Неточные совпадения
Расплатившись
за них, князь сейчас же принялся читать один из немецких подлинников, причем глаза его выражали то удовольствие от прочитываемого, то какое-то недоумение, как будто бы он
не совсем ясно понимал то,
что прочитывал.
Племянник, в свою очередь,
не отдавая себе отчета,
за что именно, ненавидел дядю.
Он как-то притворно-радушно поклонился дяде, взглянул на генерала и
не поклонился ему; улыбнулся тетке (и улыбка его в этом случае была гораздо добрее и искреннее), а потом, кивнув головой небрежно барону, уселся на один из отдаленных диванов, и лицо его вслед
за тем приняло скучающее и недовольное выражение, так
что Марья Васильевна
не преминула спросить его встревоженным голосом...
За ваши посещения жены моей приношу мою искреннюю благодарность. О, как вы глубоко подметили,
что она от своего доброго, детского взгляда на жизнь неизлечима. Десять лет я будил и бужу в ней взгляд взрослой женщины и
не могу добудиться, и это одна из трагических сторон моей жизни.
Швейцар хоть и видел,
что подъехала барская карета, но, по случаю холода,
не счел
за нужное выйти к ней: все люди князя были страшно избалованы и распущены!
Госпожа Жиглинская более
чем за год
не платила
за квартиру, и заведовавший домом сенатский чиновник докладывал было купцу-домовладельцу,
что не согнать ли ее?
Ограниченность применения женского труда в ту эпоху в России вынуждала девушек стремиться к получению преимущественно педагогического и медицинского образования.] мать очень мало понимала и гораздо больше бы желала, чтобы она вышла замуж
за человека с обеспеченным состоянием, или, если этого
не случится, она, пожалуй,
не прочь бы была согласиться и на другое, зная по многим примерам,
что в этом положении живут иногда гораздо лучше,
чем замужем…
— Никогда! Ни
за что! — воскликнула Елена, догадавшаяся,
что хочет сказать мать. — Я могла пойти к князю, — продолжала она с каким-то сдержанным достоинством: — и просить у него места, возможности трудиться; но больше этого я ни от кого, никогда и ничего
не приму.
У Григоровых Елпидифор Мартыныч лечил еще с деда их; нынешний же князь хоть и считал почтенного доктора почти
за идиота, но терпел его единственно потому,
что вовсе еще пока
не заботился о том, у кого лечиться.
— К-х-ха! — произнес он на всю комнату, беря князя
за руку, чтобы пощупать у него пульс. — К-х-ха! — повторил он еще раз и до такой степени громко,
что входившая было в кабинет собака князя, услыхав это, повернулась и ушла опять в задние комнаты, чтобы только
не слышать подобных страшных вещей. — К-х-ха! — откашлянулся доктор в третий раз. — Ничего, так себе, маленькая лихорадочка, — говорил он басом и нахмуривая свои глупые, густые брови.
— Здравствуйте! — отвечала госпожа Жиглинская,
не поднимаясь с своего места: она ожидала,
что князь непременно к ней войдет, но он
не входил. — Благодарю
за салоп! — прибавила госпожа Жиглинская.
Сама же госпожа Жиглинская, тоже замечавшая,
что князь
не совсем охотно с ней встречается и разговаривает, объясняла это совершенно иначе: она полагала,
что князь, приволакиваясь
за дочкой, просто ее притрухивает.
Во всем этом объяснении князь показался ей таким честным, таким бравым и благородным, но вместе с тем несколько сдержанным и как бы
не договаривающимся до конца. Словом, она и понять хорошенько
не могла,
что он
за человек, и сознавала ясно только одно,
что сама влюбилась в него без ума и готова была исполнить самое капризнейшее его желание, хоть бы это стоило ей жизни.
— Ну так услышь! Знай это. A propos, encore un mot [Кстати, еще одно слово (франц.).]: вчера приезжал ко мне этот Елпидифор Мартыныч!.. — И Анна Юрьевна, несмотря на свой гибкий язык, едва выговаривала эти два дубоватые слова. — Он очень плачет,
что ты прогнал его,
не приглашаешь и даже
не принимаешь:
за что это?
— К-х-ха! — кашлянул Елпидифор Мартыныч. —
За то, видно,
что не говори правды,
не теряй дружбы!..
— Вот
за что! — произнесла Елизавета Петровна: она давно и хорошо знала Иллионского и никак
не предполагала, чтобы он когда-нибудь и в чем-нибудь позволил себе быть мучеником
за правду.
— Только они меня-то, к сожалению,
не знают… — продолжала между тем та, все более и более приходя в озлобленное состояние. — Я бегать да подсматривать
за ними
не стану, а прямо дело заведу: я мать, и мне никто
не запретит говорить
за дочь мою. Господин князь должен был понимать,
что он — человек женатый, и
что она —
не уличная какая-нибудь девчонка, которую взял, поиграл да и бросил.
— Непременно скажи, прошу тебя о том! — восклицала Елизавета Петровна почти умоляющим голосом. — Или вот
что мы лучше сделаем! — прибавила она потом, как бы сообразив нечто. — Чтобы мне никак вам
не мешать, ты возьми мою спальную: у тебя будет зала, гостиная и спальная, а я возьму комнаты
за коридором, так мы и будем жить на двух разных половинах.
