Неточные совпадения
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она
войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
— Положим,
княгиня, что это не поверхностное, — сказал он, — но внутреннее. Но не в том дело — и он опять обратился к генералу, с которым говорил серьезно, — не забудьте, что скачут военные, которые избрали эту деятельность, и согласитесь, что всякое призвание имеет свою оборотную сторону медали. Это прямо
входит в обязанности военного. Безобразный спорт кулачного боя или испанских тореадоров есть признак варварства. Но специализованный спорт есть признак развития.
— Что вы говорите! — вскрикнул он, когда
княгиня сказала ему, что Вронский едет в этом поезде. На мгновение лицо Степана Аркадьича выразило грусть, но через минуту, когда, слегка подрагивая на каждой ноге и расправляя бакенбарды, он
вошел в комнату, где был Вронский, Степан Аркадьич уже вполне забыл свои отчаянные рыдания над трупом сестры и видел в Вронском только героя и старого приятеля.
Она, не выпуская руки его,
вошла в гостиную.
Княгиня, увидав их, задышала часто и тотчас же заплакала и тотчас же засмеялась и таким энергическим шагом, какого не ждал Левин, подбежала к ним и, обняв голову Левину, поцеловала его и обмочила его щеки слезами.
Когда
княгиня через пять минут
вошла в комнату, она нашла их уже совершенно помирившимися.
«
Княгиня Мягкая угадала, — подумал Степан Аркадьич,
входя на лестницу. — Странно! Однако хорошо было бы сблизиться с ней. Она имеет огромное влияние. Если она замолвит словечко Поморскому, то уже верно».
Простившись с
княгиней, Сергей Иваныч вместе с подошедшим Катавасовым
вошел в битком набитый вагон, и поезд тронулся.
Слезши с лошадей, дамы
вошли к
княгине; я был взволнован и поскакал в горы развеять мысли, толпившиеся в голове моей. Росистый вечер дышал упоительной прохладой. Луна подымалась из-за темных вершин. Каждый шаг моей некованой лошади глухо раздавался в молчании ущелий; у водопада я напоил коня, жадно вдохнул в себя раза два свежий воздух южной ночи и пустился в обратный путь. Я ехал через слободку. Огни начинали угасать в окнах; часовые на валу крепости и казаки на окрестных пикетах протяжно перекликались…
Перед окончанием курса я стал чаще ходить в дом
княгини. Молодая девушка, казалось, радовалась, когда я приходил, иногда вспыхивал огонь на щеках, речь оживлялась, но тотчас потом она
входила в свой обыкновенный, задумчивый покой, напоминая холодную красоту изваянья или «деву чужбины» Шиллера, останавливавшую всякую близость.
Еспер Иваныч,
войдя и увидя вместо хозяина — хозяйку, ужасно сконфузился; но
княгиня встретила его самым любезным образом и прямо объяснила ему свою просьбу, чтобы он, бога ради, снабжал ее книгами.
Было, правда, между ссыльными несколько шулеров, делателей фальшивых ассигнаций и злоупотребителей помещичьей властью (был даже пожилой, но очень видный мажордом, ходивший с большим бриллиантовым перстнем на указательном пальце и сосланный по просьбе детей
княгини Т*** за"предосудительные действия, сопровождаемые покушением
войти в беззаконную связь с их родительницей"), которым, казалось бы, представлялся при этом отличнейший случай блеснуть, но и они вели себя как-то сдержанно, в той надежде, что сдержанность эта поможет им пройти в общественном мнении зауряд с «политическими».
— Забыл! — сказал он, — сегодня ко мне мажордом приходил — знаете, тот самый, что за"покушение
войти в незаконную связь с
княгиней Т***"к нам сослан."А что, говорит, не махнуть ли и мне, Петр Васильич, в ополчение?
Ей как будто и в голову не
входило, что она
княгиня.
Ровно в восемь часов я в сюртуке и с приподнятым на голове коком
входил в переднюю флигелька, где жила
княгиня. Старик слуга угрюмо посмотрел на меня и неохотно поднялся с лавки. В гостиной раздавались веселые голоса. Я отворил дверь и отступил в изумлении. Посреди комнаты, на стуле, стояла княжна и держала перед собой мужскую шляпу; вокруг стула толпилось пятеро мужчин. Они старались запустить руки в шляпу, а она поднимала ее кверху и сильно встряхивала ею. Увидевши меня, она вскрикнула...
—
Княгиня, ваше благородие, приехала, солдаты не пускают, — доложил лакей,
входя в караульню.
Через минуты две действительно
вошел князь Михайло. Это был невысокий плотный господин, весьма неряшливо одетый, невыбритый и с каким-то таким равнодушным выражением в лице, что оно походило даже на глупое. Он нисколько не был рад меня видеть, по крайней мере, не выразил этого. Но
княгиня, которой он, по-видимому, очень боялся, сказала ему...
