Первый Встречный

Людмила Павловна Шигапова (2024)

Размеренная и устоявшаяся жизнь в имении князя Галицкого была нарушена требованием императрицы Екатерины полным семейством прибыть на предстоящий сезон в Петербург. Прознав, что у князя дочери на выданье, она решила самолично их просватать. Это немало удивило и насторожило сиятельного князя. Старшая княжна Ярослава ни о чем, кроме лошадей, и думать не желает, но ей первой предстоит выбрать мужа. На кого падет жребий?

Глава 12

С раннего утра жители южных окрестностей Санкт — Петербурга наблюдали прелюбопытнейшую картину. На раскинувшемся меж коровьими выпасами пустыре, в небольшом отдалении от деревянных изб, амбаров, риг и прочих сараюшек, вырос пестрый, сшитый из ярких отрезов прочной парусиновой ткани шатер. Был он не менее тридцати аршин в обхвате и шестидесяти вершков в высоту. Вокруг царила неслыханная суета. Повсюду сновали люди: грели воду в большом медном чане, чистили лошадей, меняли им уздечки на новые, усаженные самоцветами, убирали их крупы расшитыми попонами да богатыми, чалдарами — накидками из металлических пластин на суконной основе, расписанными серебром, золотом и эмалью.

Неподалеку человек восемь крепостных парней и девок расположились у костерка и затеяли нехитрые посиделки: плели венки из багряных листьев осины и полевых трав, во все горло распевая «Во лесочке комарочков много уродилось». По всему было видно, что они рады предстоящему представлению и вполне вольготно себя чувствуют в услужении добрым господам.

Сама хозяйка, сиятельная княгиня Александра Федоровна Галицкая, вышла из шатра и окликнула пробегавшую мимо девушку с гирляндой лоскутных флажков, которыми та намеревалась украсить повозки.

— Полинка, поди сюда!

— Слушаю, матушка-княгиня!

— Как наши дела продвигаются?

— Да, почитай, всё готово, барыня. Кареты намыты так, что позолотой сияют, ажно, солнышко ясное, люди в красные одежы наряжены, лица у всех намыты, зубы начищены — нянька самолично проверила. Лошадушкам плюмажи из перьев птиц заморских, этих, как их, хстравусов, сейчас достаем. Лежат в целости и сохранности, от помятия берестой переложены.

— Миколка как, справился?

— Да куда ж этот шустряк денется! С парнями вместе всех местных обежал. Деткам пряник печатный, бабам ленту нарядную, мужикам монетку мелкую всучил. Те, кто окрест ходячий был, в город направились, здравицы кричать по пути обоза обещались. С позволения сказать, славную забаву вы удумали, все довольны несказанно. Нянька Орина такой важности преисполнена, аж, через раз дышит. — Немного помолчав в раздумье, Полинка прыснула в ладошку и, не сдержавшись, добавила: — А все оттого, что под платье корсет, вами подаренный, на себя натянула, я сама лично затягивать помогала…

— Ну, полно. Ишь, расшалилась! На то и парадный выезд, чтобы всем при полном параде быть. Князем велено, нами будет исполнено. Делаем все по-галицки: с таким размахом, чтобы обоими крылами столицу накрыть, да память о себе оставить. Ступай, пришли мне Татьяну, княжнам с волосами помочь надобно, да вели ларец с драгоценностями принести, венцы и серьги к ним выберу. Дружине передай, чтобы повозку открытую с телеги сняли и первой в веренице поставили. Как управитесь, сразу же выезжаем.

Санкт-Петербург трудно удивить роскошным выездом, но величественная процессия произвела настоящий фурор.

Едва колокола пробили двенадцатый раз, на небольшую площадь перед Никольским собором, в сопровождении возносящей хвалы княжеской фамилии толпы, въехал пышный кортеж. Впереди на мощном коне восседал вооруженный егерь в поярковой шапке с фазаньими перьями, за ним — четыре всадника в форменном одеянии. За ними ехала открытая повозка такой хитроумной конструкции, что заслуживала особого внимания: двойные дверцы, отделанные перламутром, распахивались на манер дворцовых, сиденья, плотно набитые конским волосом, укрыты ткаными вручную флорентийскими гобеленами, колёса обиты тройным слоем толстой воловьей кожи, что в совокупности с круговыми ременными подвесами пассажирской люльки делали поездку удобной и не обремененной качкой да трясками.

