Неточные совпадения
Молодого казака Климовского стал играть гимназист седьмого класса,
большой франт, который играл уже эту роль прежде и известен был тем, что,
очень ловко танцуя мазурку, вылетал в своем первом явлении на сцену.
— А ты зачем так уж
очень плечи-то вверх поднимал? — обратился он к Альнаскарову, переодевавшемуся в Климовского. — Ты бы уж лучше нос
больше кверху драл, все бы
больше фантазера в себе являл!
Все переходили по недоделанному полу в комнату Мари, которая оказалась
очень хорошенькой комнатой, довольно
большою, с итальянским окном, выходившим на сток двух рек; из него по обе стороны виднелись и суда, и мачты, и паруса, и плашкотный мост, и наконец противоположный берег, на склоне которого размещался монастырь, окаймленный оградою с стоявшими при ней угловыми башнями, крытыми черепицею, далее за оградой кельи и службы, тоже крытые черепицей, и среди их церкви и колокольни с серебряными главами и крестами.
В гостиной Вихровы застали довольно
большое общество: самую хозяйку, хоть и
очень постаревшую, но по-прежнему с претензиями одетую и в тех же буклях 30-х годов, сына ее в расстегнутом вицмундире и в эполетах и монаха в клобуке, с пресыщенным несколько лицом, в шелковой гроденаплевой [Гроденапль — плотная ткань, род тафты, от франц. gros de Naples.] рясе, с красивыми четками в руках и в чищенных сапогах, — это был настоятель ближайшего монастыря, отец Иоаким, человек ученый, магистр богословия.
Он
очень важно себя держал и, по-видимому, пользовался
большим почетом от хозяйки.
— Надо быть, что вышла, — отвечал Макар. — Кучеренко этот ихний прибегал ко мне; он тоже сродственником как-то моим себя почитает и думал, что я
очень обрадуюсь ему: ай-мо, батюшка, какой дорогой гость пожаловал; да стану ему угощенье делать; а я вон велел ему заварить кой-каких спиток чайных, дал ему потом гривенник… «Не ходи, говорю, брат
больше ко мне, не-пошто!» Так он болтал тут что-то такое, что свадьба-то была.
Здесь он весьма внимательно прочитал вывешенную к сему образу молитву, и, как ему показалось,
большая часть слов из нее
очень близко подходили к его собственным чувствованиям.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван,
очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно
большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то
больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
Огромная комната, паркетные полы, светлые ясеневые парты, толпа студентов, из коих
большая часть были
очень красивые молодые люди, и все в новых с иголочки вицмундирах, наконец, профессор, который пришел, прочел и ушел, как будто ему ни до кого и дела не было, — все это
очень понравилось Павлу.
— Что ж такое?.. —
больше уже бормотал Павел. Он сам
очень хорошо понял, что не совсем удачно выразился.
Я
очень хорошо понимаю, что разум есть одна из важнейших способностей души и что, действительно, для него есть предел, до которого он может дойти; но вот тут-то, где он останавливается, и начинает, как я думаю, работать другая способность нашей души — это фантазия, которая произвела и искусства все и все религии и которая, я убежден, играла
большую роль в признании вероятности существования Америки и подсказала многое к открытию солнечной системы.
—
Очень хорошо! — похвалил Вихров, но, кажется,
больше из приличия.
— Милости прошу, господа, ко мне; у меня номер довольно
большой, — сказал Павел: ему
очень нравилось все это общество.
Вихров, через несколько месяцев, тоже уехал в деревню — и уехал с
большим удовольствием. Во-первых, ему
очень хотелось видеть отца, потом — посмотреть на поля и на луга; и, наконец, не совсем нравственная обстановка городской жизни начинала его душить и тяготить!
Словом, он знал их
больше по отношению к барям, как полковник о них натолковал ему; но тут он начал понимать, что это были тоже люди, имеющие свои собственные желания, чувствования, наконец, права. Мужик Иван Алексеев, например, по одной благородной наружности своей и по складу умной речи, был, конечно, лучше половины бар, а между тем полковник разругал его и дураком, и мошенником — за то, что тот не
очень глубоко вбил стожар и сметанный около этого стожара стог свернулся набок.
Павел попал прямо в цель. Приставша действительно любила
очень близкого к ней человека — молодого письмоводителя мужа, но только о чувствах с ним не говорила, а
больше водкой его поила.
— Меня-то теперь, Вихров,
больше всего беспокоит, — продолжала Анна Ивановна, — что Неведомов
очень рассердился на меня и презирает меня!..
Салов жил
очень недалеко от него, на Петровке, и занимал довольно
большую квартиру, в которой Павел застал страшный беспорядок.
