Неточные совпадения
Вскоре после того Павел услышал, что в комнатах завыла и заголосила скотница. Он вошел и увидел, что она стояла перед полковником, вся промокшая, с лицом истощенным, с
ногами, окровавленными от хождения
по лесу.
Она по-прежнему была в оборванном сарафанишке и с босыми расцарапанными
ногами и по-прежнему хотела, кажется,
по преимуществу поразить полковника.
Плавин шел
по ней привычной
ногой, а Павел, следовавший за ним, от переживаемых ощущений решительно не видел,
по какой дороге он идет, — наконец спотыкнулся, упал в яму, прямо лицом и руками в снег, — перепугался очень, ушибся.
— Всегда к вашим услугам, — отвечал ей Павел и поспешил уйти. В голове у него все еще шумело и трещало; в глазах мелькали зеленые пятна;
ноги едва двигались. Придя к себе на квартиру, которая была по-прежнему в доме Александры Григорьевны, он лег и так пролежал до самого утра, с открытыми глазами, не спав и в то же время как бы ничего не понимая, ничего не соображая и даже ничего не чувствуя.
Возвратившись домой,
по обыкновению, немного выпивши, он велел Ваньку, все еще продолжавшего спать, тому же Огурцову и тем же способом растолкать, и, когда Ванька встал, наконец, на
ноги и пришел в некоторое сознание, Макар Григорьев спросил его...
Павел опустился — от волнения он едва стоял на
ногах; но потом, когда лекция кончилась и профессор стал сходить
по лестнице, Павел нагнал его.
Тот сейчас же его понял, сел на корточки на пол, а руками уперся в пол и, подняв голову на своей длинной шее вверх, принялся тоненьким голосом лаять — совершенно как собаки, когда они вверх на воздух на кого-то и на что-то лают; а Замин повалился, в это время, на пол и начал, дрыгая своими коротенькими
ногами, хрипеть и визжать по-свинячьи. Зрители, не зная еще в чем дело, начали хохотать до неистовства.
Вакация Павла приближалась к концу. У бедного полковника в это время так разболелись
ноги, что он и из комнаты выходить не мог. Старик, привыкший целый день быть на воздухе,
по необходимости ограничивался тем, что сидел у своего любимого окошечка и посматривал на поля. Павел,
по большей части, старался быть с отцом и развеселял его своими разговорами и ласковостью. Однажды полковник, прищурив свои старческие глаза и посмотрев вдаль, произнес...
Нельзя сказать, чтоб полученное Вихровым от отца состояние не подействовало на него несколько одуряющим образом: он сейчас же нанял очень хорошую квартиру, меблировал ее всю заново; сам оделся совершеннейшим франтом; Ивана он тоже обмундировал с головы до
ног. Хвастанью последнего,
по этому поводу, пределов не было. Горничную Клеопатры Петровны он, разумеется, сию же минуту выкинул из головы и стал подумывать, как бы ему жениться на купчихе и лавку с ней завести.
Мари, ребенок и Павел пошли
по парку, но прошли они недалеко и уселись на скамеечке. Ребенок стал у
ног матери. Павлу и Мари, видимо, хотелось поговорить между собой.
Вихров стоял на
ногах, бледный, как мертвец, и у него слезы текли
по щекам.
— А третий сорт: трудом, потом и кровью христианской выходим мы, мужики, в люди. Я теперича вон в сапогах каких сижу, — продолжал Макар Григорьев, поднимая и показывая свою в щеголеватый сапог обутую
ногу, — в грязи вот их не мачивал, потому все на извозчиках езжу; а было так, что приду домой, подошвы-то от сапог отвалятся, да и
ноги все в крови от ходьбы: бегал это все я
по Москве и работы искал; а в работниках жить не мог, потому — я горд, не могу, чтобы чья-нибудь власть надо мной была.
Вихрова
по преимуществу поражала в юном пастыре явная неразвитость его. «Прежние попы как-то умней и образованней были», — думал он. Священник, наконец, встал на
ноги и, видимо, некоторое время сбирался что-то такое сказать.
Когда Вихров возвращался домой, то Иван не сел,
по обыкновению, с кучером на козлах, а поместился на запятках и еле-еле держался за рессоры: с какой-то радости он счел нужным мертвецки нализаться в городе. Придя раздевать барина, он был бледен, как полотно, и даже пошатывался немного, но Вихров, чтобы не сердиться, счел лучше уж не замечать этого. Иван, однако, не ограничивался этим и, став перед барином, растопырив
ноги, произнес диким голосом...
— Не пью, ваше превосходительство, два года, третий, — отвечал Добров,
по обыкновению вставая на
ноги.