Далее следовали золоченая карета сиятельной княгини, запряженная шестеркой лошадей, три четырехместные кареты княжеских дочерей, три брички с прислугой, еще с десяток повозок, груженых барским гардеробом, хозяйственной утварью, деревенской снедью. Весь этот караван двигался под охраной княжеской дружины — рослых молодцев с отменной выправкой.

В центре площади долгожданный обоз встречал сам Никита Сергеевич Галицкий вместе со старшей дочерью.

Поравнявшись с князем, егерь подал знак, и дружинники отсалютовали шашками, прокричав троекратное «Ура!». Ярослава, до того сидевшая позади отца, легко соскользнула с двойного конского седла и поспешила занять место рядом с матушкой и сестрами. Все четверо, согласно давнему уговору, были одеты в атласные платья лилейного цвета, отличавшимися лишь вышивкой, выбранной под драгоценные каменья на венцах, серьгах и ожерельях: на княгине сияли рубины, топазы украшали Ярославу, сапфиры оттеняли небесные глаза Ольги, Софье достался жемчуг.

Князь, гарцуя на великолепном боевом коне по правую руку от повозки с женой и дочерьми, сопровождал процессию в сторону дома. Подъехав к особняку, Галицкий помог Александре выйти из кареты, троекратно по русскому обычаю ее расцеловал и степенно повел в дом.

Вся домашняя челядь выстроилась по обеим сторонам центральной лестницы встречать хозяев. Слуги с глубоким почтением поясным поклоном приветствовали княжескую семью. Вперед вышла домоправительница Авдотья и торжественно передала ключи госпоже-хозяйке.

Александра, тепло поблагодарив всех за радушную встречу и верную службу, с правой ноги вошла в дом.

За порогом с иконой в руках встречал взволнованный Осип, он перекрестил вошедших образом богоматери и низко поклонился.

— Осип Иванович! Рада видеть в полном здравии! — одарила княгиня денщика сияющей улыбкой. — Мне тебя не хватает в деревне.

Осип склонил голову, чтобы спрятать повлажневшие глаза.

Когда необходимые обычаи были соблюдены, все принялись радостно обниматься и целоваться. Ольга взяла за руку Софью, которая щебетала как неугомонная синичка, Ярослава прижалась к матери, князь растроганно взирал на своих «алексашек» и был безмерно счастлив.

— А теперь, мои дорогие, отдыхать с дороги. К вечеру — большой ужин, там и обменяетесь новостями. Ярослава вас проводит.

— Пойдемте, сестрицы. Олюшка, ты займешь свою спальню, а тебе, Софьюшка, я отдаю свою детскую.

— Я что, в колыбели спать буду? — вытаращила глаза Софья.

— Что ты, куколка, ты из нее давно выросла. Но в той комнате тебе понравится, а нет, выберешь себе другую.

Дождавшись, когда дочери побежали вверх по лестнице, Никита, обернувшись к жене, взял обе ее руки в свои и, поочередно поцеловав каждую, прошептал:

— Не могу ждать, пока луна взойдет.

Алекс зарделась от сладостного предвкушения близости и тихо ответила:

— Я тоже… — ее губы изогнулись в обещающей улыбке.

Прижавшись к плечу мужа, она вложила в его раскрытую ладонь колечко из золоченой тесьмы. Никита перестал дышать от нахлынувшего восторга: «Выходит, сохранила княгиня то самое заветное обручальное кольцо, которое он однажды в порыве любовного пыла скрутил и надел ей на палец, назвав своей невестой». Не говоря ни слова, он подхватил ее на руки и поспешил наверх.

Ярославе не терпелось поговорить с сестрами, но, припомнив, как сама утомилась с дороги, она согласилась с отцом:

— Отдыхайте, мои милые, а я буду терпеливо дожидаться вечерней трапезы.

В отведенных комнатах все было приготовлено для встречи хозяйских дочерей: горячая вода, душистые полотенца, костяные гребешки. На столиках стояли подносы с легкой закуской: холодная телятина, свежеиспеченный хлеб, пирожки с ливером, ломтики сыра, яблоки, ягодный взвар.

