Неточные совпадения
— Это одна моя очень хорошая знакомая, — отвечал Янсутский с некоторой лукавой усмешкой. — Нельзя, знаете,
я человек неженатый. Она, впрочем, из очень хорошей здешней фамилии, и больше это можно назвать, что par amour! [
по любви! (франц.).]. Честь имею кланяться! — И затем, сев в свой экипаж и приложив руку к фуражке, он крикнул: — В Яхт-клуб!
— Сейчас
я ехал-с, — начал он, —
по разным вашим Якиманкам, Таганкам;
меня обогнало более сотни экипажей, и все это, изволите видеть, ехало сюда из театра.
— А! — сказала она и потом присовокупила тихо нежным голосом: — Что же,
по той все причине, что Травиата напоминает вам
меня?
— Уж именно! — подтвердила Домна Осиповна. —
Я не меньше Травиаты выстрадала: первые годы
по выходе замуж
я очень часто больна была, и в то время, как
я в сильнейшей лихорадке лежу у себя в постели, у нас, слышу, музыка, танцы, маскарады затеваются, и в заключение супруг мой дошел до того, что возлюбленную свою привез к себе в дом…
— Да, но все нехорошо!.. Потом муж приехал… ему тоже досталось; от него,
по обыкновению, пошли мольбы, просьбы о прощении, целование ручек, ножек, уверения в любви — и
я, дура, опять поверила.
— Почему пигмеи, и когда, по-твоему, были великаны? — продолжал Тюменев. — Люди,
я полагаю, всегда были одинаковы; если действительно в настоящее время существует несколько усиленное развитие торговли, так это еще хорошо: торговля всегда способствовала цивилизации.
— Не знаю-с, есть ли в ней цивилизующая сила; но знаю, что
мне ваша торговля сделалась противна до омерзения. Все стало продажное: любовь, дружба, честь, слава! И вот что
меня,
по преимуществу, привязывает к этой госпоже, — говорил Бегушев, указывая снова на портрет Домны Осиповны, — что она обеспеченная женщина, и поэтому ни
я у ней и ни она у
меня не находимся на содержании.
— Где ж прикинуто! Из чего, когда
по сорок тысяч на версту берут! — воскликнул невеселым тоном Янсутский. —
Я вот имею капиталы и опытность в этих делах, но решительно кидаю их, потому что добросовестно и честно при таких ценах выполнить этого дела невозможно;
я лучше обращусь к другим каким-нибудь предприятиям.
—
Я бы вот даже, — снова заговорил Янсутский, оборачиваясь к Тюменеву, — осмелился спросить ваше превосходительство, если это не будет большою нескромностью: то предприятие,
по которому
я имел смелость беспокоить вас, — как оно и в каком положении?
— Это,
я думаю, все от ваших усиленных занятий, — проговорила, по-прежнему с состраданием, Домна Осиповна. — Но что же, однако, муж мой выдал вам какой-нибудь документ? — поспешила она прибавить, потому что очень хорошо видела и понимала, как Грохову трудно было с ней вести объяснение, и даже почему именно было трудно.
— Напишите-с, что документы и деньги, переданные
мне вашим мужем, вы сполна получили, а
я напишу, что следующие
мне по делу сему деньги вами тоже уплочены!.. — отвечал Грохов и написал, что говорил.
— Ну что, пустяки — колонна!.. — подхватила Мерова, также усаживаясь около приятельницы. —
Я убеждена, — продолжала она, — что это тебе,
по обыкновению, шила твоя Дарья Петровна.
—
Я еще этого не определила точно! — отвечала уклончиво Домна Осиповна. — Акции Хмурина, конечно, теперь очень хорошо стоят, но они могут и понизиться, все-таки это риск!.. У Хмурина, говорят, много еще их на руках, и он их дает некоторым знакомым
по номинальной цене.
— Знает
меня его превосходительство! Знакомы мы тоже маненечко! — говорил Хмурин, низко и по-мужицки кланяясь Тюменеву, а вместе с тем, однако, протягивая ему руку, которую тот, с своей стороны, счел за нужное пожать.
