Неточные совпадения
Вся картина, которая рождается при этом в воображении автора, носит на себе чисто уж исторический характер: от деревянного, во вкусе итальянских вилл, дома остались теперь одни только развалины; вместо сада, в котором некогда были
и подстриженные деревья,
и гладко убитые дорожки, вам представляются группы бестолково растущих деревьев; в левой стороне сада, самой поэтической, где прежде устроен был «Парнас», в последнее время один аферист построил винный завод; но
и аферист уж этот лопнул,
и завод его стоял без окон
и без дверей — словом, все, что было делом рук человеческих, в настоящее время или полуразрушилось, или совершенно было уничтожено,
и один только созданный богом вид на подгородное озеро, на самый городок, на идущие по
другую сторону озера луга, — на которых, говорят, охотился Шемяка, — оставался по-прежнему прелестен.
Наши северные мужики конечно уж принадлежат к существам самым равнодушным к красотам природы; но
и те, проезжая мимо Воздвиженского, ахали иногда, явно показывая тем, что они тут видят то, чего в
других местах не видывали!
Будучи от природы весьма обыкновенных умственных
и всяких
других душевных качеств, она всю жизнь свою стремилась раскрашивать себя
и представлять, что она была женщина
и умная,
и добрая,
и с твердым характером; для этой цели она всегда говорила только о серьезных предметах, выражалась плавно
и красноречиво, довольно искусно вставляя в свою речь витиеватые фразы
и возвышенные мысли, которые ей удавалось прочесть или подслушать; не жалея ни денег, ни своего самолюбия, она входила в знакомство
и переписку с разными умными людьми
и, наконец, самым публичным образом творила добрые дела.
Все эти старания ее, нельзя сказать, чтобы не венчались почти полным успехом: по крайней мере, большая часть ее знакомых считали ее безусловно женщиной умной;
другие именовали ее женщиною долга
и святых обязанностей; только один петербургский доктор, тоже
друг ее, назвал ее лимфой.
Многие, вероятно, замечали, что богатые дворянские мальчики
и богатые купеческие мальчики как-то схожи между собой наружностью: первые, разумеется, несколько поизящней
и постройней, а
другие поплотнее
и посырее; но как у тех, так
и у
других, в выражении лиц есть нечто телячье, ротозееватое: в раззолоченных палатах
и на мягких пуховиках плохо, видно, восходит
и растет мысль человеческая!
По переезде Александры Григорьевны из Петербурга в деревню, Вихров, вместе с
другим дворянством, познакомился с ней
и на первом же визите объяснил ей: «Я приехал представиться супруге генерал-адъютанта моего государя!»
Вы знаете, вся жизнь моя была усыпана тернием,
и самым колючим из них для меня была лживость
и лесть окружавших меня людей (в сущности, Александра Григорьевна только
и дышала одной лестью!..); но на склоне дней моих, — продолжала она писать, — я встретила человека, который не только сам не в состоянии раскрыть уст своих для лжи, но гневом
и ужасом исполняется, когда слышит ее
и в словах
других.
Феномен этот — мой сосед по деревне, отставной полковник Вихров, добрый
и в то же врем» бешеный, исполненный высокой житейской мудрости
и вместе с тем необразованный, как простой солдат!» Александра Григорьевна, по самолюбию своему, не только сама себя всегда расхваливала, но даже всех
других людей, которые приходили с ней в какое-либо соприкосновение.
При этих ее словах на лице Захаревского промелькнула легкая
и едва заметная усмешка: он лучше
других, по собственному опыту, знал, до какой степени Александра Григорьевна унижалась для малейшей выгоды своей.
— Ну, проститесь
и вы, будущие
друзья! — обратилась она к детям.
Те пожали
друг у
друга руки
и больше механически поцеловались. Сережа, впрочем, как более приученный к светскому обращению, проводил гостей до экипажа
и, когда они тронулись, вежливо с ними раскланялся.
Куцка немного позавязнул в огороде, проскакивая в него; заяц, между тем, далеко от него ушел; но ему наперерез, точно из-под земли, выросла
другая дворовая собака — Белка —
и начала его настигать…
От этих мыслей Паша, взглянув на красный двор, перешел к
другим: сколько раз он по нему бегал, сидя на палочке верхом,
и крепко-крепко тянул веревочку, которою, как бы уздою, была взнуздана палочка,
и воображал, что это лошадь под ним бесится
и разбивает его…
По случаю безвыездной деревенской жизни отца, наставниками его пока были: приходский дьякон, который версты за три бегал каждый день поучить его часа два; потом был взят к нему расстрига — поп, но оказался уж очень сильным пьяницей; наконец, учил его старичок, переезжавший несколько десятков лет от одного помещика к
другому и переучивший, по крайней мере, поколения четыре.
По фигурам своим, супруг
и супруга скорее походили на огромные тумбы, чем на живых людей; жизнь их обоих вначале шла сурово
и трудно,
и только решительное отсутствие внутри всего того, что иногда
другим мешает жить
и преуспевать в жизни, помогло им достигнуть настоящего, почти блаженного состояния.