В доме наступила благословенная тишина.

Воспользовавшись моментом, Ярослава отправилась на конюшню, где ее с докладом поджидал верный Миколка, загодя отправленный в деревню за специальными подковами для Орфея.

— Ну, рассказывай, парень, как там мои «детки» поживают.

— Не извольте беспокоиться, госпожа. Все живы — здоровы, шлют вам

нижайший поклон.

— Ты, Миколка, не заговаривайся да не рассыпайся в лошадиных поклонах.

Помощник старшего конюха покраснел, но в мельчайших подробностях рассказал хозяйке о состоянии каждой племенной лошади. Ярослава осталась довольна.

— Я скучаю по ним, — вздохнув, призналась она. — Орфей тебя заждался. Займись подковами. — И, более не задерживаясь, вернулась в дом.

Проходя мимо родительских покоев, она услышала счастливый смех. Теперь девушка знала, что он означает…

Осторожные шепотки всесведущих служанок, томные воздыхания замужних дам приоткрыли для нее завесу тайны супружеской спальни. Нельзя сказать, что она была дремучей тупицей и ханжой, но, занимаясь племенным разведением лошадей, никогда не отождествляла лошадиную прыть с отношениями между мужчиной и женщиной. Эта сторона ее волновала и, честно признаться, пугала.

Круто развернувшись, Ярослава сбежала вниз по лестнице и помчалась назад в конюшню.

— Миколка, седлай коней! Прокатимся загород.

— Давно под седлами, княжна, копытами бьют! — Улыбаясь во весь рот, Миколка выводил под уздцы Орфея и своего буланого Алтына.

— Ах, шельмец, почему сразу не сказал? — кинулась княжна к своему коню.

— Не приучен вперед батьки в пекло.

— А мне прекословить не разучился.

— Конь о четырех ногах и то спотыкается.

— Дай бог здоровья кнуту, да хомуту, а лошадь выезет. Довольно зубоскалить, подсоби!

Миколка, согнувшись, подставил спину, Ярослава взобралась в седло, уселась на английский манер, свесив обе ноги на сторону, и они неспешно выехали на улицу, которую уже запрудили дорогие кареты столичного дворянства.

Стараясь прямо держаться в ненавистном дамском седле, она пожаловалась:

— Жаль разгуляться негде, кругом леса да болота.

— Приглядел я местечко, там Орфею привольно будет. Народец простой туда носа не кажет, правда, господа утречком променадствуют.

— Что делают? — засмеялась княжна.

— Известное дело, — безо всякого смущения пояснил парнишка, — себя выгуливают да барышень своих.

— Показывай дорогу, Миколка, желаю лошадиного променада.

Вышедшая на крыльцо Орина перекрестила вослед удаляющуюся пару всадников и мягко спросила следующего за ней Осипа:

— Как живется тебе в пустых хоромах, Осип Иваныч?

— Ожил, как барин объявился. Теперь опять Осиванычем стал. А сердце одно греет: обещался Никита Сергеевич с собой в деревню забрать.

— Пойдем-ка, дружочек, на кухню чайку попьем, там и расскажешь о том, что на сердце.

К большому ужину в честь приезда семьи знатно подготовились. Домоправительница Авдотья с особым усердием лично за всем проследила. Столовая была украшена малахитовыми вазами с цветами, серебряные приборы начищены до блеска, княжеские кубки, инкрустированные драгоценными камнями, отливали всеми цветами радуги на кипенно-белой скатерти.

Кухарка превзошла себя. Стол изобиловал праздничными блюдами: говядина разварная, куры скательные, почки под клюквенным соусом, морские гребешки, запеченая стерлядь, соленые рыжики, моченые яблоки, отварной картофель, кулебяка, пироги с ревенем, булочки с корицей; на десерт — заморские фрукты, мороженое и недавно вошедший в моду любимый императрицей горячий шоколад.

Вдоль стен выстроились услужливые лакеи, готовые предупредить малейшее желание хозяев и их гостей.

В столовой собралась вся семья. Первыми вошли князь с княгиней. На Александре было платье бериллового цвета в тон крупным изумрудам, которые сегодня преподнес ей супруг. Князь надел кармазинный кафтан. За ними прошествовали Ярослава в голубом, Ольга в зеленом, Софья в розовом. И сразу просторный зал уподобился сверкающему сочными красками весеннему лугу, излучающему чистоту и природную гармонию.