К Корнаковым вместе с Володей я
вошел смело; но когда меня
княгиня пригласила танцевать и я почему-то, несмотря на то, что ехал с одной мыслью танцевать очень много, сказал, что я не танцую, я оробел и, оставшись один между незнакомыми людьми, впал в свою обычную непреодолимую, все возрастающую застенчивость. Я молча стоял на одном месте целый вечер.
Вошла княгиня; та же маленькая, сухая женщина с бегающими глазами и привычкой оглядываться на других, в то время как она говорила с вами. Она взяла меня за руку и подняла свою руку к моим губам, чтобы я поцеловал ее, чего бы я иначе, не полагая этого необходимым, никак не сделал.
Княгиня Вера с неприятным чувством поднялась на террасу и
вошла в дом. Она еще издали услышала громкий голос брата Николая и увидела его высокую, сухую фигуру, быстро сновавшую из угла в угол. Василий Львович сидел у ломберного стола и, низко наклонив свою стриженую большую светловолосую голову, чертил мелком по зеленому сукну.
Княгиня Марья Васильевна, нарядная, улыбающаяся, вместе с сыном, шестилетним красавцем, кудрявым мальчиком, встретила Хаджи-Мурата в гостиной, и Хаджи-Мурат, приложив свои руки к груди, несколько торжественно сказал через переводчика, который
вошел с ним, что он считает себя кунаком князя, так как он принял его к себе, а что вся семья кунака так же священна для кунака, как и он сам.
Войдя мягкими, поспешными шагами в гостиную, он извинился перед дамами за то, что опоздал, поздоровался с мужчинами и подошел к грузинской
княгине Манане Орбельяни, сорокапятилетней, восточного склада, полной, высокой красавице, и подал ей руку, чтобы вести ее к столу.
Когда он
вошел в гостиную, приглашенные к столу, человек тридцать, сидевшие около
княгини Елизаветы Ксаверьевны и стоявшие группами у окон, встали, повернулись лицом к вошедшему.
Появился князь, завитый, в белом галстуке, черном полинялом фраке и с владимирскою лентой дворянской медали в петлице; за ним
вошла княгиня в шелковом платье шине, старого покроя, и с тою суровою заботливостию, под которою матери стараются скрыть свое волнекие, оправила сзади дочь, то есть безо всякой нужды встряхнула складками ее платья.
И когда
княгиня произносила стих: «Зрела я небес сияние», то в гостиную
вошел лакей во фраке и в белом галстухе и покурил духами.
Среди такого ужаса
княгиня не выдержала и
вошла к мужу.
Занятая призванием Червева,
княгиня не замечала многого, на что во всякое другое время она, наверно, обратила бы свое внимание. Упущения этого рода особенно выражались по отношению к княжне Анастасии, которая, не
входя в интересы матери и не понимая ее хлопот и нетерпения, находила в это время свой дом особенно скучным. На свет, конечно, нельзя было жаловаться, свет не отрекался от
княгини и посещал ее, но княжне этого было мало: ей хотелось предаться ему всем своим существом.
Такими простыми мерами, какие мною описаны,
княгиня без фраз достигла того, что действительно
вошла в народ, или, как нынче говорят: «слилась с ним» в одном русле и стояла посреди своих людей именно как владыка, как настоящая народная
княгиня и госпожа…
— И за мною тоже прислали! — говорил Елпидифор Мартыныч, не успевая идти за быстрыми шагами
княгини, так что та первая
вошла в кабинет к князю.
В это время быстро
вошла в кабинет
княгиня, ходившая уже по зале и очень хорошо слышавшая разговор мужа с Миклаковым.
Князь это видел, страшно мучился этим и нарочно даже сел на очень отдаленное кресло от жены. Прошло между ними несколько времени какого-то тяжелого и мрачного молчания. Вдруг тот же лакей, который приходил звать
княгиню к князю,
вошел и объявил, что приехал Миклаков.
Княгиня при этом вздрогнула. Князя, тоже вначале, по-видимому, покоробило несколько.
Княгиня, поспешно утирая слезы, обратилась к лакею...
— Ах, пожалуйте-с, они в том большом флигеле, — произнес лакей и повел Елпидифора Мартыныча через сад, где тот снова гордо взглянул на цветы, гордо вдохнул в себя запах резеды; но
войдя к
княгине, мгновенно утратил свой надменный вид и принял позу смиренной и ласкающейся овечки.
— А
княгиня ничего?.. Примет? Впрочем, я и без доклада
войду!.. А вы будете? — говорил Николя.
Приехав в Останкино и
войдя в переднюю флигеля, занимаемого
княгинею, Миклаков велел доложить о себе, и, когда лакей ушел исполнить его приказание, он заметно оставался в некотором волнении.
Княгиня,
войдя в кабинет, прямо и быстро подошла к нему. Князь протянул ей руку.
