Неточные совпадения
— Не смею входить в ваши расчеты, — начала она с расстановкою и ударением, — но, с своей стороны,
могу сказать только одно, что дружба, по-моему, не должна выражаться на одних словах, а доказываться и на
деле: если вы действительно не в состоянии будете поддерживать вашего сына в гвардии, то я буду его содержать, — не роскошно, конечно, но прилично!.. Умру я, сыну моему будет поставлено это в первом пункте моего завещания.
Анна Гавриловна, — всегда обыкновенно переезжавшая и жившая с Еспером Иванычем в городе, и видевши, что он почти каждый вечер ездил к князю, — тоже, кажется,
разделяла это мнение, и один только ум и высокие качества сердца удерживали ее в этом случае: с достодолжным смирением она сознала, что не
могла же собою наполнять всю жизнь Еспера Иваныча, что, рано или поздно, он должен был полюбить женщину, равную ему по положению и по воспитанию, — и как некогда принесла ему в жертву свое материнское чувство, так и теперь задушила в себе чувство ревности, и (что бы там на сердце ни было) по-прежнему была весела, разговорчива и услужлива, хотя впрочем, ей и огорчаться было не от чего…
Отчего Павел чувствовал удовольствие, видя, как Плавин чисто и отчетливо выводил карандашом линии, — как у него выходило на бумаге совершенно то же самое, что было и на оригинале, — он не
мог дать себе отчета, но все-таки наслаждение ощущал великое; и вряд ли не то ли же самое чувство
разделял и солдат Симонов, который с час уже пришел в комнаты и не уходил, а, подпершись рукою в бок, стоял и смотрел, как барчик рисует.
Ванька молчал.
Дело в том, что он имел довольно хороший слух, так что некоторые песни с голосу играл на балалайке. Точно так же и склады он запоминал по порядку звуков, и когда его спрашивали, какой это склад, он начинал в уме: ба, ва, га, пока доходил до того, на который ему пальцами указывали. Более же этого он ничего не
мог ни припомнить, ни сообразить.
Великий Плавин (за все, что совершил этот юноша в настоящем
деле, я его иначе и назвать не
могу), устроив сцену, положил играть «Казака-стихотворца» [«Казак-стихотворец» — анекдотическая опера-водевиль в одном действий А.А.Шаховского (1777—1846).] и «Воздушные замки» [«Воздушные замки» — водевиль в стихах Н.И.Хмельницкого (1789—1845).].
— А я, напротив, оперы не люблю, — возразил Абреев, — и хоть сам музыкант, но слушать музыку пять часов не
могу сряду, а балет я
могу смотреть хоть целый
день.
— Вона, не
могу! — воскликнул, в свою очередь, Макар Григорьев. — Знаем ведь тоже: приходилось по делам-то нашим угощать бар-то, а своему господину уж не сделать того… Слава тебе господи,
сможем, не разоримся, — заключил Макар Григорьев и как-то самодовольно усмехнулся.
Герой мой вышел от профессора сильно опешенный. «В самом
деле мне,
может быть, рано еще писать!» — подумал он сам с собой и решился пока учиться и учиться!.. Всю эту проделку с своим сочинением Вихров тщательнейшим образом скрыл от Неведомова и для этого даже не видался с ним долгое время. Он почти предчувствовал, что тот тоже не похвалит его творения, но как только этот вопрос для него, после беседы с профессором, решился, так он сейчас же и отправился к приятелю.
Помилуйте, одно это, — продолжал кричать Салов, как бы больше уже обращаясь к Павлу: — Конт
разделил философию на теологическую, метафизическую и положительную: это верх, до чего
мог достигнуть разум человеческий!
