Неточные совпадения
Осип. Давай их, щи, кашу
и пироги! Ничего, всё будем есть. Ну, понесем чемодан! Что, там
другой выход есть?
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть
и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то
другого приняли…
И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны
и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем
другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу,
и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях
и у того
и у
другого.
Городничий (жене
и дочери).Полно, полно вам! (Осипу.)Ну что,
друг, тебя накормили хорошо?
Городничий. Да,
и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на
другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого дня
и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да
и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с
другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Угоды наши скудные,
Пески, болота, мхи,
Скотинка ходит впроголодь,
Родится хлеб сам-друг,
А если
и раздобрится
Сыра земля-кормилица,
Так новая беда...
В одной прислуга, музыка,
В
другой — кормилка дюжая
С ребенком, няня старая
И приживалка тихая,
А в третьей — господа...
«Грехи, грехи, — послышалось
Со всех сторон. — Жаль Якова,
Да жутко
и за барина, —
Какую принял казнь!»
— Жалей!.. — Еще прослушали
Два-три рассказа страшные
И горячо заспорили
О том, кто всех грешней?
Один сказал: кабатчики,
Другой сказал: помещики,
А третий — мужики.
То был Игнатий Прохоров,
Извозом занимавшийся,
Степенный
и зажиточный...
Так вот,
друзья,
и жили мы,
Как у Христа за пазухой,
И знали мы почет.
Случилось, я легонечко
Толкнул его плечом,
Потом
другой толкнул его,
И третий…
Стародум(к Правдину, держа руки Софьи
и Милона). Ну, мой
друг! Мы едем. Пожелай нам…
Стародум. А такова-то просторна, что двое, встретясь, разойтиться не могут. Один
другого сваливает,
и тот, кто на ногах, не поднимает уже никогда того, кто на земи.
Софья. Вижу, какая разница казаться счастливым
и быть действительно. Да мне это непонятно, дядюшка, как можно человеку все помнить одного себя? Неужели не рассуждают, чем один обязан
другому? Где ж ум, которым так величаются?
Стародум(один). Он, конечно, пишет ко мне о том же, о чем в Москве сделал предложение. Я не знаю Милона; но когда дядя его мой истинный
друг, когда вся публика считает его честным
и достойным человеком… Если свободно ее сердце…
Скотинин. Эка притча! Я
другому не помеха. Всякий женись на своей невесте. Я чужу не трону,
и мою чужой не тронь же. (Софье.) Ты не бось, душенька. Тебя у меня никто не перебьет.
Скотинин
и Митрофан, выпуча глаза,
друг на
друга смотрят.
Кутейкин.
И в
другой Псалтире напечатано то же. У нашего протопопа маленька в осьмушку,
и в той то же.
Г-жа Простакова (сыну). Ты, мой
друг сердечный, сам в шесть часов будь совсем готов
и поставь троих слуг в Софьиной предспальней, да двоих в сенях на подмогу.
— Да вот комара за семь верст ловили, — начали было головотяпы,
и вдруг им сделалось так смешно, так смешно… Посмотрели они
друг на дружку
и прыснули.
В одной письме развивает мысль, что градоначальники вообще имеют право на безусловное блаженство в загробной жизни, по тому одному, что они градоначальники; в
другом утверждает, что градоначальники обязаны обращать на свое поведение особенное внимание, так как в загробной жизни они против всякого
другого подвергаются истязаниям вдвое
и втрое.
Они сами не понимали, что делают,
и даже не вопрошали
друг друга, точно ли это наяву происходит.
"30-го июня, — повествует летописец, — на
другой день празднованья памяти святых
и славных апостолов Петра
и Павла был сделан первый приступ к сломке города".
Даже спал только одним глазом, что приводило в немалое смущение его жену, которая, несмотря на двадцатипятилетнее сожительство, не могла без содрогания видеть его
другое, недремлющее, совершенно круглое
и любопытно на нее устремленное око.
Не забудем, что летописец преимущественно ведет речь о так называемой черни, которая
и доселе считается стоящею как бы вне пределов истории. С одной стороны, его умственному взору представляется сила, подкравшаяся издалека
и успевшая организоваться
и окрепнуть, с
другой — рассыпавшиеся по углам
и всегда застигаемые врасплох людишки
и сироты. Возможно ли какое-нибудь сомнение насчет характера отношений, которые имеют возникнуть из сопоставления стихий столь противоположных?
На это отвечу: цель издания законов двоякая: одни издаются для вящего народов
и стран устроения,
другие — для того, чтобы законодатели не коснели в праздности…"
Сбивчивые
и неосмысленные события бессвязно следуют одно за
другим,
и люди, по-видимому, не преследуют никаких
других целей, кроме защиты нынешнего дня.
