Неточные совпадения
— Вы знаете,
граф Вронский, известный… едет с этим поездом, — сказала княгиня с торжествующею и многозначительною улыбкой, когда он опять нашел ее и
передал ей записку.
Она слышала, снимая верхнее платье в передней, как лакей, выговаривавший даже р как камер-юнкер, сказал: «от
графа княгине» и
передал записку.
— Ах, помилуйте, я совсем не думал напоминать вам, я вас просто так спросил. Мы вас
передали с рук на руки
графу Строганову и не очень торопим, как видите, сверх того, такая законная причина, как болезнь вашей супруги… (Учтивейший в мире человек!)
Перед моим отъездом
граф Строганов сказал мне, что новгородский военный губернатор Эльпидифор Антиохович Зуров в Петербурге, что он говорил ему о моем назначении, советовал съездить к нему. Я нашел в нем довольно простого и добродушного генерала очень армейской наружности, небольшого роста и средних лет. Мы поговорили с ним с полчаса, он приветливо проводил меня до дверей, и там мы расстались.
Я мог бы написать целый том анекдотов, слышанных мною от Ольги Александровны: с кем и кем она ни была в сношениях, от
графа д'Артуа и Сегюра до лорда Гренвиля и Каннинга, и притом она смотрела на всех независимо, по-своему и очень оригинально. Ограничусь одним небольшим случаем, который постараюсь
передать ее собственными словами.
— Жаль, что это прежде мы не знали, впрочем, если что можно сделать,
граф сделает, я ему
передам наш разговор. Из Петербурга во всяком случае вас вышлют.
Тогда общество с подобострастием толпилось в доме
графа Орлова, дамы «в чужих брильянтах», кавалеры не смея садиться без разрешения;
перед ними графская дворня танцевала в маскарадных платьях.
Перед окончанием дела появился у нас сам
граф: его карета с гербами раза два — три останавливалась у нашего скромного домика, и долговязый гайдук в ливрее торчал у нашего покосившегося крыльца.
Более всего ей нравится в романах длинная, хитро задуманная и ловко распутанная интрига, великолепные поединки,
перед которыми виконт развязывает банты у своих башмаков в знак того, что он не намерен отступить ни на шаг от своей позиции, и после которых маркиз, проткнувши насквозь
графа, извиняется, что сделал отверстие в его прекрасном новом камзоле; кошельки, наполненные золотом, небрежно разбрасываемые налево и направо главными героями, любовные приключения и остроты Генриха IV, — словом, весь этот пряный, в золоте и кружевах, героизм прошедших столетий французской истории.
Вероятно, он приехал с тем, чтоб оглядеть местность, разузнать положение и, вероятно, крепко рассчитывал на действие этих десяти тысяч рублей
перед нищею и оставленною всеми Наташей. Низкий и грубый, он не раз подслуживался
графу N, сластолюбивому старику, в такого рода делах. Но он ненавидел Наташу и, догадавшись, что дело не пошло на лад, тотчас же переменил тон и с злою радостию поспешил оскорбить ее, чтоб не уходить по крайней мере даром.
На деле
перед вами происходит замысловатая, но в то же время несколько шальная комедия, в которой
граф, неизвестно зачем, разыгрывает роль лакея, а лакей, без всякого разумного основания, напяливает на себя графский фрак.
Граф (внезапно вообразив себе, что он вновь призвал к делам. Строго).И вместе с прочими… а? (Машет указательным перстом
перед носом Подхалимова.)
— Pardon, comte [Извините,
граф (франц.).], — заговорил он, быстро подходя и дружески здороваясь с молодым человеком. — Вот как занят делом — по горло! — прибавил он и показал рукой даже выше горла; но заявленные при этом случае, тщательно вычищенные, длинные ногти сильно заставляли подозревать, что не делами, а украшением своего бренного и высохшего тела был занят
перед тем директор.
— C’est ça, m-r, c’est lui. Oh que je voudrais le voir ce cher comte. Si vous le voyez, je vous pris bien de lui faire mes compliments. — Capitaine Latour, [ — Я знал одного Сазонова, — говорит кавалерист, — но он, насколько я знаю, не
граф, небольшого роста брюнет, приблизительно вашего возраста. — Это так, это он. О, как я хотел бы видеть этого милого
графа. Если вы его увидите, очень прошу
передать ему мой привет. — Капитан Латур,] — говорит он, кланяясь.
