Неточные совпадения
Что-то вроде приветливой улыбки промелькнуло на губах
того.
— Еще бы не правда!.. — воскликнула дама. — Вчера была ее горничная Маша у нас. Она сестра моей Кати и все рассказывала,
что господин этот каждый вечер бывает у Домны Осиповны, и только
та очень удивляется: «
Что это, говорит, Маша, гость этот так часто бывает у меня, а никогда тебе ничего не подарит?»
Нет никакого сомнения,
что Янсутский и m-me Меровою, и ее каретою с жеребцами, и своим экипажем, и даже возгласом: «В Яхт-клуб!» хотел произвесть некоторый эффект в глазах Бегушева. Он, может быть, ожидал даже возбудить в нем некоторое чувство зависти, но
тот на все эти блага не обратил никакого внимания и совершенно спокойно сел в свою, тоже очень хорошую карету.
Он увидел бы, например,
что между сиденьем и спинкой дивана затиснут был грязный батистовый платок, перед
тем только покрывавший больное горло хозяйки, и
что чистый надет уже был теперь, лишь сию минуту;
что под развернутой книгой журнала, и развернутой, как видно, совершенно случайно, на какой бог привел странице, так
что предыдущие и последующие листы перед этой страницей не были даже разрезаны, — скрывались крошки черного хлеба и не совсем свежей колбасы, которую кушала хозяйка и почти вышвырнула ее в другую комнату, когда раздался звонок Бегушева.
Взгляд ее черных глаз был умен, но в
то же время
того,
что дается образованием и вращением мысли в более высших сферах человеческих знаний и человеческих чувствований, в нем не было.
— Может быть-с, но дело не в людях, — возразил он, — а в
том,
что силу дает этим господам, и какую еще силу: совесть людей становится в руках Таганки и Якиманки; разные ваши либералы и демагоги, шапки обыкновенно не хотевшие поднять ни перед каким абсолютизмом, с наслаждением, говорят, с восторгом приемлют разные субсидии и службишки от Таганки!
— Я совершенно убежден,
что все ваши московские Сент-Жермены [Сент-Жермен (точнее Сен-Жермен) — аристократический квартал в Париже.],
то есть Тверские бульвары, Большие и Малые Никитские [Тверские бульвары, Большие и Малые Никитские.
— Богаты уж очень Таганка и Якиманка! Все, разумеется, и желают себе
того же, — заметила Домна Осиповна, — в
чем, впрочем, и винить никого нельзя: жизнь сделалась так дорога…
— А! — сказала она и потом присовокупила тихо нежным голосом: —
Что же, по
той все причине,
что Травиата напоминает вам меня?
— Уж именно! — подтвердила Домна Осиповна. — Я не меньше Травиаты выстрадала: первые годы по выходе замуж я очень часто больна была, и в
то время, как я в сильнейшей лихорадке лежу у себя в постели, у нас, слышу, музыка, танцы, маскарады затеваются, и в заключение супруг мой дошел до
того,
что возлюбленную свою привез к себе в дом…
Конечно, ничего, как и оказалось потом: через неделю же после
того я стала слышать,
что он всюду с этой госпожой ездит в коляске,
что она является
то в одном дорогом платье,
то в другом… один молодой человек семь шляпок мне у ней насчитал, так
что в этом даже отношении я не могла соперничать с ней, потому
что муж мне все говорил,
что у него денег нет, и какие-то гроши выдавал мне на туалет; наконец, терпение мое истощилось… я говорю ему,
что так нельзя,
что пусть оставит меня совершенно; но он и тут было: «Зачем, для
чего это?» Однако я такой ему сделала ад из жизни,
что он не выдержал и сам уехал от меня.
Я теперь очень стала разочарована в людях: даже когда тебя полюбила, так боялась,
что стоишь ли ты
того!
— Да, а
то люди, пожалуй, после болтать будут,
что ты сидишь у меня до света: второй уже час.
— Потому
что ты не снял его, а сдернул, — сказал
тот.
— Да, — продолжал Бегушев, все более и более разгорячаясь, — я эту песню начал петь после Лондонской еще выставки, когда все чудеса искусств и изобретений свезли и стали их показывать за шиллинг… Я тут же сказал: «Умерли и поэзия, и мысль, и искусство»… Ищите всего этого теперь на кладбищах, а живые люди будут только торговать
тем,
что наследовали от предков.
— Более
чем спорить, я доказать тебе даже могу противное: хоть бы
тот же рабочий вопрос — разве в настоящее время так он нерационально поставлен, как в сорок восьмом году?
