Неточные совпадения
Будучи от природы весьма обыкновенных умственных и всяких других душевных качеств, она всю жизнь свою стремилась раскрашивать себя и представлять, что она
была женщина и умная, и добрая, и с твердым характером; для этой цели она всегда говорила только о серьезных предметах, выражалась плавно и красноречиво, довольно искусно вставляя в свою речь витиеватые фразы и возвышенные мысли, которые ей удавалось прочесть или подслушать; не жалея ни денег, ни своего самолюбия, она
входила в знакомство и переписку с разными умными людьми и, наконец, самым публичным образом творила добрые дела.
— Не смею
входить в ваши расчеты, — начала она с расстановкою и ударением, — но, с своей стороны, могу сказать только одно, что дружба, по-моему, не должна выражаться на одних словах, а доказываться и на деле: если вы действительно не в состоянии
будете поддерживать вашего сына в гвардии, то я
буду его содержать, — не роскошно, конечно, но прилично!.. Умру я, сыну моему
будет поставлено это в первом пункте моего завещания.
Анна Гавриловна еще несколько раз
входила к ним, едва упросила Пашу сойти вниз покушать чего-нибудь. Еспер Иваныч никогда не ужинал, и вообще он прихотливо, но очень мало,
ел. Паша, возвратясь наверх, опять принялся за прежнее дело, и таким образом они читали часов до двух ночи. Наконец Еспер Иваныч погасил у себя свечку и велел сделать то же и Павлу, хотя тому еще и хотелось почитать.
— Извините, я уж в валенках; спать
было лег, — сказал Симонов,
входя в комнаты.
Сначала молодые люди смеялись своему положению, но, когда они проходили гостиную, Павлу показалось, что едва мерцающие фигуры на портретах шевелятся в рамках. В зале ему почудился какой-то шорох и как будто бы промелькнули какие-то белые тени. Павел очень
был рад, когда все они трое спустились по каменной лестнице и
вошли в их уютную, освещенную комнату. Плавин сейчас же опять принялся толковать с Симоновым.
Вошла Мари и вслед за ней — ее подруга; это
была молодая, высокая дама, совершенная брюнетка и с лицом, как бы подернутым печалью.
Стены комнаты
были оклеены только что тогда начинавшими
входить в употребление пунцовыми суконными обоями; пол ее
был покрыт мягким пушистым ковром; привезены
были из Новоселок фортепьяно, этажерки для нот и две — три хорошие картины.
— Драма, представленная на сцене, — продолжал Павел, —
есть венец всех искусств; в нее
входят и эпос, и лира, и живопись, и пластика, а в опере наконец и музыка — в самых высших своих проявлениях.
Мысль, что она не вышла еще замуж и что все эти слухи
были одни только пустяки, вдруг промелькнула в голове Павла, так что он в комнату дяди
вошел с сильным замиранием в сердце — вот-вот он ее увидит, — но, увы, увидел одного только Еспера Иваныча, сидящего хоть и с опустившейся рукой, но чрезвычайно гладко выбритого, щеголевато одетого в шелковый халат и кругом обложенного книгами.
— Ах, боже мой! — воскликнула она радостно и почти бегом
было побежала гостю навстречу, но в дверях из гостиной в залу она, как бы одумавшись, приостановилась. Павел
входил, держа себя прямо и серьезно.
— Я к вам постояльца привел, — продолжал Неведомов,
входя с Павлом в номер хозяйки, который оказался очень пространной комнатой. Часть этой комнаты занимал длинный обеденный стол, с которого не снята еще
была белая скатерть, усыпанная хлебными крошками, а другую часть отгораживали ширмы из красного дерева, за которыми Каролина Карловна, должно
быть, и лежала в постели.
Неведомов встал, вышел в коридор и послал человека к Салову. Через несколько времени, в комнату
вошел — небольшого роста, но чрезвычайно, должно
быть, юрковатый студент в очках и с несколько птичьей и как бы проникающей вас физиономией, — это
был Салов. Неведомов сейчас же познакомил с ним Вихрова.
Вошли и видим: в общей зале один господин, без верхнего платья, танцует с девицами, сам
пьет и их
поит шампанским, потом бросился и к нам на шею: «Ах, очень рад!..
Между тем двери в церковь отворились, и в них шумно
вошла — только что приехавшая с колокольцами — становая. Встав впереди всех, она фамильярно мотнула головой полковнику но, увидев Павла, в студенческом, с голубым воротником и с светлыми пуговицами, вицмундире, она как бы даже несколько и сконфузилась: тот
был столичная штучка!
Когда Павел приехал к становой квартире (она
была всего в верстах в двух от села) и
вошел в небольшие сенцы, то увидел сидящего тут человека с обезображенным и совершенно испитым лицом, с кандалами на ногах; одною рукой он держался за ногу, которую вряд ли не до кости истерло кандалою.
