Неточные совпадения
Полковник
был от души рад отъезду последнего, потому что мальчик этот, в самом деле, оказался ужасным шалуном: несмотря на то, что все-таки
был не дома, а в гостях, он успел уже слазить на все крыши, отломил у коляски дверцы, избил маленького крестьянского мальчишку и, наконец, обжег себе в кузнице страшно руку.
— Касательно второго вашего ребенка, — продолжала Александра Григорьевна, — я хотела
было писать прямо к графу. По дружественному нашему знакомству это
было бы возможно; но сами согласитесь, что лиц, так высоко поставленных, беспокоить о каком-нибудь определении в училище ребенка — совестно и неделикатно; а потому вот вам письмо к лицу, гораздо низшему, но, пожалуй,
не менее сильному… Он друг нашего
дома, и вы ему прямо можете сказать, что Александра-де Григорьевна непременно велела вам это сделать!
Гораздо уже в позднейшее время Павел узнал, что это топанье означало площадку лестницы, которая должна
была проходить в новом
доме Еспера Иваныча, и что сам господин
был даровитейший архитектор, академического еще воспитания, пьянчуга, нищий,
не любимый ни начальством, ни публикой.
— Нет,
не то что места, а семена, надо
быть, плохи. Какая-нибудь, может, рожь расхожая и непросеянная. Худа и обработка тоже: круглую неделю у нее мужики на задельи стоят; когда около дому-то справить!
Затем отпер их и отворил перед Вихровыми дверь. Холодная, неприятная сырость пахнула на них. Стены в комнатах
были какого-то дикого и мрачного цвета; пол грязный и покоробившийся; но больше всего Павла удивили подоконники: они такие
были широкие, что он на них мог почти улечься поперек; он никогда еще во всю жизнь свою
не бывал ни в одном каменном
доме.
Публика начала сбираться почти
не позже актеров, и первая приехала одна дама с мужем, у которой, когда ее сыновья жили еще при ней, тоже
был в
доме театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на все домашние спектакли и всем говорила: «У нас самих это
было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером в той же казенной палате, где и Разумов, можно
было сказать только одно, что он целый день
пил и никогда
не был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он
был называем: «Гаврило Насосыч».
Впрочем, вышел новый случай, и Павел
не удержался: у директора
была дочь, очень милая девушка, но она часто бегала по лестнице — из
дому в сад и из саду в
дом; на той же лестнице жил молодой надзиратель; любовь их связала так, что их надо
было обвенчать; вслед же за тем надзиратель
был сделан сначала учителем словесности, а потом и инспектором.
У Еспера Иваныча в городе
был свой
дом, для которого тот же талантливый маэстро изготовил ему план и фасад; лет уже пятнадцать
дом был срублен, покрыт крышей, рамы в нем
были вставлены, но — увы! — дальше этого
не шло; внутри в нем
были отделаны только три — четыре комнаты для приезда Еспера Иваныча, а в остальных пол даже
не был настлан.
Еспер Иваныч когда ему полтинник, когда целковый даст; и теперешний раз пришел
было; я сюда его
не пустила, выслала ему рубль и велела идти домой; а он заместо того — прямо в кабак… напился там, идет домой, во все горло дерет песни; только как подошел к нашему
дому, и говорит сам себе: «Кубанцев, цыц,
не смей
петь: тут твой благодетель живет и хворает!..» Потом еще пуще того заорал песни и опять закричал на себя: «Цыц, Кубанцев,
не смей благодетеля обеспокоить!..» Усмирильщик какой — самого себя!
Самый
дом и вся обстановка около него как бы вовсе
не изменились: ворота так же
были отворены, крыльцо — отперто; даже на окне, в зале, как Павлу показалось, будто бы лежал дорожный саквояж, «Что за чудо, уж
не воротились ли они из Москвы?» — подумал он и пошел в самый
дом.
— Нельзя-с! — повторил Силантий. — Позвольте-с, я доложу, — прибавил он и, как бы сам
не понимая, что делает, отворил дверь, юркнул в нее и, как слышно
было, заперев ее, куда-то проворно побежал по
дому.
