныч решился не покидать этой возможности и теперь именно снова ехал к Анне Юрьевне, чтобы науськать ту в этом отношении.
— Дает-то дает-c! Но старуха Жиглинская не хочет этим удовольствоваться и желает, чтобы
князь еще единовременно
дал им тысяч тридцать, так как дочь ее теперь постигнута известным положением.
— Но ты только выслушай меня… выслушай несколько моих слов!.. — произнесла Елизавета Петровна вкрадчивым голосом. — Я, как мать, буду говорить с тобою совершенно откровенно: ты любишь
князя, — прекрасно!.. Он что-то такое дурно поступил против тебя, рассердил тебя, — прекрасно! Но
дай пройти этому хоть один день, обсуди все это хорошенько, и ты увидишь, что тебе многое в ином свете представится! Я сама любила и знаю по опыту, что все потом иначе представляется.
Все эти подозрения и намеки, высказанные маленьким обществом Григоровых барону, имели некоторое основание в действительности: у него в самом деле кое-что начиналось с Анной Юрьевной; после того неприятного ужина в Немецком клубе барон
дал себе слово не ухаживать больше за княгиней; он так же хорошо, как и она, понял, что
князь начудил все из ревности, а потому подвергать себя по этому поводу новым неприятностям барон вовсе не желал, тем более, что черт знает из-за чего и переносить все это было, так как он далеко не был уверен, что когда-нибудь увенчаются успехом его искания перед княгиней; но в то же время переменить с ней сразу тактику и начать обращаться холодно и церемонно барону не хотелось, потому что это прямо значило показать себя в глазах ее трусом, чего он тоже не желал.
— Теперь, конечно,
давайте! Не с голоду же умирать! — отвечала Елена, пожимая плечами. — Не думала я так повести жизнь, — продолжала она почти отчаянным голосом, — и вы, по крайней мере, — отнеслась она к
князю, — поменьше мне
давайте!.. Наймите мне самую скромную квартиру — хоть этим отличиться немного от содержанки!
— Что же время может сделать?.. Только несчастье нам может принести, если, чего не
дай бог слышать,
князь умрет, — перебила его Елизавета Петровна.
«Любезный
князь! Незнакомые вам люди желают вас уведомить, что жена ваша вам неверна и
дает рандеву господину Миклакову, с которым каждый вечер встречается в вашей гостиной; об этом знают в свете, и честь вашей фамилии обязывает вас отомстить княгине и вашему коварному ривалю».
— За деньгами дело не станет:
князь с удовольствием
даст на это княгине денег.
Елпидифор Мартыныч, конечно, этим замечанием был несколько опешен и
дал себе слово не беспокоить более
князя своим участием.
— Шуму этого и огласки, — начал
князь, видимо, вышедший из себя, — ни я, ни Елена нисколько не боимся, и я этой старой негодяйке никогда не
дам тридцати тысяч; а если она вздумает меня запугивать, так я велю у ней отнять и то, что ей
дают.
— Ну, прощай, однако,
князь! — сказала она, приподнимаясь с своего места. — За то, что я приехала к тебе обедать, приезжай ко мне завтра вечером посидеть; обедать не зову: старик мой повар болен, а подростки ничего не умеют; но мороженого хорошего
дам, нарочно зайду сама к Трамбле и погрожу ему пальчиком, чтобы прислал самого лучшего. Приезжайте и вы, пожалуйста! — прибавила Анна Юрьевна Жуквичу.
— Ты не
давай лучше мне ничего,
давай как можно меньше матери моей денег, которой я решительно не знаю, зачем ты столько
даешь, — продолжала Елена, заметив не совсем приятное впечатление, которое произвела ее просьба на
князя, — но только в этом случае не откажи мне.
— Оттого, что я довольно им
давал и документ даже насчет этого нарочно сохранил, — проговорил
князь и, проворно встав с своего места, вынул из бюро пачку писем, взял одно из них и развернул перед глазами Елены. — На, прочти!.. — присовокупил он, показывая на две, на три строчки письма, в которых говорилось: «Вы, мой милый
князь, решительно наш второй Походяшев: вы так же нечаянно, как и он, подошли и шепнули, что отдаете в пользу несчастных польских выходцев 400 тысяч франков. Виват вам!»
— A l'instant mademoiselle! [Немедленно! (франц.).] — воскликнул Николя. Он вообще никогда и никакой
даме неспособен был отказать в ее просьбе, а тут он сообразил еще и то, что, сделав одолжение Елене, которая, по ее словам, расходится с
князем, он будет иметь возможность за ней приволокнуться, а Елена очень и очень нравилась ему своею наружностью.
— И теперь она… Бог их там знает, кто:
князь ли, она ли ему, только
дали друг другу по подзатыльничку и разошлись… Теперь она на бобах и осталась! — заключил Николя и захохотал.
— Да, папа!..
Дайте ей место! Мы этим чудесно насолим
князю Григорову: пускай он не говорит, что Оглоблины дураки набитые.
— Еще бы не говорит!.. Везде говорит! — отвечал Николя, впрочем, более подозревавший, чем достоверно знавший, что
князь говорит это, и сказавший отцу об этом затем, чтобы больше его вооружить против
князя… — Так что же, папа,
дадите mademoiselle Жиглинской место? — приставал он к старику.
Дамы усаживались поближе к лампе; вскоре за тем приезжал барон, подавали чай, и начинался о том, о сем негромкий разговор, в котором
князь редко принимал какое-нибудь участие.