Неточные совпадения
— Как же это так случилось? Домна Осиповна всегда
себя за такую смиренницу выдавала! —
сказал он.
— Да, у меня здесь вот очень болит, —
сказала Домна Осиповна, показывая
себе на горло, кокетливо завязанное батистовым платком.
— Напротив, я полагаю — поправлены несколько, —
сказал Бегушев. — Нельзя же допускать, чтобы люди в какие-нибудь месяцы наживали
себе миллионы, — это явление безнравственное!
— Честь и место! —
сказал Грохов, стараясь улыбнуться и показывая на кресло против
себя.
— Янсутского разве попросить; он вчера был у меня, —
сказала она, опять как бы больше сама с
собой.
Не у Янсутского же просить взаймы после всех дерзостей, которые он позволил
себе сказать: граф все-таки до некоторой степени считал
себя джентльменом.
— Извините, сударыни, не умею, как дамам представляться и раскланиваться им, —
сказал он и затем указал на своего товарища. — Вон Василий Иваныч у нас… тоже, надо
сказать, вместе мы с ним на шоссе воспитание получили… Ну, а ведь на камне да на щебне не много ловким манерам научишься, — так вот он недавно танцмейстера брал
себе и теперь как есть настоящий кавалер, а я-с — как был земляник [Земляник — землекоп.], так и остался.
— Так надо сказать-с, — продолжал он, явно разгорячившись, — тут кругом всего этого стена каменная построена: кто попал за нее и узнал тамошние порядки — ну и сиди, благоденствуй; сору только из избы не выноси да гляди на все сквозь пальцы; а уж свежего человека не пустят туда. Вот теперь про
себя мне
сказать: уроженец я какой бы то ни было там губернии; у меня нет ни роду, ни племени; человек я богатый, хотел бы, может, для своей родины невесть сколько добра сделать, но мне не позволят того!
Она, конечно, могла настоять, чтобы Бегушев взял ее с
собою, и дорогою сейчас же бы его успокоила; но для Домны Осиповны, по ее характеру, дела были прежде всего, а она находила нужным заставить Хмурина повторить еще раз свое обещание дать ей акций по номинальной цене, и потому, как кошки ни скребли у ней на сердце, она выдержала
себя и ни слова больше не
сказала Бегушеву.
— А говорю вообще про дворянство; я же — слава богу! — вон у меня явилась способность писать проекты; я их более шести написал, один из них уже и утвержден, так что я недели через две пятьдесят тысяч за него получу; но комизм или, правильнее
сказать, драматизм заключается в том, что через месяц я буду иметь капитал, которого, вероятно, хватит на всю остальную мою жизнь, но теперь сижу совершенно без денег, и взять их неоткуда: у дочери какой был маленький капиталец, перебрал весь; к этим же разным торгашам я обращаться не хочу, потому что люблю их держать в почтительном отдалении от
себя, чтобы они мне были обязаны, а не я им!
— К вашим услугам!.. Сию минуту… посажу только кого-нибудь за
себя в карты играть! —
сказал тот и ушел.
Перехватов имел привычку прежде всего окинуть взглядом обстановку каждого своего нового пациента, чтобы судить, с каким субъектом он будет иметь дело. Вообще он был врач не столько ученый и кабинетный, сколько практический, и здесь я считаю нелишним
сказать несколько более подробных слов о нем, так как он, подобно другим описываемым мною лицам, представлял
собою истинного сына века.
«Идеал не высоконький!» —
сказал сам
себе Бегушев и в то же время решил в своих мыслях, что у Домны Осиповны ни на копейку не было фантазии и что она, по теории Бенеке [Бенеке Фридрих Эдуард (1798–1854) — немецкий философ.], могла идти только до той черты, до которой способен достигать ум, а что за этой линией было, — для нее ничего не существовало.
— Мерова для него бросила Янсутского?.. Полно, не Янсутский ли бросил ее?.. — воскликнул он и хотел с этой мысли начать ответ приятелю, но передумал: «Пускай его обманывается, разве я не так же обманывался, да обманываюсь еще и до сих пор», —
сказал он сам
себе и решился лучше ничего не писать Тюменеву.
— Будешь уверять во всем, как нужда заставит, —
сказала невеселым голосом Домна Осиповна. — Мы, женщины, такие несчастные существа, что нам ничего не позволяют делать, и, если мы хлопочем немножко сами о
себе, нас называют прозаичными, бессердечными, а если очень понадеемся на мужчин, нами тяготятся!
— Об этом в газетах есть!.. —
сказал Перехватов. — Хоть бы что-нибудь с этими господами делали!.. — продолжал он с несвойственным ему озлоблением. — Нельзя же им позволять грабить людей, честно добывающих
себе копейку и сберегших ее.