— Смеяться, конечно, можно всему, — продолжал он, — но я приведу тебе примеры: в
той же Англии существуют уже смешанные суды, на которых разрешаются все споры между работниками и хозяевами, и я убежден,
что с течением времени они совершенно мирным путем столкуются и сторгуются между собой.
Понимал ли он
то,
что читал, это для всех была тайна, потому
что Прокофий никогда никому ни слова не говорил о прочитанном им.
— И действительно ли причина
тому та, — продолжал Тюменев, —
что по разным железным дорогам вырубают очень много лесов?
— Непременно эта причина! — подхватил Янсутский, очень довольный
тем,
что может вмешаться в разговор. — Леса, как известно, задерживают влагу, а влага умеряет тепло и холод, и при обилии ее в воздухе резких перемен обыкновенно не бывает.
—
Тот,
что удешевится перевозка! — подхватил Янсутский.
— Да, но паи могут быть проданы!.. Я говорю это не лично про вас, но бывают случаи,
что люди, знающие хорошо подкладку дела, сейчас же продают свои паи и продают очень выгодно, а люди, не ведающие
того, покупают их и потом плачутся, — проговорил насмешливо Тюменев.
— Без лести можно сказать, — продолжал
тот с чувством, — не этакого бы человека любви была достойна эта женщина… Когда я ей сказал,
что, может быть, будете и вы, она говорит: «Ах, я очень рада! Скажите Александру Ивановичу, чтобы он непременно приехал».
Грохов сделал над собою усилие, чтобы вспомнить, кто такая это была г-жа Олухова,
что за дело у ней, и — странное явление: один только вчерашний вечер и ночь были закрыты для Григория Мартыныча непроницаемой завесой, но все прошедшее было совершенно ясно в его уме, так
что он, встав, сейчас же нашел в шкафу бумаги с заголовком: «Дело г. г. Олуховых» и положил их на стол, отпер потом свою конторку и, вынув из нее толстый пакет с надписью: «Деньги г-жи Олуховой», положил и этот пакет на стол; затем поправил несколько перед зеркалом прическу свою и, пожевав, чтоб не так сильно пахнуть водкой, жженого кофе, нарочно для
того в кармане носимого, опустился на свой деревянный стул и, обратясь к письмоводителю, разрешил ему принять приехавшую госпожу.
— Кричит, знаете, этой госпоже своей, — продолжал Грохов, — «Глаша, Глаша, ко мне жена хочет воротиться…»
Та прибежала, кричит тоже: «Это невозможно!.. Нельзя…» — «Позвольте, говорю, господа, закон не лишает Михаила Сергеича права потребовать к себе Домну Осиповну; но он также дает и ей право приехать к нему, когда ей угодно,
тем более,
что она ничем не обеспечена!» — «Как, говорит, не обеспечена: я ей дом подарил».
— Нет-с, ошибаетесь!.. Совершенно ошибаетесь, — возразил он, едва приходя в себя от трепки, которую задал ему его расходившийся катар. — Госпожа эта, напротив… когда он написал потом ко мне… О
те, черт поганый, уняться не может! — воскликнул Грохов, относя слова эти к начавшему снова бить его кашлю. — И когда я передал ему вашу записку…
что вы там желаете получить от него лавки, капитала пятьдесят тысяч… Ну
те, дьявол, как мучит!.. — заключил Грохов, продолжая кашлять.
— Но я полагала,
что дело дойдет до суда, — говорила с
той же злой улыбкой Домна Осиповна.
—
Что же я написать должна? — спросила
та.
— Еще! — отвечала Домна Осиповна с
той же веселой улыбкой; эти пятьдесят тысяч она скопила, когда еще жила с мужем и распоряжалась всем его хозяйством, о
чем сей последний, конечно, не ведал.
— Как
то,
что завтра солнце взойдет! — отвечал ей жид.
— Как, вздор? — спросил граф и от досады переломил даже находящуюся у него в руках бисквиту и кусочки ее положил себе в рот: он только
что перед
тем пил с дочерью шоколад.
Граф Хвостиков собственно сам и свел дочь с Янсутским, воспользовавшись ее ветреностью и
тем,
что она осталась вдовою, — и сделал это не по какому-нибудь свободному взгляду на сердечные отношения, а потому,
что c'est une affaire avantageuse — предприятие не безвыгодное, а выгодными предприятиями граф в последнее время бредил.
Граф Хвостиков тоже сейчас встал и поклонился гостье; при этом случае нельзя не заметить,
что поклониться так вежливо и вместе с
тем с таким сохранением собственного достоинства, как сделал это граф, вряд ли многие умели в Москве.
— Да, я с болезнью моею и поездкою за границу так истрепала мой туалет,
что решительно теперь весь возобновляю его!.. — отвечала
та не без важности.