— Ее обвинили, — отвечал как-то необыкновенно солидно Марьеновский, — и речь генерал-прокурора была, по этому
делу, блистательна. Он разбил ее на две части: в первой он доказывает, что m-me Лафарж
могла сделать это преступление, — для того он привел почти всю ее биографию, из которой видно, что она была женщина нрава пылкого, порывистого, решительного; во второй части он говорит, что она хотела сделать это преступление, — и это доказывает он ее нелюбовью к мужу, ссорами с ним, угрозами…
— Во Франции так называемые les tribunaux ordinaires [обыкновенные суды (франц.).] были весьма независимы: король не
мог ни сменять, ни награждать, ни перемещать даже судей; но зато явился особенный суд, le tribunal exceptionnel [суд для рассмотрения
дел, изъятых из общего судопроизводства (франц.).], в который мало-помалу перенесли все казенные и общественные
дела, а затем стали переносить и
дела частных лиц.
Вакация Павла приближалась к концу. У бедного полковника в это время так разболелись ноги, что он и из комнаты выходить не
мог. Старик, привыкший целый
день быть на воздухе, по необходимости ограничивался тем, что сидел у своего любимого окошечка и посматривал на поля. Павел, по большей части, старался быть с отцом и развеселял его своими разговорами и ласковостью. Однажды полковник, прищурив свои старческие глаза и посмотрев вдаль, произнес...
В
день отъезда, впрочем, старик не выдержал и с утра еще принялся плакать. Павел видеть этого не
мог без боли в сердце и без некоторого отвращения. Едва выдержал он минуты последнего прощания и благословения и, сев в экипаж, сейчас же предался заботам, чтобы Петр не спутался как-нибудь с дороги. Но тот ехал слишком уверенно: кроме того, Иван, сидевший рядом с ним на козлах и любивший, как мы знаем, покритиковать своего брата, повторял несколько раз...
— Хвалю и одобряю! — произнес Салов. — Я сам, хотя и меняю каждый
день женщин, но не
могу, чтобы около меня не было существа, мне преданного. Наклонность, знаете, имею к семейной жизни.
Вихров посмотрел ему в лицо. «
Может быть, в самом
деле он ни на что уж больше и не годен, как для кельи и для созерцательной жизни», — подумал он.
— Нет, вам не надо туда ездить, — решил и Макар Григорьев, — пустое
дело — бросить вам все это надо;
может быть, здесь невесту настоящую, хорошую, с приданым найдете!
«Неужели Неведомов прав, — думал он, — что мы
можем прочно любить только женщин безупречных?» Ко всему этому хаосу мыслей и чувствований присоединилось еще представление своей собственной жизни, в которой не было ни цели, ни
дела никакого.
— Да в чем же сумнительно-то
может быть в
делах? — спросил Вихров.
Дело, впрочем, не совсем было так, как рассказывала Клеопатра Петровна: Фатеев никогда ничего не говорил Прыхиной и не просил ее, чтобы жена к нему приехала, — это Прыхина все выдумала, чтобы спасти состояние для своей подруги, и поставила ту в такое положение, что, будь на месте Клеопатры Петровны другая женщина, она,
может быть, и не вывернулась бы из него.
Нынче вот я отстал, мне ничего водки не пить, а прежде
дня без того не
мог прожить, — вышла у меня вся эта пекуния [Пекуния — от латинского слова pecuniae — деньги (бурсацкий жаргон).], что матушка-дьяконица со мной отпустила, беда: хоть топись, не на что выпить!..
— Бога ради, сейчас; иначе я не ручаюсь, что она,
может быть, умрет; умоляю вас о том на коленях!.. — И m-lle Прыхина сделала движение, что как будто бы в самом
деле готова была стать на колени. — Хоть на минуточку, а потом опять сюда же приедете.
Жениться на мне вы не хотите, так как считаете меня недостойною этой чести, и потому — что я такое теперь? — потерянная женщина, живущая в любовницах, и, кроме того,
дела мои все запутаны; сама я ничего в них не смыслю, пройдет еще год, и я совсем нищей
могу остаться, а потому я хочу теперь найти человека, который бы хоть сколько-нибудь поправил мою репутацию и, наконец, занялся бы с теплым участием и моим состоянием…
— Да кто же
может, кто? — толковал ему Живин. — Все мы и пьем оттого, что нам
дела настоящего, хорошего не дают делать, — едем, черт возьми, коли ты желаешь того.