Елизавету же Петровну, как видно, сильно заняло ее новое предположение, так
что, выйдя из-за стола, она,
не теряя ни минуты, позвала Марфушу и дворника и заставила их вещи свои перетаскивать в комнату Елены, а вещи Елены — в свою комнату, и при этом последнюю заметно старалась убрать как можно наряднее; для этой цели Елизавета Петровна оставила в этой комнате свой ковер, свой ломберный стол и на нем вазы с восковыми цветами.
Княгиня, оставшись одна, опять села
за рояль и начала играть; выбранная на этот раз ею пьеса была
не такая уже грустная и гневная, а скорее сентиментальная. Видимо,
что играющая была в каком-то более мечтающем и что-то вспоминающем настроении.
Княгиня действительно послала
за Елпидифором Мартынычем
не столько по болезни своей, сколько по другой причине: в начале нашего рассказа она думала,
что князь идеально был влюблен в Елену, и совершенно была уверена,
что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из дому княгиня объясняла тем,
что он в самом деле, может быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе с Еленой книги, философствуют о разных возвышенных предметах, но никак
не больше того.
Ей казалось,
что он тогда, по необходимости, будет больше бывать дома и
не станет каждый день скакать в Москву для свидания с предметом своей страсти, а таким образом мало-помалу и забудет Елену; но, по переезде на дачу, князь продолжал
не бывать дома, — это уже начинало княгиню удивлять и беспокоить, и тут вдруг она узнает,
что Елена
не только
что не в Москве, но даже у них под боком живет: явно,
что князь просто возит ее
за собой.
Елизавета Петровна до сих пор еще
не говорила Елпидифору Мартынычу,
что стала получать от князя деньги, опасаясь,
что он, старый черт, себе что-нибудь запросит
за то; но в настоящее время нашла нужным открыться ему.
—
Что за пустяки! — произнес князь. — Во-первых, жена моя никогда и ни против кого
не сделает ничего подобного, а во-вторых, она и
не выйдет, потому
что больна.
— Нет,
не могу, потому
что по русским, например, законам меня накажут
за это.
— Положим даже,
что это преступление, но наказывать-то
за него
не следует! — возразила Елена.
Теорию эту перед Анной Юрьевной, когда-то
за границей, развивал один француз и говорил при этом превосходнейшим французским языком, жаль только,
что она
не все помнила из его прекрасных мыслей.
Такое предложение мужа княгиню в ужас привело: как! Быть разводкой?.. Потерять положение в обществе?..
Не видеть, наконец, князя всю жизнь?.. Но
за что же все это?..
Что она сделала против него?..
Тем более,
что он в нее был прежде влюблен так,
что она даже
не желала его приезда к ним в Москву именно из опасения,
что он будет ухаживать
за ней; а теперь — пусть ухаживает!
«А
что если
за княгиней примахнуть?» — подумал он, тем более,
что она
не только
что не подурнела, но еще прелестнее стала, и встретилась с ним весьма-весьма благосклонно; муж же прямо ему сказал,
что он будет даже доволен, если кто заслужит любовь его супруги; следовательно, опасаться какой-нибудь неприятности с этой стороны нечего!
— Именно вытурят из Москвы!.. — согласилась с удовольствием княгиня. — И потом объясните вы этой девчонке, — продолжала она, —
что это верх наглости с ее стороны — посещать мой дом; пусть бы она видалась с князем, где ей угодно, но
не при моих, по крайней мере, глазах!.. Она должна же хоть сколько-нибудь понять,
что приятно ли и легко ли это мне, и, наконец, я
не ручаюсь
за себя: я, может быть, скажу ей когда-нибудь такую дерзость, после которой ей совестно будет на свет божий смотреть.
Но княгиню мало это успокоило, и она даже
не слушала Елпидифора Мартыныча, так
что он счел
за лучшее убраться восвояси.
— Хорошо-с! — сказал Елпидифор Мартыныч и к экипажу своему пошел
не через залу, а садом, где, увидав сидящего на лавочке барона, заметно удивился. «Это
что еще
за господин и зачем он тут сидит?» — подумал он про себя.
— В таком случае, пойдемте! — проговорила Елена довольным голосом; она нисколько даже
не подозревала о волновавших князя чувствованиях, так как он последнее время очень спокойно и с некоторым как бы удовольствием рассказывал ей,
что барон ухаживает
за княгиней и
что между ними сильная дружба затевается!
Она девушка, а между тем делается матерью, — это, вероятно, распространится по всей Москве, и ей очень трудно будет оставить Елену начальницей женского учебного заведения; но в то же время она ни
за что не хотела отпустить от себя Елену, так как та ей очень нравилась и казалась необыкновенной умницей. «Ничего, как-нибудь уговорю, успокою этих старикашек; они сами все очень развратны!» — подумала про себя Анна Юрьевна.