— Всегда к вашим услугам, — отвечал ей Павел и поспешил уйти. В голове у него все еще шумело и трещало; в глазах мелькали зеленые пятна; ноги едва двигались. Придя к себе на квартиру, которая
была по-прежнему в
доме Александры Григорьевны, он лег и так пролежал до самого утра, с открытыми глазами,
не спав и в то же время как бы ничего
не понимая, ничего
не соображая и даже ничего
не чувствуя.
— Это доказательство вовсе
не из катехизиса, а, напротив — доказательство истории, — поддержал его Неведомов. — Существование везде и всюду религии
есть такой же факт, как вот этот
дом, эти деревья, эти облака, — и от него никакому философу отвертеться нельзя.
Оставшись один, Павел почти в лихорадке стал прислушиваться к раздававшемуся — то тут, то там — шуму в
доме; наконец терпения у него уж больше недостало: он выглянул в залу — там никого
не было, а в окошечке чайной светился уже огонек.
Дом князя Курского
был барский и
не на московский лад, а на петербургский: каменный, двухэтажный, с зеркальным подъездом.
— Ну,
будет на сегодня! — сказал,
не вытерпев более этой пытки, Павел. — Я вас, Анна Ивановна, довезу до
дому, — прибавил он нарочно громко.
Остальное ты все знаешь, и я только прибавлю, что, когда я виделась с тобой в последний раз в
доме Еспера Иваныча и тут же
был Постен и когда он ушел, мне тысячу раз хотелось броситься перед тобой на колени и умолять тебя, чтобы ты спас меня и увез с собой, но ты еще
был мальчик, и я знала, что
не мог этого сделать.
Чтобы рассеяться немного, он вышел из
дому, но нервное состояние все еще продолжалось в нем: он никак
не мог выкинуть из головы того, что там как-то шевелилось у него, росло, — и только, когда зашел в трактир,
выпил там рюмку водки, съел чего-то массу, в нем поутихла его моральная деятельность и началась понемногу жизнь материальная: вместо мозга стали работать брюшные нервы.
Барин наш терпел, терпел, — и только раз, когда к нему собралась великая компания гостей, ездили все они медведя поднимать, подняли его, убили, на радости, без сумнения, порядком
выпили; наконец, после всего того, гости разъехались, остался один хозяин
дома, и скучно ему: разговоров иметь
не с кем, да и голова с похмелья болит; только вдруг докладывают, что священник этот самый пришел там за каким-то дельцем маленьким…
«Да правда ли, говорит, сударь… — называет там его по имени, — что вы его
не убили, а сам он убился?» — «Да, говорит, друг любезный, потяну ли я тебя в этакую уголовщину; только и всего, говорит, что боюсь прижимки от полиции; но, чтобы тоже, говорит, у вас и в селе-то между причетниками большой болтовни
не было, я, говорит, велю к тебе в
дом принести покойника, а ты, говорит, поутру его вынесешь в церковь пораньше, отслужишь обедню и похоронишь!» Понравилось это мнение священнику: деньгами-то с дьячками ему
не хотелось, знаете, делиться.
Сейчас же улегшись и отвернувшись к стене, чтобы только
не видеть своего сотоварища, он решился, когда поулягутся немного в
доме, идти и отыскать Клеопатру Петровну; и действительно, через какие-нибудь полчаса он встал и,
не стесняясь тем, что доктор явно
не спал, надел на себя халат и вышел из кабинета; но куда
было идти, — он решительно
не знал, а потому направился, на всякий случай, в коридор, в котором
была совершенная темнота, и только
было сделал несколько шагов, как за что-то запнулся, ударился ногой во что-то мягкое, и вслед за тем раздался крик...
Оказалось, что Вихров попал ногой прямо в живот спавшей в коридоре горничной, и та, испугавшись, куда-то убежала. Он очень хорошо видел, что продолжать далее розыски
было невозможно: он мог перебудить весь
дом и все-таки
не найти Клеопатры Петровны.
— Мы точно что, судырь, — продолжал тот же мужик, покраснев немного, — баяли так, что мы
не знаем. Господин, теперича, исправник и становой спрашивают: «
Не видали ли вы, чтобы Парфенка этот бил жену?» — «Мы, говорим,
не видывали; где же нам видеть-то? Дело это семейное, разве кто станет жену бить на улице?