Войдя в комнаты, Павел увидел, кроме хозяйки, еще одну даму, или, лучше сказать, девицу, стоявшую к нему спиной: она
была довольно стройна, причесана по-модному и, видимо, одета не в деревенского покроя платье.
Павел оделся и пошел туда. Окошечко — из залы в блаженнейшую чайную — опять на минуту промелькнуло перед ним; когда он
вошел в столовую, сидевшая там становая вдруг вскрикнула и закрыла обеими руками грудь свою. Она, изволите видеть,
была несколько в утреннем дезабилье и поэтому очень устыдилась Павла.
В эту минуту как раз
вошел Плавин. Он
был одет совершенно как с модной картинки: в черном фраке, в белом жилете, в белом галстуке и слегка даже завит.
— Представь, пожалуйста, как различные господа
входят в церковь и начинают молиться. Да чтоб побольше франтов
было!
Когда Павел и Анна Ивановна
вошли в сени, арап снял с нее салоп и, перекинув его на руку, видимо, оставался несколько мгновений в недоумении: таких мехов он еще не видывал: салоп у Анны Ивановны
был на крашеном заячьем меху.
Фатеева
входила медленным и неторопливым шагом; она
была бледна, губы у нее посинели.
Павел
вошел было в спальню, где Клеопатра Петровна в распущенном платье лежала на постели.
Кирьян
вошел. Это уж
был теперь совсем седой старик. Он подошел прямо к руке барина, и, как тот ни сопротивлялся, Кирьян притянул к себе руку его и поцеловал ее.
Часов в одиннадцать они не отдумали и поехали. Купеческое собрание
было уже полнехонько. Вихров и Салов,
войдя, остановились у одной из арок, соединяющих гостиную с танцевальной залой.
«Ах, там, друг сердечный, благодетель великий, заставь за себя вечно богу молить, — возьмем подряд вместе!» А подряд ему расхвалит, расскажет ему турусы на колесах и ладит так, чтобы выбрать какого-нибудь человека со слабостью, чтобы хмелем пошибче зашибался; ну, а ведь из нас, подрядчиков, как в силу-то мы
войдем, редкий, который бы не запойный пьяница
был, и сидит это он в трактире, ломается, куражится перед своим младшим пайщиком…
Часу в двенадцатом обыкновенно бывшая ключница генеральши, очень чопорная и в чепце старушка, готовила ему кофе, а молодая горничная, весьма миловидная из себя девушка, в чистеньком и с перетянутой талией холстинковом платье, на маленьком подносе несла ему этот кофе; и когда
входила к барину, то модно и слегка кланялась ему: вся прислуга у Александры Григорьевны
была преловкая и превыдержанная.
Вихров
вошел в этот загородок и поцеловал крест, стоящий на могиле отца; и опять затянулась: вечная память, и опять мужики и бабы начали плакать почти навзрыд. Наконец, и лития
была отслужена.
— Происходило то… — отвечала ему Фатеева, — когда Катя написала ко мне в Москву, разные приближенные госпожи, боясь моего возвращения, так успели его восстановить против меня, что, когда я приехала и
вошла к нему, он не глядит на меня, не отвечает на мои слова, — каково мне
было это вынести и сделать вид, что как будто бы я не замечаю ничего этого.
Юлию в самом деле, должно
быть, заинтересовал Вихров; по крайней мере, через несколько дней она
вошла в кабинет к отцу, который совсем уже
был старик, и села невдалеке от него, заметно приготовляясь к серьезному с ним разговору.
С трудом
войдя по лестнице в переднюю и сняв свою дорогую ильковую шубу, он велел доложить о себе: «действительный статский советник Захаревский!» В последнее время он из исправников
был выбран в предводители, получил генеральство и подумывал даже о звезде.
Добров
вошел и поклонился. Он
был еще в более оборванном сюртуке и худых сапожонках.
Тот, пожав ему руку, молодцевато
вошел в зало и каким-то орлом оглядел все общество: дам
было много и мужчин тоже.
— А у меня хоть и
есть кому, но дожидаться не
будут! — произнес ветреный Кергель и по просьбе Вихрова пошел распорядиться, чтобы лошадей его отложили. Возвратясь обратно, он
вошел с каким-то более солидным и даже отчасти важным видом.
Когда после ужина стали расходиться, Вихров, по обыкновению,
вошел в отводимый ему всегда кабинет и, к удивлению своему, увидел, что там же постлано
было и доктору.
— Ничего, смей! — говорил Вихров и хотел
было опять привлечь ее к себе, но в это время
вошел Иван.