Княгиня схватила эту руку и начала ее целовать. Князь, с своей стороны, поцеловал ее в лоб Елпидифор Мартыныч, тоже стоя на ногах, с каким-то блаженством смотрел на эту встречу супругов. Наконец, князь и
княгиня сели. Последняя поместилась прямо против мужа и довольно близко около него. Елпидифор Мартыныч занял прежнее свое место.
Князь несколько лет уже выражал заметное неудовольствие, когда жена хоть сколько-нибудь ярко выражала свою нежность к нему. Сначала ее очень огорчало это, и она даже плакала потихоньку о том, но потом привыкла к тому. На этот раз князь тоже совершенно механически отвечал на поцелуй жены и опешил пройти в свой кабинет, где быстро и очень внимательно осмотрел весь свой письменный стол.
Княгиня, хоть и не совсем поспешными шагами, но
вошла за ним в кабинет.
Миклаков многое хотел было возразить на это
княгине, но в это время
вошел лакей и подал ему довольно толстый пакет, надписанный рукою князя. Миклаков поспешно распечатал его; в пакете была большая пачка денег и коротенькая записочка от князя: «Любезный Миклаков! Посылаю вам на вашу поездку за границу тысячу рублей и надеюсь, что вы позволите мне каждогодно высылать вам таковую же сумму!» Прочитав эту записку, Миклаков закусил сначала немного губы и побледнел в лице.
Княгиня догадалась, что приехал князь, и от одного этого почувствовала страх, который еще больше в ней увеличился, когда в комнату к ней
вошел лакей и доложил, что князь желает ее видеть и просит ее прийти к нему.
Княгиня, как
вошла, так сейчас же поспешила сесть в самом темном месте гостиной.
Невольное чувство совести говорило в нем, что эти сильные и гневные звуки были вызваны из кроткой души
княгини им и его поведением; наконец, он
вошел,
княгиня сейчас же перестала играть.
В это время вдруг
вошла горничная
княгини в сад.
«Как, — рассуждала
княгиня, — девушка все-таки из благородного звания, получившая образование, позволила себе
войти в близкую связь с женатым человеком!» Судя по себе,
княгиня даже вообразить не могла, каким образом девушка может решиться на подобную вещь.
День этот был день рождения
княгини, и она с детства еще привыкла этот день весело встречать и весело проводить, а потому поутру
вошла в кабинет мужа с улыбающимся лицом и, поцеловав его, спросила, будет ли он сегодня обедать дома.
Барон же, увидав, что доктор уехал, не медля ни минуты,
вошел на террасу и сел на этот раз не на стул, а на верхнюю ступеньку лестницы, так что очутился почти у самых ног
княгини.
Барон, Петицкая и
княгиня, хоть не говеем, может быть, искренне, но старались между собой разговаривать весело; князь же ни слова почти не произнес, и после обеда, когда барон принялся шаловливо развешивать по деревьям цветные фонари, чтобы осветить ими ночью сад, а
княгиня вместе с г-жой Петицкой принялась тоже шаловливо помогать ему, он ушел в свой флигель, сел там в кресло и в глубокой задумчивости просидел на нем до тех пор, пока не
вошел к нему прибывший на вечер Миклаков.
И вдруг теперь эта же самая Зина, про которую даже ходили скандалезные истории, эта надменная, эта гордячка Зина становится миллионеркой,
княгиней,
войдет в знать.
Великая
княгиня была тогда в своем кабинете и, сидя за письменным столом, не слыхала, как
вошел ее супруг в сопровождении воспитанника Брянчанинова, и не оглянулась на них.
В объявлении о «Собеседнике», которое
вошло и в предуведомление к нему, сказано, что
княгиня Дашкова «почитает нужным не только пещись, по долгу звания своего (как директор Академии наук), о приведении наук в России в цветущее состояние, но и стараться о доставлении публике хороших российских сочинений, чтобы тем подавать по мере сил своих способы сочинителям трудиться в стихотворстве и в прочих, до словесных наук и нравоучения касающихся, сочинениях.
1-й лакей. То-то я слышу дух такой тяжелый. (С оживлением.) Ни на что не похоже, какие грехи с этими заразами. Скверно совсем! Даже бога забыли. Вот у нашего барина сестры,
княгини Мосоловой, дочка умирала. Так что же? Ни отец, ни мать и в комнату не
вошли, так и не простились. А дочка плакала, звала проститься, — не
вошли! Доктор какую-то заразу нашел. А ведь ходили же за нею и горничная своя и сиделка — и ничего, обе живы остались.
Я хотел
войти, а
княгиня говорит: «Это нельзя — твоя жена там не одна».
Княгиня. Я сама была там. Мне все рассказал Василий Андреевич. Он член присутствия. Он прямо
вошел и объявил, что он служить не будет, присягать не будет. Ну, все это, чему Николай Иванович его научил.