Неточные совпадения
Как
быть! Надобно приняться за старину. От
вас, любезный друг, молчком не отделаешься — и то уже совестно, что так долго откладывалось давнишнее обещание поговорить с
вами на бумаге об Александре Пушкине, как, бывало, говаривали мы об нем при первых наших встречах в доме Бронникова. [В доме Бронникова жил Пущин в Ялуторовске, куда приезжал в 1853–1856 гг. Е. И. Якушкин для свидания с отцом, декабристом И. Д. Якушкиным.] Прошу терпеливо и снисходительно слушать немудрый мой рассказ.
Впрочем,
вы не
будете тут искать исключительной точности — прошу смотреть без излишней взыскательности на мои воспоминания о человеке, мне близком с самого нашего детства: я гляжу на Пушкина не как литератор, а как друг и товарищ.
Невольным образом в этом рассказе замешивается и собственная моя личность; прошу не обращать на нее внимания. Придется, может
быть, и об Лицее сказать словечко;
вы это простите, как воспоминания, до сих пор живые! Одним словом, все сдаю
вам, как вылилось на бумагу. [Сообщения И. И. Пущина о том, как он осуществлял свое обещание Е. И. Якушкину, — в письмах к Н. Д. Пущиной и Е. И. Якушкину за 1858 г. № 225, 226, 228, 242 и др.]
Невозможно передать
вам всех подробностей нашего шестилетнего существования в Царском Селе: это
было бы слишком сложно и громоздко — тут смесь и дельного и пустого.
Вот
вам выдержки из хроники нашей юности. Удовольствуйтесь ими! Может
быть, когда-нибудь появится целый ряд воспоминаний о лицейском своеобразном быте первого курса, с очерками личностей, которые потом заняли свои места в общественной сфере; большая часть из них уже исчезла, но оставила отрадное памятование в сердцах не одних своих товарищей.
Между нами
было и не без шалостей. Случалось, зайдет он ко мне. Вместо «здравствуй», я его спрашиваю: «От нее ко мне или от меня к ней?» Уж и это надо
вам объяснить, если пустился болтать.
Не стану беседовать с
вами об этом народном горе, тогда несказанно меня поразившем: оно слишком тесно связано с жгучими оскорблениями, которые невыразимо должны
были отравлять последние месяцы жизни Пушкина.
Когда
вы получите сие письмо, все
будет решено.
С каким восхищением я пустился в дорогу, которая, удаляя от
вас, сближает. Мои товарищи Поджио и Муханов. Мы выехали 12 октября, и этот день для меня
была еще другая радость — я узнал от фельдъегеря, что Михайло произведен в офицеры.
Я не
буду делать никаких вопросов, ибо надеюсь на милость божию, что
вы все живы и здоровы, — страшно после столь долгой разлуки спросить. Я молился о
вас, и это меня утешало.
Начнем с последнего нашего свидания, которое вечно
будет в памяти моей.
Вы увидите из нескольких слов, сколько можно
быть счастливым и в самом горе. Ах, сколько я
вам благодарен, что Annette, что все малютки со мной. [Имеются в виду портреты родных — сестер, их детей и т. д.] Они меня тешили в моей золотой тюрьме, ибо новый комендант на чудо отделал наши казематы. Однако я благодарю бога, что из них выбрался, хотя с цепями должен парадировать по всей России.
Будущее не в нашей воле, и я надеюсь, что как бы ни
было со мной —
будет лучше крепости, и, верно,
вы довольны этой перемене, которую я ждал по вашим посылкам, но признаюсь, что они так долго не исполнялись, что я уже начинал думать, что сапоги и перчатки присланы для утешения моего или по ошибочным уведомлениям, а не для настоящего употребления.
Продолжение впредь, теперь мешают. Я все возможные случаи
буду искать, чтобы марать сию тетрадку до Тобольска. Извините, что так дурно пишу — я восхищаюсь, что и этим способом могу что-нибудь
вам сказать в ожидании казенной переписки, которую, верно, нам позволят иногда; по возможности
будем между строками писать лимонным соком…
Вы не можете себе представить, с каким затруднением я наполняю эти страницы в виду спящего фельдъегеря в каком-нибудь чулане. Он мне обещает через несколько времени побывать у батюшки, прошу, чтобы это осталось тайною, он видел Михаила два раза, расспросите его об нем. Не знаю, где вообразить себе Николая, умел ли он что-нибудь сделать. Я не делаю вопросов, ибо на это нет ни места, ни времени. Из Шлиссельбургане
было возможности никак следить, ибо солдаты в ужасной строгости и почти не сходят с острова.
Я не говорю
вам в подробности обо всех ваших милых посылках, ибо нет возможности, но что меня более всего восхитило — это то, что там
было распятие и торжество евангелия, о коих я именно хотел просить.