— Не позволят-с! — продолжал Хмурин. — Потребуют — то прежде устрой, другое, где лапу запускать удобнее; а
я — согрешил, грешный, — смолоду не привык
по чужой дудке плясать, так и не делаю ничего!.. Словом, стена каменная кругом всего поставлена, а кто ее разобьет?.. Разве гром небесный!
— Верно-с определено! — подтвердил тот с своей стороны. — Хоть теперь тоже это дело (называть
я его не буду, сами вы догадаетесь — какое): пишут они бумагу, по-ихнему очень умную, а по-нашему — очень глупую; шлют туда и заверяют потом, что там оскорбились, огорчились; а все это вздор — рассмеялись только… видят, что, — сказать это так, по-мужицки, — лезут парни к ставцу, когда их не звали к тому.
— И
я бы, вот видите, — продолжала она, — желала акций ваших приобресть
по номинальной цене — тысяч на восемьдесят.
— У меня-то есть, — произнес протяжно Хмурин, — но
мне их продавать
по такой цене словно бы маненечко в убыток будет!
— Только дело такое, сударыня,
по номинальной цене
я не могу вам продать, прямо выходит двадцать тысяч убытку; значит, разобьемте грех пополам: вы
мне накиньте десяточек тысяч, и
я вам уступлю десяток.
— Ни за что, ни за что! — полувоскликнула Домна Осиповна. —
Я так решилась, чтобы непременно
по номинальной цене!
— Поэтому
я всего буду получать двенадцать тысяч, а
мне из них
по крайней мере тысяч семь надобно отправить к мужу в Петербург…
— Не думаю!
По крайней мере
я к нему не писала, а муж… не знаю.
—
Я, знаете… вот и она вам скажет… — продолжал Янсутский, указывая на Мерову, — черт знает, сколько бы там ни было дела, но люблю повеселиться; между всеми нами, то есть людьми одного дела, кто этакой хорошенький обедец затеет и даст?.. —
Я! Кто любим и владеет хорошенькой женщиной?.. —
Я! По-моему, скупость есть величайшая глупость! Жизнь дана человеку, чтобы он пользовался ею, а не деньги наживал.
Но да не подумает, впрочем, читатель, что
я в Бегушеве хочу вывести «прекрасного» человека или,
по крайней мере, лицо «поучительное»!..
— Как же
мне не говорить, — продолжала Домна Осиповна. — За то, что
я как-то не
по вкусу твоему оделась, ты делаешь
мне такие сцены и говоришь оскорбления.
— Даже и то не
по нем, как
я сидела в коляске, — проговорила она.
— Вот видишь, как несправедливы все твои обвинения, — сказала она. —
Я с этим мужиком разговаривала о делах моих,
по которым у
меня хлопотать некому, кроме
меня самой.
—
Я не сержусь, но
я огорчен!..
Я желал бы, чтобы ты была лучше всех в мире или,
по крайней мере, умнее в каждом поступке твоей жизни.
— «Почтеннейший Григорий Мартынович! Случилась черт знает какая оказия: третьего дня
я получил от деда из Сибири письмо ругательное, как только можно себе вообразить, и все за то, что
я разошелся с женой; если, пишет,
я не сойдусь с ней, так он лишит
меня наследства, а это штука, как сам ты знаешь, стоит миллионов пять серебром. Съезди, бога ради, к Домне Осиповне и упроси ее, чтобы она позволила приехать к ней жить, и жить только для виду. Пусть старый хрыч думает, что мы делаем
по его».
— Да-с, да! — не унимался граф. — Три тысячи душ, батюшка,
я прожил,
по милости женщин и карт, а теперь на старости лет и приходится аферами заниматься!
— Что ж, можно, — отвечал тот, — а
я останусь
по делам в Москве…
— Какой, однако, чудак господин Бегушев;
я лечу во многих барских и купеческих домах, но и там, даже между людьми самыми отсталыми, не встречал таких оригиналов
по мысли.
В передней Домна Осиповна, подавая ему на прощанье руку, вместе с тем передала и десятирублевую бумажку, ценность которой Перехватов очень точно определил
по одному осязанию и мысленно остался не совсем доволен такой платой. «Хотя бы за массу ругательств на докторов, которую
я от господина Бегушева выслушал, следовало бы
мне заплатить пощедрее!» — подумал он.