Герой мой был не таков, чтобы долго
мог вести подобную жизнь… В один
день все это ему опротивело и омерзело до последней степени.
«Мадам, ваш родственник, — и он при этом почему-то лукаво посмотрел на меня, — ваш родственник написал такую превосходную вещь, что до сих пор мы и наши друзья в восторге от нее; завтрашний
день она выйдет в нашей книжке, но другая его вещь встречает некоторое затруднение, а потому напишите вашему родственнику, чтобы он сам скорее приезжал в Петербург; мы тут лично ничего не
можем сделать!» Из этих слов ты поймешь, что сейчас же делать тебе надо: садись в экипаж и скачи в Петербург.
— Потом-с, — продолжал Абреев, — я, конечно, подыму все мои маленькие ресурсы, чтобы узнать, в чем тут
дело, но я существо весьма не всемогущее,
может быть, мне и не удастся всего для вас сделать, что можно бы, а потому, нет ли у вас еще кого-нибудь знакомых, которых вы тоже поднимете в поход за себя?
—
Может быть! — согласился с этим и Вихров и затем, попросив секретаря, чтобы тот прислал ему
дело, отпустил его в суд.
— Да-с. Все смеялась она: «Жена у тебя дура, да ты ее очень любишь!» Мне это и обидно было, а кто ее знает, другое
дело:
может, она и отворотного какого дала мне. Так пришло, что женщины видеть почесть не
мог: что ни сделает она, все мне было не по нраву!
— Удивительное
дело! — произнес исправник, вскинув к небу свои довольно красивые глаза. — Вот уж по пословице — не знаешь, где упадешь! Целую неделю я там бился, ничего не
мог открыть!
— Они,
может быть, и меня убьют; я тоже еду к ним по неприятному для них
делу, — проговорил Вихров.
Вы далее,
может быть, спросите меня, зачем же я мешаю себя в это
дело?..
— Есть недурные! — шутил Вихров и, чтобы хоть немножко очистить свою совесть перед Захаревскими, сел и написал им, брату и сестре вместе, коротенькую записку: «Я, все время занятый разными хлопотами, не успел побывать у вас и хотел непременно исполнить это сегодня; но сегодня, как нарочно, посылают меня по одному экстренному и секретному
делу — так что и зайти к вам не
могу, потому что за мной, как страж какой-нибудь, смотрит мой товарищ, с которым я еду».
Должности этой Пиколов ожидал как манны небесной — и без восторга даже не
мог помыслить о том, как он, получив это звание, приедет к кому-нибудь с визитом и своим шепелявым языком велит доложить: «Председатель уголовной палаты Пиколов!» Захаревские тоже были у Пиколовых, но только Виссарион с сестрой, а прокурор не приехал: у того с каждым
днем неприятности с губернатором увеличивались, а потому они не любили встречаться друг с другом в обществе — достаточно уже было и служебных столкновений.
— Вы бы гораздо лучше сделали, если бы попросили на это
дело какого-нибудь другого чиновника: я в службе мнителен и
могу очень повредить вашему брату, — сказал он.
— Не погубите! — начал он мелодраматическим голосом. — Я отец семейства, у меня жена теперь умирает, я сам почти помешанный какой-то, ничего не
могу сообразить. Уезжайте теперь, не доканчивайте вашего
дела, а потом я соображу и попрошу о чем-нибудь для себя начальника губернии.
— Мне по этому
делу,
может быть, опять придется послать, — проговорил губернатор и с
делом ушел в кабинет.
— Вторая моя просьба, — начал он, сам не зная хорошенько, зачем это говорит, и,
может быть, даже думая досадить этим губернатору, — вторая… уволить меня от производства следствий по
делам раскольников.