В одно утро Тюменев сидел на широкой террасе своей дачи и пил кофе, который наливала ему Мерова. Тюменев решительно являл из
себя молодого человека: на нем была соломенная шляпа, летний пиджак и узенькие брючки. Что касается до m-me Меровой, то она была одета небрежно и нельзя
сказать, чтобы похорошела: напротив — похудела и постарела. Напившись кофе, Тюменев стал просматривать газету, a m-me Мерова начала глядеть задумчиво вдаль. Вдруг она увидела подъехавшую к их даче пролетку, в которой сидел Бегушев.
— Зачем вы заранее так
себя тревожите? Весьма вероятно, что все это кончится ничем, пустяками! —
сказал ей Бегушев.
— Конечно, могли и не знать! —
сказал Бегушев, думая про
себя, что «если бы ты, голубчик, и знал это, так все-таки продал бы векселя из угождения Хмурину!» — Однако вас выпустили: доказательство, что в поступке вашем не видят ничего важного! — прибавил он вслух.
— Поди, барин тебя зовет, —
сказал он жене, и когда та пошла, произнес ей насмешливо вслед: — Докладчицу какую нашел
себе, ишь ты!
В этом отношении граф Хвостиков представлял
собою весьма любопытное психическое явление: где бы он ни поселялся или, точнее
сказать, где бы ни поставлена была для него кровать — в собственной ли квартире, в гостинице ли, или в каком постороннем приютившем его доме, — он немедля начинал в этом месте чувствовать скуку непреодолимую и нестерпимое желание уйти куда-нибудь в гости!
«Хороша, нечего
сказать!» — думал про
себя Бегушев, а вслух проговорил Минодоре...
— Mon cher, —
сказал ему почти нежным голосом Бегушев, — в четверг бал в Дворянском собрании; мне хочется быть там, вы тоже поедете со мной. Будьте так добры, поезжайте в моих санях, возьмите два билета:
себе и мне.
—
Скажите, какое происшествие! — и затем торопливо прочел: «Третьего мая в номера трактира «Дон» приехал почетный гражданин Олухов с девицею Глафирою Митхель. Оба они были в нетрезвом виде и, взяв номер, потребовали
себе еще вина, после чего раздался крик девицы Митхель. Вбежавший к ним в номер лакей увидел, что Олухов, забавляясь и выставляясь из открытого окна, потерял равновесие и, упав с высоты третьего этажа, разбил
себе череп на три части. Он был найден на тротуаре совершенно мертвым».
Бегушев поднялся с места, сел в коляску и уехал домой. Слова Домны Осиповны, что она напишет ему, сильно его заинтересовали: «Для чего и что она хочет писать мне?» — задавал он
себе вопрос. В настоящую минуту ему больше всего желалось устроить в душе полнейшее презрение к ней; но, к стыду своему, Бегушев чувствовал, что он не может этого сделать. За обедом он ни слова не
сказал графу Хвостикову, что ездил к Домне Осиповне, и только заметил ему по случаю напечатанного графом некролога Олухова...
— Если вы нуждаетесь в деятельности и считаете
себя еще способным к ней, так вам гораздо лучше искать службы, чем фантазировать о какой-то неисполнимой газете!.. Вы, сколько я помню, были мировым судьей!.. —
сказал Бегушев Долгову.
— Однако вы читаете Шекспира в подлиннике, —
сказал граф Хвостиков. — И такой человек у нас без всякой деятельности существует; сидит у
себя в деревне и свистит в ноготок!
Грохов испугался и раз по десяти в день начал снимать с
себя сапоги и наблюдать, не поднимается ли опухоль выше; доктор
сказал ему, что как опухоль дойдет до сердца, так и капут!
— Ни за что, никогда!.. —
сказал решительно и с благородством граф. — Теперь уже я ее никуда от
себя не пущу.
Прокофий, всегда его терпеть не могший и почти вслух называвший «пришлой собакой», нарочно сам ему отворил на этот раз дверь и
сказал, что Александр Иванович не приказал графу являться к
себе на глаза.
— Я Мерову перевожу к
себе и желал бы пригласить навещать ее того доктора, который начал ее лечение, —
сказал он ему.
— А если грудь, так ничего, — воскликнула старушка. — Я про
себя вам
скажу: у меня постоянно прежде болела грудь, а вот видите, до каких лет я дожила! — начисто уже выдумала Аделаида Ивановна; у нее никогда грудь не баливала, но все это она, разумеется, говорила, чтобы успокоить больную.
Встреть сего посланного Прокофий, тот бы прямо ему объявил, что барыню ихнюю барин его никогда не велел к
себе пускать; но в передней в это время был не он, а один из молодых служителей, который, увидав подъехавшую карету, не дожидаясь даже звонка, отворил дверь и, услыхав, что приехала Домна Осиповна навестить госпожу Мерову, пошел и
сказал о том Минодоре, а та передала об этом посещении Елизавете Николаевне, которая испугалась и встревожилась и послала спросить Александра Ивановича, что позволит ли он ей принять Домну Осиповну.
— Как вы
себя чувствуете? —
сказал он.
— Представьте
себе: этой кухарочки парижской — Чуйкиной все еще нет! —
сказал он им встревоженным голосом.