Дома на это
есть место:
дома бьют!»
— Из дому-то она небогатого шла; от этого, чай, и согласья-то у них
не было, — проговорил священник, запуская руку в карман подрясника и вынимая оттуда новый бумажный платок носовой, тоже, как видно, взятый для франтовства.
Вихров, разумеется, очень хорошо понимал, что со стороны высокого мужика
было одно только запирательство; но как его
было уличить: преступник сам от своих слов отказывался, из соседей никто против богача ничего
не покажет, чиновники тоже
не признаются, что брали от него взятки; а потому с сокрушенным сердцем Вихров отпустил его, девку-работницу сдал на поруки хозяевам
дома, а Парфена велел сотскому и земскому свезти в уездный город, в острог.
— Никогда он на тебе
не женится, — бухнул он ей прямо, — потому что у него
дома есть предмет страсти.
— Да, поспрячу, — отвечал священник, и в самом деле, как видно, намерен
был это сделать, — потому что хоть
было уже довольно темно, он, однако, велел работнику
не селом ехать, а взять объездом, и таким образом они подъехали к
дому его со двора.
Чтобы разговор как-нибудь
не перешел на личные отношения, Вихров принялся
было рассказывать и прежнее свое путешествие в Учню, но в это время к нему подошла хозяйка
дома и, тронув его легонько веером по плечу, сказала ему...
— Ну, опекуном там, что ли, очень мне нужно это! — возразила ему с досадой m-me Пиколова и продолжала: — Только вы знаете, какие нынче года
были: мужики, которые побогатей
были, холерой померли; пожар тоже в
доме у него случился; рожь вон все сам-друг родилась… Он в опекунской-то совет и
не платил… «Из чего, говорит, мне платить-то?.. У меня вон, говорит, какие все несчастия в имении».
—
Не помню я; давно уж это
было, как я ушел из
дому, — отвечал старик угрюмо.
Вихров, с своей оставшейся странницей и в сопровождении Мелкова, вошел в ближайшую избу.
Было уже совсем темно. Хозяйка в этом
доме — и, должно
быть, девка, а
не баба — засветила огонек. Вихров подметил, что она с приведенной странницей переглянулась, и даже они поклонились друг другу.
Юноша, должно
быть, побаивался своего дяденьки, потому что, чем ближе они стали подъезжать к жилищу, тем беспокойнее он становился, и когда, наконец, въехали в самую усадьбу (которая, как успел заметить Вихров,
была даже каменная), он,
не дав еще хорошенько кучеру остановить лошадей и несмотря на свои слабые ноги, проворно выскочил из тарантаса и побежал в
дом, а потом через несколько времени снова появился на крыльце и каким-то довольным и успокоительным голосом сказал Вихрову...
Что я
не нерадив к службе — это я могу доказать тем, что после каждой ревизии моего суда он объявлял мне печатную благодарность; бывал-с потом весьма часто у меня в
доме; я у него распоряжался на балах,
был приглашаем им на самые маленькие обеды его.
— Никакого права
не имею даже вызвать его к себе! Вам гораздо бы лучше
было обратиться к какому-нибудь другу вашего
дома или, наконец, к предводителю дворянства, которые бы внушили ему более честные правила, а никак уж
не ко мне, представителю только полицейско-хозяйственной власти в губернии! — говорил Абреев; он, видимо, наследовал от матери сильную наклонность выражаться несколько свысока.
В карете генерал, когда они поехали, тоже все как-то поеживался, откашливался; хотел, как видно, что-то такое сказать и
не находился; впрочем, и пространство, которое им надобно
было проехать до квартиры Плавина,
было слишком небольшое, а лошади несли их быстро, так что через какие-нибудь минуты они очутились уже у подъезда знакомого нам казенного
дома.
В одно утро Вихров прошел к Мари и застал у ней, сверх всякого ожидания, Абреева. Евгения Петровича, по обыкновению,
дома не было: шаловливый старик окончательно проводил все время у своей капризной Эммы.