Неточные совпадения
Оба эти лица были в своих лучших парадных нарядах: Захаревский в новом, широком вицмундире и
при всех своих крестах и медалях; госпожа Захаревская тоже в новом сером платье, в новом зеленом платке и новом чепце, —
все наряды ее были довольно ценны, но не отличались хорошим вкусом и сидели на ней как-то вкривь и вкось: вообще дама эта имела
то свойство, что, что бы она ни надела,
все к ней как-то не шло.
Павел во
всю жизнь свою, кроме одной скрипки и плохих фортепьян, не слыхивал никаких инструментов; но теперь,
при звуках довольно большого оркестра, у него как бы
вся кровь пришла к сердцу; ему хотелось в одно и
то же время подпрыгивать и плакать.
Вышел Видостан, в бархатном кафтане, обшитом позументами, и в шапочке набекрень. После него выбежали Тарабар и Кифар.
Все эти лица мало заняли Павла. Может быть, врожденное эстетическое чувство говорило в нем, что самые роли были чепуха великая, а исполнители их — еще и хуже
того. Тарабар и Кифар были именно
те самые драчуны, которым после представления предстояло отправиться в часть. Есть ли возможность
при подобных обстоятельствах весело играть!
Публика начала сбираться почти не позже актеров, и первая приехала одна дама с мужем, у которой, когда ее сыновья жили еще
при ней, тоже был в доме театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на
все домашние спектакли и
всем говорила: «У нас самих это было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером в
той же казенной палате, где и Разумов, можно было сказать только одно, что он целый день пил и никогда не был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он был называем: «Гаврило Насосыч».
— Не прикажите, Михайло Поликарпыч, мамоньке жать; а
то она говорит: «Ты
при барчике живешь, а меня
все жать заставляют, — у меня спина не молоденькая!»
Еспер Иваныч еще более
при этом нахмурился. Ему, по
всему было заметно, сильно не нравилось
то, что говорила Анна Гавриловна, бывшая обыкновенно всегда очень осторожною на словах, но теперь явившаяся какой-то тигрицей…
И профессор опять
при этом значительно мотнул Вихрову головой и подал ему его повесть назад. Павел только из приличия просидел у него еще с полчаса, и профессор
все ему толковал о
тех образцах, которые он должен читать, если желает сделаться литератором, — о строгой и умеренной жизни, которую он должен вести, чтобы быть истинным жрецом искусства, и заключил
тем, что «орудие,
то есть талант у вас есть для авторства, но содержания еще — никакого!»
И Салов, делая явно
при всех гримасу, ходил к ней, а потом, возвращаясь и садясь, снова повторял эту гримасу и в
то же время не забывал показывать головой Павлу на Неведомова и на его юную подругу и лукаво подмигивать.
Анна Ивановна была дочь одного бедного чиновника, и приехала в Москву с
тем, чтобы держать в университете экзамен на гувернантку. Она почти без копейки денег поселилась в номерах у m-me Гартунг и сделалась какою-то дочерью второго полка студентов: они
все почти были в нее влюблены, оберегали ее честь и целомудрие, и почти на общий счет содержали ее, и не позволяли себе не только с ней, по даже
при ней никакой неприличной шутки: сама-то была она уж очень чиста и невинна душою!
Макар Григорьев видал
всех, бывавших у Павла студентов, и разговаривал с ними: больше
всех ему понравился Замин, вероятно потому, что
тот толковал с ним о мужичках, которых, как мы знаем, Замин сам до страсти любил, и
при этом, разумеется, не преминул представить, как богоносцы, идя с образами на святой неделе, дикими голосами поют: «Христос воскресе!»
Те, очень довольные таким приглашением, сейчас же явились и представили сначала возвращающееся с поля стадо или, по крайней мере,
все бывающие
при этом звуки.
Самое большое, чем он мог быть в этом отношении, это — пантеистом, но возвращение его в деревню, постоянное присутствие
при том, как старик отец по целым почти ночам простаивал перед иконами, постоянное наблюдение над
тем, как крестьянские и дворовые старушки с каким-то восторгом бегут к приходу помолиться, —
все это, если не раскрыло в нем религиозного чувства,
то, по крайней мере, опять возбудило в нем охоту к этому чувству; и в первое же воскресенье, когда отец поехал к приходу, он решился съездить с ним и помолиться там посреди этого простого народа.
По приезде к приходу, на крыльце и на паперти храма Павел увидал множество нищих, слепых, хромых, покрытых ранами; он поспешил раздать им
все деньги, какие были
при нем. Стоявший в самой церкви народ тоже кинулся ему в глаза
тем, что мужики
все были в серых армяках, а бабы — в холщовых сарафанах, и
все почти — в лаптях, но лица у
всех были умные и выразительные.
При этом
все невольно потупились, кроме, впрочем, Плавина, лицо которого ничего не выражало, как будто бы это нисколько и не касалось его. Впоследствии оказалось, что он даже и не заметил, какие штуки против него устраивались: он очень уж в это время занят был мыслью о предстоящей поездке на бал к генерал-губернатору и
тем, чтоб не измять и не испачкать свой костюм как-нибудь.