— Pardon, madame, je ne comprends pas ce que cela signifie [Извините, мадам, я не понимаю,
что это значит (франц.).]: тяжело! Тяжело только
то,
что трудно поднять, но вам, я надеюсь, не тяжело носить ваше платье, а приятно.
— Attendez, mesdames [Подождите, сударыни (франц.).], я вас помирю!.. — сказал, поднимая знаменательно свою руку, граф Хвостиков. — Каждая из вас любит
то,
что требует ее наружность!.. Madame Олухова брюнетка, к ней идет всякий блеск, всякий яркий цвет, а Лиза — существо эфира: ей надобно небо я легко облегающий газ!..
Вошел действительно Янсутский, приехавший прямо от Бегушева и бывший очень не в духе. Несмотря на
то,
что Тюменев и Бегушев дали слово у него отобедать, он инстинктивно чувствовал,
что они весьма невысоко его третировали и почти
что подсмеивались над ним, тогда как сам Янсутский, вследствие нахапанных всякого рода проделками денег, считал себя чуть не гениальным человеком.
— А
то провалилось,
что не утверждено, — отвечал ему насмешливо и со злостью Янсутский.
— Вот еще
что выдумали: «Credit mobilier»! — воскликнул насмешливо Янсутский. — Предприятие, черт знает когда существовавшее, и где же? В Париже! При содействии императора, — и
то лопнувшее — хорош пример! Я просто сгорел от стыда, когда Тюменев стал расписывать Бегушеву это наше дурацкое дело!
—
То есть, пожалуй, генерал-адъютант, штатский только: он статс-секретарь! — отвечал не без важности Янсутский. — Я, собственно, позвал этого господина, — отнесся он как бы больше к графу, — затем,
что он хоть и надутая этакая скотина, но все-таки держаться к этаким людям поближе не мешает.
Положение графа было очень нехорошее: если бы изобретенное им предприятие было утверждено,
то он все-таки несколько надеялся втянуть Янсутского в новую аферу и таким образом, заинтересовав его в двух больших делах, имел некоторое нравственное право занимать у него деньги,
что было необходимо для графа, так как своих доходов он ниоткуда не получал никаких и в настоящее время, например, у него было в кармане всего только три целковых; а ему сегодняшним вечером нужно было приготовить по крайней мере рублей сто для одной своей любовишки: несмотря на свои 60 лет, граф сильно еще занимался всякого рода любовишками.
Он застал ее чуть не в одном белье, раскричался на нее жесточайшим образом за
то,
что она накануне, на каком-то дурацком вечере, просидела часов до пяти и теперь была с измятой, как тряпка, кожею, тогда как Янсутский никогда в такой степени не желал, как сегодня, чтобы она была хороша собою.
Мы знаем,
что она перед
тем только покончила с мужем все дела свои.
Тот, желая ей угодить, понесся на всех рысях, так
что на первых порах Бегушев едва опомнился и только на Тверской взглянул на Домну Осиповну.
— Какой я лев, — скромно возразил
тот, но вряд ли, впрочем, в настоящие минуты не считал себя львом, потому
что очень топорщился и поднимал голову как только мог высоко.
— Сейчас я читал в газетах, — начал он совершенно развязно и свободно, между
тем как друг его Офонькин делал над собой страшное усилие, чтобы занять все кресло, а не сидеть на краешке его, — читал в газетах, — продолжал Хмурин, —
что, положим, там жена убила мужа и затем сама призналась в
том, суд ее оправдал, а публика еще денег ей дала за
то.
— Пошто ж мне выдумывать?.. Не выдумываю!.. — отвечал ему как бы совершенно равнодушным тоном Хмурин. — А говорю только к
тому,
что я суда мирового не боюсь.
— Сердится все за
то,
что его в головы не выбирают! — шепнул граф Хвостиков Офонькину.
— Верно-с определено! — подтвердил
тот с своей стороны. — Хоть теперь тоже это дело (называть я его не буду, сами вы догадаетесь — какое): пишут они бумагу, по-ихнему очень умную, а по-нашему — очень глупую; шлют туда и заверяют потом,
что там оскорбились, огорчились; а все это вздор — рассмеялись только… видят,
что, — сказать это так, по-мужицки, — лезут парни к ставцу, когда их не звали к
тому.
— Да как же, помилуйте? Я у вас же, у вашего превосходительства был вскоре после
того. Вы меня спрашиваете: «
Что это такое?», я говорю: «Публике маненечко хочет показать себя, авось, другой сдуру подумает: «Ах, моська, знать, сильна, коль лает на слона!» — как писал господин Крылов.