— Итог подводится — стареюсь!.. — отвечал сначала уклончиво Бегушев; но потом вскоре же перешел к тому, что последнее время
по преимуществу занимало и мучило его. — Ничего не может быть отвратительнее жизни стареющихся людей, подобных
мне! — начал он.
—
Я хочу посоветоваться с тобой о наследстве после
меня, — говорил Бегушев. — Состояние мое не огромное, но совершенно ясное и не запутанное. Оно двух свойств: родовое и благоприобретенное… Родовое
я желаю, чтобы шло в род и первоначально, разумеется, бездетной сестре моей Аделаиде Ивановне; а из благоприобретенного надо обеспечить Прокофья с семьей, дать
по небольшой сумме молодым лакеям и тысячи три повару; он хоть и воровал, но довольно еще умеренно… Остальные все деньги Домне Осиповне…
— Ничего
я не вообразил, — сказал тот с досадой, — а хочу, если
я в жизни не сделал ничего путного, так,
по крайней мере, после смерти еще чего-нибудь не наглупить, и тебя, как великого юриста, прошу написать
мне духовную на строгих законных основаниях.
— Но
по общей молве Хмурин, — извините вы
меня, — никогда не был таким, — возразил довольно резко доктор.
— Но тут интереснее всего то, — продолжала Домна Осиповна, — граф Хвостиков
мне по секрету сказал, что Лизе теперь очень покровительствует Тюменев.
—
По крайней мере, он здесь, в вашем доме, в маленькой гостиной, объяснялся Лизе в любви. Она перед отъездом в Петербург рассказала
мне это.
— Откровенно говоря, — начал он с расстановкой, —
я никогда не воображал встретить такую женщину, которая бы говорила, что она не любит мужа и,
по ее словам, любит другого, и в то же время так заботилась бы об муже, как,
я думаю, немного нежных матерей заботятся о своих балованных сыновьях!
Рассудив, впрочем, она решилась заранее назначить ему цену, выше которой он потом не будет сметь требовать; с этою целью она в тот же день послала ему записку, написанную несколько свысока: «
Я вам заплачу две тысячи рублей, если вы поможете
мне по двум моим делам, которые
я объясню вам при личном свидании.
— О, нет, нет, это еще не все!..
Я, как писала вам, пригласила вас
по двум делам, за которые и заплачу вам с удовольствием две тысячи рублей, если только вы устроите их в мою пользу, — а если нет, так ничего!.. Дед умирает и оставляет мужу все наследство, то как же
мне от мужа получить пятьсот тысяч?
Предчувствую заранее, что ты,
по своей беспощадной откровенности, скажешь
мне, что это ложь, старческая сентиментальность, но ошибаешься!..
— Не думаю! — проговорила она. —
По крайней мере Лиза, рассказывая
мне об объяснении в любви Тюменева, смеялась над ним.
—
Я не поеду с вами! — возразила ему твердо Домна Осиповна. — У
меня есть от вас бумага,
по которой
я могу жить, где хочу.
—
Я бумагу эту уничтожу! — воскликнул Олухов и ударил кулаком
по столу.
— И это возможно!.. Очень возможно!.. — согласился генерал. — Одна молодость сама
по себе — и то уже счастье!..
Я после вас долго оставался на Кавказе, и вы оставили там
по себе очень хорошую память; главное, как об храбром офицере!
— В качестве свидетеля, не больше! — поспешил сказать Янсутский; но втайне он думал, что не в качестве свидетеля, а ожидал чего-нибудь похуже. — Это в одной только России могут так распоряжаться… вдруг вызывают человека через посольство, чтобы непременно приехал… Спроси бумагой, если что нужно, —
я им отвечу, а они
меня отрывают от всех моих дел, когда у
меня здесь, в Париже, и заказов пропасть
по моим делам, и многое другое!
— За то, — отвечал Янсутский, которому вовсе это было не удивительно в Домне Осиповне. —
По крайней мере, она сама
мне говорила, что это одна из главных причин! — присовокупил он.
—
По какому… — отвечал Бегушев неторопливо, — не скрываю, что
я, может быть, неправ:
по поводу того, что она пошлянка и мещанка!