— Это он молит бога, чтоб
тот дал ему Владимира на шею! — пояснил
при этом Петин
всей публике.
Затем считка пошла как-то ужасно плохо. Анна Ивановна заметно конфузилась
при Клеопатре Петровне: женский инстинкт говорил ей, что Фатеева в настоящую минуту сердится, и сердится именно на нее. Неведомов только
того, кажется, и ожидал, чтобы
все это поскорее кончилось. Петин и Замин подсели было к Клеопатре Петровне, чтобы посмешить ее; но она даже не улыбнулась, а неподвижно, как статуя, сидела и смотрела
то на Павла,
то на Анну Ивановну,
все еще стоявших посередине залы.
Павел между
тем глядел в угол и в воображении своем представлял, что, вероятно, в их длинной зале расставлен был стол, и труп отца, бледный и похолоделый, положен был на него, а теперь отец уже лежит в земле сырой, холодной, темной!.. А что если он в своем одночасье не умер еще совершенно и ожил в гробу? У Павла сердце замерло, волосы стали дыбом
при этой мысли. Он прежде
всего и как можно скорее хотел почтить память отца каким-нибудь серьезно добрым делом.
Павел опять предался
при этом горестным мыслям и воспоминаниям. «Милый, дорогой родитель, — шептал он сам с собой. —
Вся твоя жизнь была заботой обо мне, чтобы как-нибудь устроить мою будущность; малейшее желание мое ты всегда хотел исполнить, а я между
тем грубил тебе, огорчал тебя!»
— И Неведомова позовите, — продолжал Салов, и у него в воображении нарисовалась довольно приятная картина, как Неведомов, человек всегда строгий и откровенный в своих мнениях, скажет Вихрову: «Что такое, что такое вы написали?» — и как у
того при этом лицо вытянется, и как он свернет потом тетрадку и ни слова уж не пикнет об ней; а в
то же время приготовлен для слушателей ужин отличный, и они, упитавшись таким образом вкусно, ни слова не скажут автору об его произведении и разойдутся по домам, —
все это очень улыбалось Салову.
Ванька вспомнил, что в лесу этом да и вообще в их стороне волков много, и страшно струсил
при этой мысли: сначала он
все Богородицу читал, а потом стал гагайкать на
весь лес, да как будто бы человек десять кричали, и в
то же время что есть духу гнал лошадь, и таким точно способом доехал до самой усадьбы; но тут сообразил, что Петр, пожалуй, увидит, что лошадь очень потна, — сам сейчас разложил ее и, поставив в конюшню, пошел к барину.
Если бы Клеопатра Петровна обухом ударила Вихрова по голове,
то меньше бы его удивила, чем этими словами. Первая мысль его
при этом была, что ответствен ли он перед этой женщиной, и если ответствен,
то насколько. Он ее не соблазнял, она сама почти привлекла его к себе; он не отнимал у нее доброго имени, потому что оно раньше у нее было отнято. Убедившись таким образом в правоте своей, он решился высказать ей
все прямо: выпитое шампанское много помогло ему в этом случае.
— На ваше откровенное предложение, — заговорил он слегка дрожащим голосом, — постараюсь ответить тоже совершенно откровенно: я ни на ком и никогда не женюсь; причина этому
та: хоть вы и не даете никакого значения моим литературным занятиям, но все-таки они составляют единственную мою мечту и цель жизни, а
при такого рода занятиях надо быть на
все готовым: ездить в разные местности, жить в разнообразных обществах, уехать, может быть, за границу, эмигрировать, быть, наконец, сослану в Сибирь, а по
всем этим местам возиться с женой не совсем удобно.
Слухи эти дошли, разумеется, и до Юленьки Захаревской; она
при этом сделала только грустно-насмешливую улыбку. Но кто больше
всех в этом случае ее рассердил — так это Катишь Прыхина: какую
та во
всей этой истории играла роль, на языке порядочной женщины и ответа не было. Юлия хотя была и совершенно чистая девушка, но, благодаря дружбе именно с этой m-lle Прыхиной и почти навязчивым ее толкованиям, понимала уже
все.
— Ах, барин, сколько вы настреляли! — произнесла она своим молодым голосом и принялась с Вихрова осторожно снимать дичь, которою он кругом почти был
весь обвешан, и всякий раз, когда она
при этом как-нибудь нечаянно дотрагивалась до него рукой,
то краснела.
Все действующие лица выучили уже свои роли, так как
все они хорошо знали, что строгий их предприниматель, с самого уже начала репетиции стоявший у себя в зале навытяжке и сильно нахмурив брови, не любил шутить в этом случае и еще в прошлом году одного предводителя дворянства, который до самого представления не выучивал своей роли, распек
при целом обществе и, кроме
того, к очередной награде еще не представил.