Ардальон Васильевич в
другом отношении тоже не менее супруги своей смирял себя: будучи от природы злейшего
и крутейшего характера, он до того унижался
и кланялся перед дворянством, что те наконец выбрали его в исправники, надеясь на его доброту
и услужливость;
и он в самом деле был добр
и услужлив.
Другой же братишка его, постояв немного у притолки, вышел на двор
и стал рассматривать экипаж
и лошадей Александры Григорьевны, спрашивая у кучера — настоящий ли серебряный набор на лошадях или посеребренный —
и что все это стоит?
—
И трудно, ваше высокопревосходительство,
другим такие иметь: надобно тоже, чтобы посуда была чистая, корова чистоплотно выдоена, — начала было она; но Ардальон Васильевич сурово взглянул на жену. Она поняла его
и сейчас же замолчала: по своему необразованию
и стремительному характеру, Маремьяна Архиповна нередко таким образом провиралась.
— Касательно второго вашего ребенка, — продолжала Александра Григорьевна, — я хотела было писать прямо к графу. По дружественному нашему знакомству это было бы возможно; но сами согласитесь, что лиц, так высоко поставленных, беспокоить о каком-нибудь определении в училище ребенка — совестно
и неделикатно; а потому вот вам письмо к лицу, гораздо низшему, но, пожалуй, не менее сильному… Он
друг нашего дома,
и вы ему прямо можете сказать, что Александра-де Григорьевна непременно велела вам это сделать!
Другой же сын их был в это время занят совсем
другим и несколько даже странным делом: он болтал палкой в помойной яме; с месяц тому назад он в этой же помойне, случайно роясь, нашел
и выудил серебряную ложку,
и с тех пор это сделалось его любимым занятием.
— Теперь по границе владения ставят столбы
и, вместо которого-нибудь из них, берут
и уставляют астролябию,
и начинают смотреть вот в щелку этого подвижного диаметра, поворачивая его до тех пор, пока волосок его не совпадает с ближайшим столбом; точно так же поворачивают
другой диаметр к
другому ближайшему столбу
и какое пространство между ими — смотри вот: 160 градусов,
и записывают это, — это значит величина этого угла, — понял?
На
другой день началась та же история, что
и вчера была.
— Архиерею на попа жаловалась, — продолжал полковник, — того под началом выдержали
и перевели в
другой приход.
Гребли четыре человека здоровых молодых ребят, а человек шесть мужиков, на
другой лодке, стали заводить
и закидывать невод.
На обратном пути в Новоселки мальчишки завладевали
и линейкой: кто помещался у ней сзади, кто садился на
другую сторону от бар, кто рядом с кучером, а кто —
и вместе с барями.
По вечерам, — когда полковник, выпив рюмку —
другую водки, начинал горячо толковать с Анной Гавриловной о хозяйстве, а Паша, засветив свечку, отправлялся наверх читать, — Еспер Иваныч, разоблаченный уже из сюртука в халат, со щегольской гитарой в руках, укладывался в гостиной, освещенной только лунным светом, на диван
и начинал негромко наигрывать разные трудные арии; он отлично играл на гитаре,
и вообще видно было, что вся жизнь Имплева имела какой-то поэтический
и меланхолический оттенок: частое погружение в самого себя, чтение, музыка, размышление о разных ученых предметах
и, наконец, благородные
и возвышенные отношения к женщине — всегда составляли лучшую усладу его жизни.
Пламя страсти обоих одновременно возжгло,
и в одну ночь оба, страстные, трепещущие
и стыдящиеся, они отдались
друг другу.
Никто уже не сомневался в ее положении; между тем сама Аннушка, как ни тяжело ей было, слова не смела пикнуть о своей дочери — она хорошо знала сердце Еспера Иваныча: по своей стыдливости, он скорее согласился бы умереть, чем признаться в известных отношениях с нею или с какою бы то ни было
другою женщиной: по какому-то врожденному
и непреодолимому для него самого чувству целомудрия, он как бы хотел уверить целый мир, что он вовсе не знал утех любви
и что это никогда для него
и не существовало.
— Я желала бы взять ее на воспитание к себе; надеюсь, добрый
друг, вы не откажете мне в этом, — поспешила прибавить княгиня; у нее уж
и дыхание прервалось
и слезы выступили из глаз.
Они оба обыкновенно никогда не произносили имени дочери,
и даже, когда нужно было для нее посылать денег, то один обыкновенно говорил: «Это в Спирово надо послать к Секлетею!», а
другая отвечала: «Да, в Спирово!».
— Квартира тебе есть, учитель есть! — говорил он сыну, но, видя, что тот ему ничего не отвечает, стал рассматривать, что на дворе происходит: там Ванька
и кучер вкатывали его коляску в сарай
и никак не могли этого сделать; к ним пришел наконец на помощь Симонов, поколотил одну или две половицы в сарае, уставил несколько наискось дышло, уперся в него грудью, велел
другим переть в вагу, —
и сразу вдвинули.