— Пойдемте ужинать, гадко все тут! — сказала она, и все с удовольствием приняли ее предложение. Анна Юрьевна
за свою сердечную утрату, кажется, желала, по крайней мере, ужином себя вознаградить и велела было позвать к себе повара, но оказалось,
что он такой невежда был,
что даже названий, которые говорила ему Анна Юрьевна,
не понимал.
Г-жа Петицкая до сих пор никак
не могла вызвать ее на полную откровенность по этому предмету, так
что начинала даже немножко обижаться
за то на княгиню.
—
За то,
что он мне ужасно надоел, — сказала княгиня, по-видимому, совершенно искренним голосом, но г-жа Петицкая на это только усмехнулась: она
не совсем поверила княгине.
Прежде всего она предположила заехать
за Миклаковым; но, так как она и прежде еще того бывала у него несколько раз в номерах, а потому очень хорошо знала образ его жизни, вследствие
чего, сколько ни была расстроена, но прямо войти к нему
не решилась и предварительно послала ему сказать,
что она приехала.
— И последнее время, —
не унимался, однако, Миклаков, — княгиня, как известно вам, сделалась очень любезна с бароном Мингером, и это, изволите видеть, оскорбляет самолюбие князя, и он даже полагает,
что за подобные поступки княгини ему будто бы целый мир плюет в лицо.
— Быть вашим судьей!.. — повторил тот хоть и комически, но
не без некоторого, кажется, чувства самодовольства. — Прежде всего-с я желал бы знать,
что признает ли, например, Елена Николаевна некоторое нравственное право
за мотивами, побуждающими князя известным образом действовать и чувствовать?
Княгиня, в свою очередь, переживала тоже довольно сильные ощущения: она очень хорошо догадалась,
что муж из ревности к ней вышел до такой степени из себя в парке и затеял всю эту сцену с Архангеловым; она только
не знала хорошенько,
что такое говорила с ним Елена в соседней комнате, хотя в то же время ясно видела,
что они там
за что-то поссорились между собой.
—
Что за вздор:
не разлюбляется! — воскликнул Миклаков. — Для этого, мне кажется, стоит только повнимательнее и построже вглядеться в тот предмет, который нас пленяет — и кончено!..
Что вам, например, по преимуществу нравится в князе?
— Совершенно верно-с… Жаль только,
что женщины иногда совсем
не то принимают
за ум,
что следует!.. В
чем именно, по-вашему, ум князя проявляется?
Все эти подозрения и намеки, высказанные маленьким обществом Григоровых барону, имели некоторое основание в действительности: у него в самом деле кое-что начиналось с Анной Юрьевной; после того неприятного ужина в Немецком клубе барон дал себе слово
не ухаживать больше
за княгиней; он так же хорошо, как и она, понял,
что князь начудил все из ревности, а потому подвергать себя по этому поводу новым неприятностям барон вовсе
не желал, тем более,
что черт знает из-за
чего и переносить все это было, так как он далеко
не был уверен,
что когда-нибудь увенчаются успехом его искания перед княгиней; но в то же время переменить с ней сразу тактику и начать обращаться холодно и церемонно барону
не хотелось, потому
что это прямо значило показать себя в глазах ее трусом,
чего он тоже
не желал.
— Нет,
что же
за холодно; я еще ни разу
не надевал своего осеннего пальто! — возразил барон, желая, кажется, представить из себя здорового и крепкого мужчину.
— Ах, пожалуйста! — воскликнула Анна Юрьевна, и таким образом вместо нотариуса они проехали к Сиу, выпили там шоколаду и потом заехали опять в дом к Анне Юрьевне, где она и передала все бумаги барону. Она, кажется, начала уже понимать,
что он ухаживает
за ней немножко. Барон два дня и две ночи сидел над этими бумагами и из них увидел,
что все дела у Анны Юрьевны хоть и были запущены, но все пустые, тем
не менее, однако, придя к ней, он принял серьезный вид и даже несколько мрачным голосом объяснил ей...
Барон в этом случае, благодаря своему петербургскому высокомерию, полагал,
что стоит ему только показаться в Москве в своих модных пиджаках, с дорогой своей тросточкой и если при этом узнается,
что он действительный статский советник и кавалер станиславской звезды, то все московские невесты сами побегут
за ним; но вышло так,
что на все те качества никто
не счел
за нужное хоть бы малейшее обратить внимание.
Приняв этот новый удар судьбы с стоическим спокойствием и ухаживая от нечего делать
за княгиней, барон мысленно решился снова возвратиться в Петербург и приняться с полнейшим самоотвержением тереться по приемным и передним разных влиятельных лиц; но на этом распутий своем он, сверх всякого ожидания, обретает Анну Юрьевну, которая, в последние свои свидания с ним, как-то всей своей наружностью, каждым движением своим давала ему чувствовать,
что она его, или другого, он хорошенько
не знал этого, но желает полюбить.
— Ни
за что на свете, ни
за что! Чтобы связать себя с кем-нибудь — никогда!.. — воскликнула Анна Юрьевна и таким решительным голосом,
что барон сразу понял,
что она в самом деле искренно
не желает ни
за кого выйти замуж, но чтобы она
не хотела вступить с ним в какие-либо другие,
не столь прочные отношения, — это было для него еще под сомнением.