— Я не
могу этих
дел исполнять, — говорил Вихров.
— Очень вредно-с, но это было
дело их архитектора смотреть. Я сдал ему печи из настоящего материала — и чтобы они были из какого-нибудь негодного сложены, в сдаточном акте этого не значится, но после они
могли их переложить и сложить бог знает из какого кирпича — времени полгода прошло!
— Ни-ни-ни! — воскликнул Живин. — И не думай отговариваться! А так как свадьба моя в воскресенье, так не угодно ли вам пожаловать ко мне в субботу — и вместе поедем на девичник. Надеюсь, что ты не потяготишься
разделить со мной это,
может быть, первое еще счастливое для меня
дело в жизни?! — заключил Живин с чувством.
— Не
могу я этого сделать, — отвечал Абреев, — потому что я все-таки взял его из Петербурга и завез сюда, а потом кем я заменю его? Прежних взяточников я брать не хочу, а молодежь, — вот видели у меня старушку, которая жаловалась мне, что сын ее только что не бьет ее и требует у ней состояния, говоря, что все имения должны быть общие: все они в таком же роде; но сами согласитесь, что с такими господами делать какое-нибудь серьезное
дело — невозможно!
Такая жизнь влюбленных
могла бы, кажется, почесться совершенно счастливою, но, на самом
деле, это было далеко не так: лицо моего героя было постоянно мрачно.
— Нет, даже легко!.. Легко даже! — воскликнул Вихров и, встав снова со стула, начал ходить по комнате. — Переносить долее то, что я переносил до сих пор, я не
могу!.. Одна глупость моего положения
может каждого свести с ума!.. Я, как сумасшедший какой, бегу сюда каждый
день — и зачем? Чтобы видеть вашу счастливую семейную жизнь и мешать только ей.
Виссариону, кажется, очень хотелось поговорить об этом
деле с Вихровым, но он на этот раз удержался,
может быть, потому, что Иларион при самом начале этого разговора взглянул на него недовольным взглядом.
— О нет! — произнес Абреев. — Но это вы сейчас чувствуете по тону получаемых бумаг, бумаг, над которыми, ей-богу, иногда приходилось целые
дни просиживать, чтобы понять, что в них сказано!.. На каждой строчке: но, впрочем, хотя… а что именно — этого-то и не договорено, и из всего этого вы
могли вывести одно только заключение, что вы должны были иметь железную руку, но мягкую перчатку.
— Да, — продолжал Абреев, — но я вынужден был это сделать: он до того в
делах моих зафантазировался, что я сам
мог из-за него подпасть серьезной ответственности, а потому я позвал его к себе и говорю: «Николай Васильич, мы на стольких пунктах расходимся в наших убеждениях, что я решительно нахожу невозможным продолжать нашу совместную службу!» — «И я, говорит, тоже!» — «Но, — я говорю, — так как я сдвинул вас из Петербурга, с вашего пепелища, где бы вы, вероятно, в это время нашли более приличное вашим способностям занятие, а потому позвольте вам окупить ваш обратный путь в Петербург и предложить вам получать лично от меня то содержание, которое получали вы на службе, до тех пор, пока вы не найдете себе нового места!» Он поблагодарил меня за это, взял жалованье за два года даже вперед и уехал…
— Да вам-то что за
дело до этого! — прикрикнул уж на него Плавин. — Если вам кажется некрасиво это, то не глядите и отворачивайтесь, и почем вы знаете, что народу также,
может быть, противно и ненавистно видеть, как вы ездите в ваших колясках; однако он пока не мешает вам этого делать.
— То — цари, это другое
дело, — возразил ей Вихров. — Народ наш так понимает, что царь
может быть и тиран и ангел доброты, все приемлется с благодарностью в силу той идеи, что он посланник и помазанник божий. Хорош он — это милость божья, худ — наказанье от него!