И действительно, когда последовало его административное исчезновение, были найдены в подвале какие-то нагие
и совершенно дикие существа, которые кусались, визжали, впивались
друг в
друга когтями
и огрызались на окружающих.
Но смысл закона был ясен,
и откупщик на
другой же день явился к градоначальнику.
Некоторое время Угрюм-Бурчеев безмолвствовал. С каким-то странным любопытством следил он, как волна плывет за волною, сперва одна, потом
другая,
и еще,
и еще…
И все это куда-то стремится
и где-то, должно быть, исчезает…
Плыли по воде стоги сена, бревна, плоты, обломки изб
и, достигнув плотины, с треском сталкивались
друг с
другом, ныряли, опять выплывали
и сбивались в кучу в одном месте.
Они взглянули
друг на
друга —
и вдруг устыдились.
Общая опала, однако ж, не соединила этих людей,
и обе слободы постоянно враждовали
друг с
другом.
Праздников два: один весною, немедленно после таянья снегов, называется Праздником Неуклонности
и служит приготовлением к предстоящим бедствиям;
другой — осенью, называется Праздником Предержащих Властей
и посвящается воспоминаниям о бедствиях, уже испытанных.
— Валом валит солдат! — говорили глуповцы,
и казалось им, что это люди какие-то особенные, что они самой природой созданы для того, чтоб ходить без конца, ходить по всем направлениям. Что они спускаются с одной плоской возвышенности для того, чтобы лезть на
другую плоскую возвышенность, переходят через один мост для того, чтобы перейти вслед за тем через
другой мост.
И еще мост,
и еще плоская возвышенность,
и еще,
и еще…
Проснувшись, глуповцы с удивлением узнали о случившемся; но
и тут не затруднились. Опять все вышли на улицу
и стали поздравлять
друг друга, лобызаться
и проливать слезы. Некоторые просили опохмелиться.
Но пастух на все вопросы отвечал мычанием, так что путешественники вынуждены были, для дальнейших расспросов, взять его с собою
и в таком виде приехали в
другой угол выгона.
На первых порах глуповцы, по старой привычке, вздумали было обращаться к нему с претензиями
и жалобами
друг на
друга, но он даже не понял их.
В каждом доме живут по двое престарелых, по двое взрослых, по двое подростков
и по двое малолетков, причем лица различных полов не стыдятся
друг друга.
Тут утопили еще двух граждан: Порфишку да
другого Ивашку
и, ничего не доспев, разошлись по домам.
Разумеется, все это повествовалось
и передавалось
друг другу шепотом; хотя же
и находились смельчаки, которые предлагали поголовно пасть на колена
и просить прощенья, но
и тех взяло раздумье.
Голова у этого
другого градоначальника была совершенно новая
и притом покрытая лаком. Некоторым прозорливым гражданам показалось странным, что большое родимое пятно, бывшее несколько дней тому назад на правой щеке градоначальника, теперь очутилось на левой.
Не имелось ясного центрального пункта; улицы разбегались вкривь
и вкось; дома лепились кое-как, без всякой симметрии, по местам теснясь
друг к
другу, по местам оставляя в промежутках огромные пустыри.
И началась тут промеж глуповцев радость
и бодренье великое. Все чувствовали, что тяжесть спала с сердец
и что отныне ничего
другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов
и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На
другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
— А пришли мы к твоей княжеской светлости вот что объявить: много мы промеж себя убивств чинили, много
друг дружке разорений
и наругательств делали, а все правды у нас нет. Иди
и володей нами!
Но как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали себя сиротами
и, сверх того, боялись подпасть под ответственность за то, что повиновались такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив,
другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Утром помощник градоначальника, сажая капусту, видел, как обыватели вновь поздравляли
друг друга, лобызались
и проливали слезы. Некоторые из них до того осмелились, что даже подходили к нему, хлопали по плечу
и в шутку называли свинопасом. Всех этих смельчаков помощник градоначальника, конечно, тогда же записал на бумажку.
Ему бы смешно показалось, если б ему сказали, что он не получит места с тем жалованьем, которое ему нужно, тем более, что он
и не требовал чего-нибудь чрезвычайного; он хотел только того, что получали его сверстники, а исполнять такого рода должность мог он не хуже всякого
другого.
Одно привычное чувство влекло его к тому, чтобы снять с себя
и на нее перенести вину;
другое чувство, более сильное, влекло к тому, чтобы скорее, как можно скорее, не давая увеличиться происшедшему разрыву, загладить его.