Тот вдруг бросился к нему на шею, зарыдал на всю комнату
и произнес со стоном: «Папаша,
друг мой, не покидай меня навеки!» Полковник задрожал, зарыдал тоже: «Нет, не покину, не покину!» — бормотал он; потом, едва вырвавшись из объятий сына, сел в экипаж: у него голова даже не держалась хорошенько на плечах, а как-то болталась.
С новым товарищем своим он все как-то мало сближался, потому что тот целые дни был каким-нибудь своим делом занят
и вообще очень холодно относился к Паше, так что они даже говорили
друг другу «вы».
Читатель, вероятно,
и не подозревает, что Симонов был отличнейший
и превосходнейший малый: смолоду красивый из себя, умный
и расторопный, наконец в высшей степени честный я совершенно не пьяница, он, однако, прошел свой век незаметно,
и даже в полку, посреди
других солдат, дураков
и воришек, слыл так себе только за сносно хорошего солдата.
Точно чудовища какие высились огромные кулисы, задвинутые одна на
другую,
и за ними горели тусклые лампы, — мелькали набеленные
и не совсем красивые лица актеров
и их пестрые костюмы.
Она появлялась еще несколько раз на сцене; унесена была, наконец,
другими русалками в свое подземное царство; затем — перемена декорации, водяной дворец, бенгальский огонь,
и занавес опустился.
— Василий Мелентьич, давайте теперь рассчитаемте, что все будет это стоить: во-первых, надобно поднять сцену
и сделать рамки для декораций, положим хоть штук четырнадцать; на одной стороне будет нарисована лесная, а на
другой — комнатная; понимаешь?
На
другой день, Плавин
и обедать домой из гимназии не возвращался.
Под самые сумерки почти, Павел наконец увидел, что на двор въехали два ломовые извозчика; на одном возу сидел Плавин в куче разных кульков
и тюков; а на
другом помещался Симонов с досками
и бревнами.
Для этого он велел ему одну сторону оконного переплета обводить краскою темною, а
другую — посветлей, — филенки на дверях разделывать таким образом, чтобы слегка их оттенять, проводя по сырому грунту сажею, —
и выходило отлично!
— Разве так рисуют деревья на декорациях? — воскликнул он: — сначала надо загрунтовать совсем темною краской, а потом
и валяйте на ней прямо листья; один зеленый,
другой желтый, третий совсем черный
и, наконец, четвертый совсем белый. — Говоря это, Плавин вместе с тем
и рисовал на одной декорации дерево.
— Для чего это какие-то дураки выйдут, болтают между собою разный вздор, а
другие дураки еще деньги им за то платят?.. — говорил он, в самом деле решительно не могший во всю жизнь свою понять — для чего это люди выдумали театр
и в чем тут находят удовольствие себе!
Другие действующие лица тоже не замедлили явиться, за исключением Разумова, за которым Плавин принужден был наконец послать Ивана на извозчике,
и тогда только этот юный кривляка явился; но
и тут шел как-то нехотя, переваливаясь,
и увидя в коридоре жену Симонова, вдруг стал с нею так нецеремонно шутить, что та сказала ему довольно сурово: «Пойдите, барин, от меня, что вы!»
Вслед за этой четой скоро наполнились
и прочие кресла, так что из дырочки в переднем занавесе видны стали только как бы сплошь одна с
другой примкнутые головы человеческие.
Публика несколько раз хохотала над ним
и хлопала ему,
и больше всех Николай Силыч. По окончании представления, когда все зрители поднялись
и стали выходить. Николай Силыч, с
другом своим Насосычем, снова отправился к актерам в уборную. Там уже для них была приготовлена на подносе известная нам бутылка водки
и колбаса.
— Кто сей умный человек, изготовивший все сие? — говорил Николай Силыч, подводя своего
друга прямо к подносу. — Умный человек сей есть Плавин, а играл, брат, все-таки
и Грицка — скверно! — прибавил он, обращаясь к нему.
— Отлично играли, отлично! — повторял за
другом и Гаврило Насосыч, продолжавший рюмку за рюмкой пить водку.
Когда все наконец разъехались, молодые
друзья наши возвратились в свою спальню, по-прежнему усталые
и загрязненные, но далеко не с прежним спокойным
и приятным чувством. Плавин был даже мрачен.
Другой раз Николай Силыч
и Павел вышли за охотой в табельный день в самые обедни; колокола гудели во всех церквах. Николай Силыч только поеживался
и делал свою искривленную, насмешливую улыбку.
— Существует он, — продолжал Николай Силыч, — я полагаю, затем, чтобы красить полы
и парты в гимназии. Везде у добрых людей красят краскою на масле, а он на квасу выкрасил, — выдумай-ка кто-нибудь
другой!.. Химик он, должно быть,
и технолог. Долго ли у вас краска на полу держалась?