Генерал, впрочем, совершенно уже привык к нервному состоянию своей супруги, которое в ней, особенно в последнее время, очень часто стало проявляться. В одно утро, наконец, когда Мари сидела с своей семьей за завтраком и, по обыкновению, ничего не
ела, вдруг раздался звонок; она по какому-то предчувствию вздрогнула немного. Вслед за тем лакей ей доложил, что приехал Вихров, и герой мой с веселым и сияющим лицом
вошел в столовую.
От Абреева Вихров прямо проехал в департамент к Плавину; положение его казалось ему унизительным, горьким и несносным. Довольно несмелою ногою
вошел он на небольшую лесенку министерства и, как водится, сейчас же
был спрошен солдатом...
Он хотел вечер лучше просидеть у себя в номере, чтобы пособраться несколько с своими мыслями и чувствами; но только что он поприлег на свою постель, как раздались тяжелые шаги, и
вошел к нему курьер и подал щегольской из веленевой бумаги конверт, в который вложена
была, тоже на веленевой бумаге и щегольским почерком написанная, записка: «Всеволод Никандрыч Плавин, свидетельствуя свое почтение Павлу Михайловичу Вихрову, просит пожаловать к нему в одиннадцать часов утра для объяснения по делам службы».
Стряпчий взял у него бумагу и ушел. Вихров остальной день провел в тоске, проклиная и свою службу, и свою жизнь, и самого себя. Часов в одиннадцать у него в передней послышался шум шагов и бряцанье сабель и шпор, — это пришли к нему жандармы и полицейские солдаты; хорошо, что Ивана не
было, а то бы он умер со страху, но и Груша тоже испугалась.
Войдя к барину с встревоженным лицом, она сказала...
Пройдя двое или трое сеней, они
вошли в длинную комнату, освещенную несколькими горящими лампадами перед целым иконостасом икон, стоящих по всей передней стене. Людей никого не
было.
— Выпьемте, а то обидится, — шепнул Миротворский Вихрову. Тот согласился.
Вошли уже собственно в избу к Ивану Кононову; оказалось, что это
была почти комната, какие обыкновенно бывают у небогатых мещан; но что приятно удивило Вихрова, так это то, что в ней очень
было все опрятно: чистая стояла в стороне постель, чистая скатерть положена
была на столе, пол и подоконники
были чисто вымыты, самовар не позеленелый, чашки не загрязненные.
Вихров в первый еще раз
входил в какой бы то ни
было острог.
Придрались они к тому, что будто бы удельное начальство землей их маненько пообидело, — сейчас перестали оброк платить и управляющего своего — тот
было приехал внушать им — выгнали, и предписано
было команде с исправником
войти к ним.
На этом месте письма в комнату
вошел голова; лицо его
было бледно, борода растрепана, видно, что он бежал в сильных попыхах.
— Что это такое вы делаете — не даете мне лошадей! — воскликнул он,
входя к ней в залу, в которой на столе
были уже расставлены закуска и вина разные.
Адъютант
был преданнейшее существо губернатору, — и хоть тот вовсе не посвящал его ни в какие тайны свои, он, однако, по какому-то чутью угадывал, к кому начальник губернии расположен
был и к кому — нет. Когда, на этот раз, Вихров
вошел в приемную, адъютант сейчас же по его физиономии прочел, что начальник губернии не
был к нему расположен, а потому он и не спешил об нем докладывать.
Разбойники с своими конвойными вышли вниз в избу, а вместо их другие конвойные ввели Елизавету Петрову. Она весело и улыбаясь
вошла в комнату, занимаемую Вихровым; одета она
была в нанковую поддевку, в башмаки; на голове у ней
был новый, нарядный платок. Собой она
была очень красивая брюнетка и стройна станом. Вихров велел солдату выйти и остался с ней наедине, чтобы она
была откровеннее.
Он слышал, что Лизавета что-то долго и негромко говорила атаману, а когда, наконец, разговор между ними совершенно прекратился, — он
вошел к ним. Лицо у Лизаветы
было заплакано, а атаман стоял и грустно усмехался.
— За мной, сюда! — сказал тот мужикам и сам первый
вошел, или, лучше сказать, спустился в шалаш, который сверху представлял только как бы одну крышу, но под нею
была выкопана довольно пространная яма или, скорей, комната, стены которой
были обложены тесом, а свет в нее проходил сквозь небольшие стеклышки, вставленные в крышу.
Вихров, с своей оставшейся странницей и в сопровождении Мелкова,
вошел в ближайшую избу.
Было уже совсем темно. Хозяйка в этом доме — и, должно
быть, девка, а не баба — засветила огонек. Вихров подметил, что она с приведенной странницей переглянулась, и даже они поклонились друг другу.