Последнее наше свидание в Пелле
было так скоро и бестолково, что я не успел выйти из ужасной борьбы, которая во мне происходила от радости
вас видеть не в крепости и горести расстаться, может
быть, навек. Я думаю,
вы заметили, что я
был очень смешон, хотя и жалок. — Хорошо, впрочем, что так удалось свидеться. Якушкин мне говорил, что он видел в Ярославле семью свою в продолжение 17 часов и также все-таки не успел половины сказать и спросить.
Annette! Кто меня поддерживает? Я в Шлиссельбурге сам не свой
был, когда получал письмо твое не в субботу, а в воскресенье, — теперь вот слишком год ни строки, и я, благодаря бога, спокоен, слезно молюсь за
вас. Это каше свидание. У Плуталова после смерти нашли вашу записку, но я ее не видал, не знаю, получили ли
вы ту, которую он взял от меня и обещал
вам показать.
Прощайте до Тобольска — мы спешим. В знак, что
вы получили эту тетрадку, прошу по получении оной в первом письме ко мне сделать крестик — х.Это
будет ответом на это бестолковое, но от души набросанное маранье; я надеюсь, что бог поможет ему дойти до
вас. Я
вам в заключение скажу все, что слышал о нашей будущности — adieu.
Буду всячески стараться и законно и беззаконно к
вам писать.
Егор Антонович часто со мной — особенно в наши праздники. Я в их кругу провожу несколько усладительных минут. Если Малиновский в Питере, то скажите ему от меня что-нибудь. Всем, всем дядюшкам и тетушкам поклоны. Может
быть, из Иркутска скажу
вам несколько слов — adieu, adieu. Наградите щедро моего Привалова,он добр.
Прошу тебя, милая Annette, уведомить меня, что сделалось с бедной Рылеевой.Назови ее тетушкой Кондратьевой.Я не говорю об Алексее, ибо уверен, что
вы все для него сделаете, что можно, и что скоро, получив свободу,
будет фельдъегерем и за мной приедет.
Да, я
буду с
вами там,я
буду с
вами, родные, безвинные на сем мире; я
буду с
вами, Е. А., и
вы меня примите опять.
Вот два года, любезнейший и почтенный друг Егор Антонович, что я в последний раз видел
вас, и — увы! — может
быть, в последний раз имею случай сказать
вам несколько строк из здешнего тюремного замка, где мы уже более двадцати дней существуем.
Трудно и почти невозможно (по крайней мере я не берусь) дать
вам отчет на сем листке во всем том, что происходило со мной со времени нашей разлуки — о 14-м числе надобно бы много говорить, но теперь не место, не время, и потому я хочу только, чтобы дошел до
вас листок, который, верно,
вы увидите с удовольствием; он скажет
вам, как я признателен
вам за участие, которое
вы оказывали бедным сестрам моим после моего несчастия, — всякая весть о посещениях ваших к ним
была мне в заключение истинным утешением и новым доказательством дружбы вашей, в которой я, впрочем, столько уже уверен, сколько в собственной нескончаемой привязанности моей к
вам.
Тяжело мне
быть без известий о семье и о
вас всех, — одно сердце может понять, чего ему это стоит; там я найду людей, с которыми я также душою связан, —
буду искать рассеяния в физических занятиях, если в них
будет какая-нибудь цель; кроме этого,
буду читать сколько возможно в комнате, где живут, как говорят, тридцать человек.
Не знаю, как и где
вас вообразить; при свидании с родными я узнал, что
вы с Фрицом тогда
были в Финляндии, и мне кажется, что
вы теперь там поселились, но зачем — сам не знаю.
Если родные имеют право писать к нам, то и
вам правительство не откажет прибавить несколько слов, — для меня это
будет благодеяние.
Когда я
буду в возможности показать
вам мильон наших хитростей?
Об себе я ничего особенного не имею
вам сказать, могу только смело
вас уверить, что, каково бы ни
было мое положение, я
буду уметь его твердо переносить и всегда найду в себе такие утешения, которых никакая человеческая сила не в состоянии меня лишить.
Не откажите мне, почтенный друг, в возможности чем-нибудь отсюда
вам быть полезным в расстроенных ваших обстоятельствах; зная ваши правила, я понимаю, как
вам тягостно не предвидеть близкого окончания ваших дел.
Пришлите мне какое-нибудь сочинение на французском языке, с которого перевод мог бы
быть напечатан на русском и с выгодою продан, — я найду средства скоро и по возможности хорошо его перевести и способ его к
вам доставить.
Может
быть, это мечта, но мечта для меня утешительная сладостная. Объяснений между нами не нужно: я пойму, если
вы пришлете мне какую-нибудь книгу и скажете в письме, что она
вам нравится, — тогда я прямо за перо с некоторыми добрыми друзьями и спечем
вам пирог. Но — увы! — когда еще этот листок до
вас долетит и когда получу ответ? Мильон верст!