— Мне будет
очень тяжело видеть страдания его, — продолжала она, нахмуривая уже брови, — потому что этот человек все-таки сделал для меня добра гораздо
больше, чем все остальные люди.
— Поэзии тут
очень много?.. — как бы
больше спросил Неведомова Петин.
— Да! — отвечал тот. — Это место, например, когда влюбленные сидят на берегу реки и видят вдали
большой лес, и им представляется, что если бы они туда ушли, так скрылись бы от всех в мире глаз, — это
очень поэтично и верно.
— В том, что у меня
большая проруха в эстетическом образовании: я
очень мало читал критик, не занимался почти совершенно философией — вот этим-то я и хочу теперь заняться.
Чтобы объяснить эти слова Клеопатры Петровны, я должен сказать, что она имела довольно странный взгляд на писателей; ей как-то казалось, что они непременно должны были быть или люди знатные, в
больших чинах, близко стоящие к государю, или, по крайней мере,
очень ученые, а тут Вихров,
очень милый и дорогой для нее человек, но все-таки весьма обыкновенный, хочет сделаться писателем и пишет; это ей решительно казалось заблуждением с его стороны, которое только может сделать его смешным, а она не хотела видеть его нигде и ни в чем смешным, а потому, по поводу этому, предполагала даже поговорить с ним серьезно.
В прежнее время она никак бы не допустила этого сделать; кроме того, Вихров с
большим неудовольствием видел, что в ухабах, когда сани
очень опускались вниз, Клеопатра Петровна тоже наклонялась и опиралась на маленького доктора, который, в свою очередь, тоже с
большим удовольствием подхватывал ее.
В Петербурге он был
больше известен как врач духа, чем врач тела, и потому, по преимуществу, лечил женщин, которых сам
очень любил и знал их и понимал до тонкости.
—
Очень рад, конечно, не за вас, а за себя, что вас вижу здесь! — говорил он, вводя меня в свой кабинет, по убранству которого видно было, что Захаревский много работал, и вообще за последнее время он
больше чем возмужал: он как-то постарел, — чиновничье честолюбие, должно быть, сильно его глодало.
— Да это, благодарим милость вашу, было немножко, — отвечал с улыбкою голова. — То, ваше высокородие, горестно, что иконы все
больше родительского благословения, — и их там тоже, как мы наслышаны, не
очень хранят, в сарай там али в подвал даже свалят гуртом: сырость, прель, гадина там разная, — кровью даже сердце обливается, как и подумаешь о том.
Он всегда
очень любил, когда начальник губернии бывал у них в гостях, даже когда это случалось и в его отсутствие, потому что это все-таки показывало, что тот не утратил расположения к их семейству, а расположением этим Пиколов в настоящее время дорожил
больше всего на свете, так как начальник губернии обещался его представить на имеющуюся в скором времени открыться вакансию председателя уголовной палаты.
— Потом, что пол
очень провесился, боятся ходить, — как бы
больше сообщал Захаревскому начальник губернии.
Когда они возвратились к Клеопатре Петровне, она сидела уж за карточным столом, закутанная в шаль. На первых порах Клеопатра Петровна принялась играть с
большим одушевлением: она обдумывала каждый ход, мастерски разыгрывала каждую игру; но Вихров отчасти с умыслом, а частью и от неуменья и рассеянности с самого же начала стал страшно проигрывать. Катишь тоже подбрасывала
больше карты, главное же внимание ее было обращено на больную, чтобы та не
очень уж агитировалась.
— Учили, что ли, их
очень плохо, но, верьте, он ничего не знает: все, что говорит, — это
больше выслушанное или накануне только вычитанное; а иногда так проврется, что от него пахнет необразованием.
Неточные совпадения
Хлестаков. Покорно благодарю. Я сам тоже — я не люблю людей двуличных. Мне
очень нравится ваша откровенность и радушие, и я бы, признаюсь,
больше бы ничего и не требовал, как только оказывай мне преданность и уваженье, уваженье и преданность.
Добчинский. Марья Антоновна! (Подходит к ручке.)Честь имею поздравить. Вы будете в
большом,
большом счастии, в золотом платье ходить и деликатные разные супы кушать;
очень забавно будете проводить время.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом…
очень,
очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с
большим, с
большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь,
больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не то чтобы из интереса. А дочка городничего
очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
— Ах, с Бузулуковым была история — прелесть! — закричал Петрицкий. — Ведь его страсть — балы, и он ни одного придворного бала не пропускает. Отправился он на
большой бал в новой каске. Ты видел новые каски?
Очень хороши, легче. Только стоит он… Нет, ты слушай.