Они сначала проехали одну улицу, другую, потом взобрались на какую-то гору. Вихров видел, что проехали мимо какой-то церкви, спустились потом
по косогору в овраг и остановились перед лачугой. Живин хоть был и не в нормальном состоянии, но шел, однако, привычным шагом. Вихров чувствовал только, что его
ноги ступали
по каким-то доскам, потом его кто-то стукнул дверью в грудь, — потом они несколько времени были в совершенном мраке.
— А хоть тем, что вашим разным инженерным проделкам потворствует, а вы у него за это ножки целуете! — проговорил резко прокурор и, встав на
ноги, начал ходить
по комнате.
Ночь была совершенно темная, а дорога страшная — гололедица.
По выезде из города сейчас же надобно было ехать проселком. Телега на каждом шагу готова была свернуться набок. Вихров почти желал, чтобы она кувырнулась и сломала бы руку или
ногу стряпчему, который начал становиться невыносим ему своим усердием к службе. В селении, отстоящем от города верстах в пяти, они, наконец, остановились. Солдаты неторопливо разместились у выходов хорошо знакомого им дома Ивана Кононова.
Дама сердца у губернатора очень любила всякие удовольствия, и
по преимуществу любила она составлять благородные спектакли — не для того, чтобы играть что-нибудь на этих спектаклях или этак, как любили другие дамы, поболтать на репетициях о чем-нибудь, совсем не касающемся театра, но она любила только наряжаться для театра в костюмы театральные и, может быть, делала это даже не без цели, потому что в разнообразных костюмах она как будто бы еще сильней производила впечатление на своего сурового обожателя: он смотрел на нее, как-то более обыкновенного выпуча глаза, через очки, негромко хохотал и слегка подрягивал
ногами.
Костюм Офелии Пиколова переменила,
по крайней мере, раз пять и все совещалась об этом с Вихровым; наконец, он ее одел для последнего акта в белое платье, но совершенно без юбок, так что платье облегало около ее
ног, вуаль был едва приколот, а цветы — белые камелии — спускались тоже не совсем в порядке на одну сторону.
— Убил, ваше благородие, как легли мы с ней спать, я и стал ее бранить, пошто она мне лошадь не подсобила отпрячь; она молчит; я ударил ее
по щеке, она заплакала навзрыд. Это мне еще пуще досадней стало; я взял да стал ей ухо рвать; она вырвалась и убежала от меня на двор, я нагнал ее, сшиб с
ног и начал ее душить.
Я, матерь божья, так за барина остервенился, выхватил у солдата одного ружье, побежал тоже на неприятеля, и вот согрешил грешный: бабенка тут одна попалась, ругается тоже, — так ее в
ногу пырнул штыком, что завертелась даже, и пошли мы, братец, после того
по избам бесчинствовать.
Те подползли и поднялись на
ноги — и все таким образом вошли в моленную. Народу в ней оказалось человек двести. При появлении священника и чиновника в вицмундире все, точно
по команде, потупили головы. Стоявший впереди и наряженный даже в епитрахиль мужик мгновенно стушевался; епитрахили на нем не стало, и сам он очутился между другими мужиками, но не пропал он для глаз священника.
Когда он встал на
ноги, то оказалось (Вихров до этого видел его только сидящим)… оказалось, что он был необыкновенно худой, высокий, в какой-то длинной-предлинной ваточной шинели, надетой в рукава и подпоясанной шерстяным шарфом; уши у него были тоже подвязаны, а на руках надеты зеленые замшевые перчатки; фамилия этого молодого человека была Мелков; он был маменькин сынок, поучился немного в корпусе, оттуда она
по расстроенному здоровью его взяла назад, потом он жил у нее все в деревне — и в последнюю баллотировку его почти из жалости выбрали в члены суда.
Все равно на
ногах уж не стоишь!» — а Вихрова он просто напоил допьяна, так что тот,
по случаю хорового церковного пения, заговорил уж об религии.
Приезд новых гостей прервал этот разговор. Это был Кнопов, который,
по обыкновению, во фраке и с прицепленною на борту сабелькою, увешанною крестами и медальками, входил, переваливаясь с
ноги на
ногу, а за ним следовал с своим строгим и малоподвижным лицом уже знакомый нам совестный судья.
— Три раза, канальи, задевали, сначала в
ногу, потом руку вот очень сильно раздробило, наконец, в животе пуля была; к тяжелораненым причислен,
по первому разряду, и если бы не эта девица Прыхина, знакомая ваша, пожалуй бы, и жив не остался: день и ночь сторожила около меня!.. Дай ей бог царство небесное!.. Всегда буду поминать ее.