Человек — странное существо; мне бы хотелось еще от
вас получить, или, лучше сказать, получать, письма, — это первое совершенно меня опять взволновало. Скажите что-нибудь о наших чугунниках, [Чугунники — лицеисты 1-го курса, которым Энгельгардт роздал в 1817 г. чугунные кольца в знак прочности их союза.] об иных я кой-что знаю из газет и по письмам сестер, но этого для меня как-то мало. Вообразите, что от Мясоедова получил год тому назад письмо, — признаюсь, никогда не ожидал, но тем не менее
был очень рад.
Но, бога ради, чтоб никто не знал из неосторожных, что я кой-как к
вам постучался в дверь — и на минуту перенесся в круг доброй семьи, которую вечно
буду любить.
— Прощайте,
будьте счастливы, сколько
вам желает искренний друг ваш.
Он просит сказать доброму своему Егору Антоновичу, что он совершенно ожил, читая незабвенные для него строки, которыми так неожиданно порадован
был 10 сего месяца.
Вы узнаете, что верный
вам прежний Jeannot [Иванушка — семейное и лицейское прозвище Пущина.] все тот же; что он не охлажден тюрьмою, с тою же живостью чувствует, как и прежде, и сердцем отдохнул при мысли, что добрый его старый директор с высот Уральских отыскивал отдаленное его жилище и думу о нем думал.
Смерть Саврасова его поразила; в душе пожелал ему светлой вечности и сказал с
вами: ему теперь легче. Не стало одного доброго товарища, который кому-нибудь мог
быть полезен, а он жив и здоров. Как это все понять?
—
Вы можете
быть уверены, что это
будет для него больше, нежели приятно; он убежден, что и
вам утешительно для него работать, но мучит его та мысль, что труд сей ужасно тяготит ваше зрение и может ему повредить.
Сама она к
вам не пишет, потому что теперь
вы получаете через меня известия о братце, и сверх того он думает, что
вы не совсем
были довольны ею, когда она исполняла должность секретаря при Иване Ивановиче.
Вместе с моим письмом
вы получите 6 видов:они
вас познакомят с местами, где
был и где теперь живет преданный
вам человек.
Кажется,
вы часто от меня слыхали, что я радушно
был принят в том семействе и что я всегда платил им той же дружбой.
Как водится, 19 октября я
был с
вами, только еще не знаю, где и кто из наших
вас окружал.
В этом случае я ужасный эгоист, но
вы, может
быть, также заметите, что это чувство при некоторых обстоятельствах не позволяет мне перейти должных границ.
Теперь, или, может
быть, раньше, у
вас погостили эстландские переселенцы.
Эта мысль, может
быть,
вам не понравится; но
вы со мной согласитесь, что, живши там, можно иногда
быть и в Каменке, а в том краю несравненно более средств к воспитанию детей.
Через два месяца
буду сам передавать
вам мои мысли. Это первая приятная минута нового, ожидающего меня положения.
Будьте снисходительны ко всему вздору, который я
вам буду говорить после принужденного 13-летнего молчания…
Надобно твердо
быть уверенным в испытанном вашем снисхождении и бесконечной доброте, что так непринужденно и небрежно болтать с
вами: по-моему, это необходимое условие — иначе посылаешь сочинение, а не письмо.
Поджидал весточки от
вас, но, видно, надобно первому начать с
вами беседу, в надежде что
вы [не] откажете уделить мне минутку вашего досуга,
Вы должны
быть уверены, что мне всегда
будет приятно хоть изредка получить от
вас словечко: оно напомнит мне живо то время, в котором до сих пор еще живу; часто встречаю
вас в дорогих для всех нас воспоминаниях.
С Трубецкими я разлучился в грустную для них минуту: накануне отъезда из Иркутска похоронили их малютку Володю. Бедная Катерина Ивановна в первый раз испытала горе потерять ребенка: с христианским благоразумием покорилась неотвратимой судьбе. Верно, они
вам уже писали из Оёка, где прозимуют без сомнения, хотя, может
быть, и выйдет им новое назначение в здешние края. Сестра мне пишет, что Потемкиной обещано поместить их в Тобольск. Не понимаю, почему это не вышло в одно время с моим назначением.
В Урике я много беседовал о
вас с Муравьевыми и Вольфом. Все они существуют там старожилами. Нонушке теперь гораздо лучше: она совершенно большая девушка и чрезвычайно милая. Александр — жених и, вероятно, теперь соединил уже свою участь с участью m-lle Josephine. Это супружество решено
было в мою бытность там. Миша, мой крестник, узнал меня и порадовал детскою своею привязанностию.