говорил Вихров, и
при этом его голос, лицо,
вся фигура выражали
то же самое.
начальник губернии опять
при этом прослезился, но что привело его в неописанный восторг, это — когда Пиколова явилась в костюме сумасшедшей Офелии. Она, злодейка, прежде и не показалась ему в этом наряде, как он ни просил ее о
том… Начальник губернии как бы заржал даже от волнения: такое впечатление произвела она на него своею поэтическою наружностью и по преимуществу еще
тем, что платье ее обгибалось около
всех почти форм ее тела…
Вихров для раскапывания могилы велел позвать именно
тех понятых, которые подписывались к обыску
при первом деле. Сошлось человек двенадцать разных мужиков: рыжих, белокурых, черных, худых и плотноватых, и лица у
всех были невеселые и непокойные. Вихров велел им взять заступы и лопаты и пошел с ними в село, где похоронена была убитая. Оно отстояло от деревни
всего с версту. Доктор тоже изъявил желание сходить с ними.
— Она самая и есть, — отвечал священник. — Пострамленье кажись,
всего женского рода, — продолжал он, — в аду между блудницами и грешницами, чаю, таких бесстыжих женщин нет… Приведут теперь в стан наказывать какого-нибудь дворового человека или мужика. «Что, говорит, вам дожидаться; высеки вместо мужа-то
при мне: я посмотрю!»
Того разложат, порют, а она сидит тут, упрет толстую-то ручищу свою в колено и глядит на это.
Те подползли и поднялись на ноги — и
все таким образом вошли в моленную. Народу в ней оказалось человек двести.
При появлении священника и чиновника в вицмундире
все, точно по команде, потупили головы. Стоявший впереди и наряженный даже в епитрахиль мужик мгновенно стушевался; епитрахили на нем не стало, и сам он очутился между другими мужиками, но не пропал он для глаз священника.
—
Все запишут! — отвечал ему с сердцем Вихров и спрашивать народ повел в село. Довольно странное зрелище представилось
при этом случае: Вихров, с недовольным и расстроенным лицом, шел вперед; раскольники тоже шли за ним печальные; священник
то на
того,
то на другого из них сурово взглядывал блестящими глазами. Православную женщину и Григория он велел старосте вести под присмотром — и
тот поэтому шел невдалеке от них, а когда
те расходились несколько, он говорил им...
Ему весело даже было подумать о
том, как у начальника губернии вытянется физиономия, когда он будет ему рассказывать, как он произвел следствие; но — увы! — надежда его в этом случае не сбылась: в приемной губернатора он, как водится, застал скучающего адъютанта; сей молодой офицер пробовал было и газету читать и в окно глядеть, но ничего не помогало,
все было скучно! Он начал, наконец, истерически зевать.
При появлении Вихрова он посмотрел на него сонными глазами.
Тот, стоя
все еще с непокрытой головой, покраснел
весь при этом.
— И
то совершенно возможно! — ответил
тот с прежнею развязностью. — Нет на свете балки, которая бы
при двенадцати аршинах длины не провисла бы, только ходить от этого бояться нечего. В Петербурге в домах
все полы качаются, однако этого никто не боится.
В вашем доме этот господин губернатор… когда вы разговаривали с ним о разных ваших упущениях
при постройке дома, он как бы больше шутил с вами, находя
все это, вероятно, вздором, пустяками, — и в
то же время меня, человека неповинного ни в чем и только исполнившего честно свой долг, предает суду; с таким бесстыдством поступать в общественной деятельности можно только в азиатских государствах!
Не правда ли, что
при этом, кроме мучительнейшего чувства жалости, вас начинает терзать
то, что
все ваши маленькие вины и проступки, которые вы, может быть, совершили против этого существа, вырастают в вашем воображении до ужасающей величины?
Она в самом деле любила Клеопатру Петровну больше
всех подруг своих. После
той размолвки с нею, о которой когда-то Катишь писала Вихрову, она сама, первая, пришла к ней и попросила у ней прощения. В Горохове их ожидала уже вырытая могила; опустили туда гроб, священники отслужили панихиду — и Вихров с Катишь поехали назад домой.
Всю дорогу они, исполненные своих собственных мыслей, молчали, и только
при самом конце их пути Катишь заговорила...
Вскоре после
того гости и хозяева спали уже мертвым сном. На другой день Катишь почему-то очень рано проснулась,
все копошилась у себя в комнате и вообще была какая-то встревоженная, и потом, когда Мари вышла в гостиную, она явилась к ней. Глаза Катишь были полнехоньки
при этом слез.
— Времена, ваше превосходительство,
все одни и
те же… Я, конечно что, как мать, не хотела было и говорить вам: он
при мне,
при сестрах своих кричит, что бога нет!
При мне у Плавина один господин доказывал, что современная живопись должна принять только один обличительный, сатирический характер; а другой — музыкант — с чужого, разумеется, голоса говорил, будто бы опера Глинки испорчена
тем, что ее
всю проникает пассивная страсть, а не активная.