Богатый
граф, лев, удостоил кинуть на вас благосклонный взгляд — и вы растаяли, пали ниц
перед этим мишурным солнцем; где стыд!!!
— Она, — ответил сенатор и, обратив все свое внимание на вошедшего с дочерью губернского предводителя, рассыпался
перед ним в любезностях, на которые Крапчик отвечал довольно сухо; мало того: он, взяв с несколько армейскою грубостью
графа под руку, отвел его в сторону и проговорил...
Перед Клавской
граф склонил голову и проговорил...
— Ну, вашей, моей, как хотите назовите! — кипятился Марфин. — Но это все еще цветочки!.. Цветочки! Ягодки будут впереди, потому что за пять минут
перед сим, при проезде моем мимо палат начальника губернии, я вижу, что monsieur le comte et madame Klavsky [господин
граф и мадам Клавская (франц.).] вдвоем на парных санях подкатили к дверям его превосходительства и юркнули в оные.
Чиновник опять ушел в кабинет, где произошла несколько даже комическая сцена:
граф, видимо, бывший совершенно здоров, но в то же время чрезвычайно расстроенный и недовольный, когда дежурный чиновник доложил ему о новом требовании Крапчика принять его, обратился почти с запальчивостью к стоявшему
перед ним навытяжке правителю дел...
— А я-то
перед ними куражусь; рубаха на мне красная, шаровары плисовые; лежу себе, как эдакой
граф Бутылкин, ну то есть пьян, как швед, одно слово — чего изволите!
Сегодня ко мне в комнату является какой-то длинный бездельник в высоких сапогах, с сильным запахом спирта, и говорит: «Вы бывший
граф»… Я говорю простите… Что это значит — «бывший
граф»? Куда я делся, интересно знать? Вот же я стою
перед вами.
Лет за восемь
перед тем ему пришлось быть временно прикомандированным от своего министерства к
графу Рейзенбаху.
С этими самыми словами на губах предстал
граф перед князем, которого уже накануне, на бале, предварил о своем посещении.
Граф, препожаловав с жалобою графини Антониды на Дон-Кихота, застал бабушку уже при конце ее работы, которую оставалось только оформить актуальным порядком, для чего тут
перед княгинею и стояли землемер и чиновник. А потому, когда княгине доложили о
графе, она велела просить его в кабинет и встретила его словами...
В то время как сборы княгини совсем уже приходили к концу, губернский город посетил новый вельможа тогдашнего времени —
граф Функендорф, незадолго
перед тем получивший в нашей губернии земли и приехавший с тем, чтобы обозреть их и населять свободными крестьянами. Кроме того, у него, по его высокому званию, были какие-то большие полномочия, так что он в одно и то же время и хозяйничал и миром правил.
Но все это было только тишина
перед бурею. Чуть только в длинной анфиладе открытых комнат показалась импозантная фигура
графа Функендорфа, по лицу бабушки заходили розовые пятна, — однако она и на этот раз себя сдержала и отвечала
графу поцелуем в щеку на его поцелуй ее руки, шутливо молвив...
— Этакая прелесть, чудо что такое! — произносил барон с разгоревшимися уже глазами, стоя
перед другой короной и смотря на огромные изумрудные каменья. Но что привело его в неописанный восторг, так это бриллианты в шпаге, поднесенной Парижем в 14-м году Остен-Сакену. [Остен-Сакен, Дмитрий Ерофеевич (1790—1881) —
граф, генерал от кавалерии, генерал-адъютант, участник всех войн России против наполеоновской Франции.]
Демидов велел собрать совет и приехал в корпус. Совет состоял из директора Перского, баталионного командира полковника Шмидта (человека превосходной честности) и ротных командиров: Ореуса (секуна), Шмидта 2-го, Эллермана и Черкасова, который
перед тем долгое время преподавал фортификацию, так что пожалованный в
графы Толь в 1822 году был его учеником.
Перехватов подал ей огня, а затем, закурив свою сигару,
передал спичечницу
графу Хвостикову.
— Дочь
графа одночасно умерла! — объявил генерал, садясь на свое место, и ничего не мог больше есть:
перед ним живо рисовалось пикантное личико Меровой.
Ветхий деньми попечитель начал вараксать по бумаге пером и вместо букв ставить какие-то палочки и каракульки, которые попечительша своей рукой переделала в нужные буквы и, прибавив на верху предписания: к немедленному и точному исполнению,
передала его
графу.
Граф, поняв, что ему тут ничего не вытанцевать, расшаркался
перед дамами.
Когда все вошли в залу, то Мильшинский был еще там и, при проходе мимо него Тюменева, почтительно ему поклонился, а тот ему на его поклон едва склонил голову: очень уж Мильшинский был ничтожен по своему служебному положению
перед Тюменевым! На дачу согласились идти пешком. Тюменев пошел под руку с Меровой, а
граф Хвостиков с Бегушевым.
Граф шел с наклоненной головой и очень печальный. Бегушеву казалось неделикатным начать его расспрашивать о причине ареста, но тот, впрочем, сам заговорил об этом.
Лакей поставил
перед ним все блюдо.
Граф принялся с жадностью есть. Он, собственно, и научил заказать это блюдо Янсутского, который сколько ни презирал Хвостикова, но в гастрономический его вкус и сведения верил.
Бегушев первый вошел в комнату умершей. Точно живой лежал маленький труп Елизаветы Николаевны. Бегушев взял ее руку; но та уже начала холодеть.
Граф упал на колени
перед трупом.
— Еще одно слово, cher cousin! — воскликнул генерал. — Напишите, пожалуйста, если можно, завтра же Тюменеву, что я ни в чем
перед ним не виноват, что я не знал даже ничего, отказывая
графу Хвостикову.
Перед балом в Дворянском собрании Бегушев был в сильном волнении. «Ну, как Домна Осиповна не будет?» — задавал он себе вопрос и почти в ужас приходил от этой мысли. Одеваться на бал Бегушев начал часов с семи, и нельзя умолчать, что к туалету своему приложил сильное и давно им оставленное старание: он надел превосходное парижское белье, лондонский фрак и даже слегка надушился какими-то тончайшими духами.
Графу Хвостикову Бегушев объявил, чтобы тот непременно был готов к половине девятого.
Граф Хвостиков, возвратившийся домой почти наутро, тоже думал о Домне Осиповне, но только совершенно противоположное: ему нетерпеливо хотелось
передать ей, что благовестил про ее дела Янсутский.
Подан был сигнал к началу танцев.
Перед Бегушевым неожиданно предстал вырвавшийся из тесной толпы
граф Хвостиков.
На одной из значительных улиц,
перед довольно большим каменным домом,
граф велел экипажу остановиться: тут жил попечитель той больницы, в которую он вознамерился поместить дочь.
Он слышал, конечно, что Мерова
перед смертью жила у Бегушева, но объяснял это чисто канюченьем
графа, не знавшего, как и чем кормить дочь…
— Как, вздор? — спросил
граф и от досады переломил даже находящуюся у него в руках бисквиту и кусочки ее положил себе в рот: он только что
перед тем пил с дочерью шоколад.
—
Графу я, конечно, не напомнил об этом и только сухо и холодно объявил ему, что место это обещано другому лицу; но в то же время, дорожа дружбой Ефима Федоровича, я решился тому прямо написать, и вот вам слово в слово мое письмо: «Ефим Федорович, — пишу я ему, — зная ваше строгое и никогда ни
перед чем не склоняющееся беспристрастие в службе, я представляю вам факты… — и подробно описал ему самый факт, — и спрашиваю вас: быв в моем положении, взяли ли бы вы опять к себе на службу подобного человека?»
—
Передавая московские вести, я обыкновенно прибавляю, с позволения сказать: это я слышал в Москве! — сострил
граф Хвостиков.
Перед самым обедом, когда Бегушев хотел было сходить вниз, в залу за табльдот, к нему вошли в номер Тюменев и
граф Хвостиков.
К обеду возвратился
граф Хвостиков. На него жаль было смотреть: он как сел на поставленный ему стул
перед прибором на столе, так сейчас же склонил свою голову на руки и заплакал.
— Не узнаете? — спросил его тотчас же
граф Хвостиков, останавливаясь
перед ним.
И
граф развернул
перед Домной Осиповной свой пустой бумажник, чтобы приять в него посильную дань. Но Домна Осиповна вместо дани сделала ему ручкой и, немного склонив голову, проговорила озлобленнейшим голосом...
— Вы видите, Домна Осиповна,
перед собой одного из образованнейших людей России, — начал
граф, указывая на Долгова.
Придя домой, герой мой направился наверх к
графу Хвостикову, который в это время, приготовляясь сойти к обеду, сидел
перед зеркалом и брился.