Пригласили к ужину графиню Остужеву Анну Алексеевну, ставшую на время добровольной дуэньей Ярославы, управляющего имением Федорова, прибывшего к князю с докладом, начальника охраны Семина. Усадили и нянюшку Орину, которая страсть как хотела насладиться столичным триумфом сестер, в коем она ни разу не усомнилась.

Князь поднялся со стула, взял в руки кубок, до краев наполненный вином, просто и душевно произнес:

— За мою фамилию! За драгоценную мою любовь! За моих несравненных дочерей!

— Ура! Ура! Ура! — громко поддержали Семин и Федоров.

— Должна заметить, интерес к вашей фамилии в столице весьма заметный. Обществу не терпится увидеть княгиню Галицкую. Все вдруг вспомнили, что она любимая фрейлина государыни, — высказалась графиня.

— Когда это было, — махнула рукой Алекс.

— Не скажите, сплетницы в царском окружении вооружились очками с толстыми стеклами, хотя сами и понюшки табака не стоят, — не изменяя себе, съязвила Анна Алексеевна.

— Выходит, царская свита без таких стекол не может даже и сплетни разглядеть. Следует поменять ее, — оторвавшись от тарелки, совсем по — взрослому заявила Софья.

Графиню немало удивили слова несмышленой, как ей на первый взгляд показалось, девчушки. Она откинулась на спинку стула и, пристально разглядывая младшую Галицкую, удовлетворенно хмыкнув, произнесла:

— Я-то воображала, что Ярослава дерзостью превзошла бывшую фрейлину, так поди ж ты, глазом моргнуть не успела, как будущая фрейлина во весь голос о себе заявила.

— Не вижу в этом ничего плохого, я намереваюсь вскорости, годочков эдак через пять, стать главной фрейлиной государыни-императрицы, — проронила Софья и, исподлобья взглянув на мать, поджала губы.

— Не помру, пока не увижу этого, — еле слышно буркнула Орина, внутренне ликуя и трепеща от смелости своей подопечной.

Никита, услышав пришептывание няньки, отхлебнул из кубка изрядный глоток и перевел испытывающий взгляд на графиню. Но долго наслаждаться отразившимся на ее лице потрясением ему не удалось — Анна Алексеевна мгновенно нашлась:

— Игра стоит свеч, детка. Только для пущей надежности предстоит еще укрепить в этой мысли папеньку твоего, иначе…

— Знаю такое средство, ваше сиятельство! Думаю, понадобится женское хитроумие применить. Я уже изрядно в этом поднаторела.

Ярослава умилилась чудачеству младшенькой: «Когда же ты успела так созреть, малышка? Не на деревенских же хлебах! Видать, порода наша такая. Держись, Петербург!»

Ольга нашла излишне смелыми речи сестры и, не привлекая к себе внимания, попеняла ей за несдержанность.

— Заклинаю простить меня, я просто размышляла о будущей жизни в великом городе русских царей, — поторопилась со звучным с оправданием, сдобренным извинениями Софья, но растерялась и надолго замолчала.

Александра постаралась направить разговоры за столом в безобидное русло. Согласно этикету, слегка коснулись погоды и видов на урожай, важными признали царские реформы, с интересом выслушали короткий рассказ управляющего о произошедших в имении событиях. Очень скоро чинная беседа переросла в волнующие воспоминания взрослых о приключениях молодости, стараниями графини Остужевой извлеченных из Ящика Пандоры, где они до поры хранились запертыми от детских ушей.

Сестры, перешептываясь, ахали, качали головами, добродушно посмеивались над восторгами Софьи, с любовью поглядывали на родителей.

Перекрывая веселый гомон дочерей, князь горделиво изрек:

— Желаю сказать, что дочь наша Ярослава покорила столичную знать знатным политесом, остроумными речами, роскошными нарядами. Многие почли за честь находиться в ее обществе.

— Мнения о княжне сложились неоднозначные, — вмешалась Анна Алекссевна. — Воспроизведу по памяти, что написано в известной неплюевской книжонке: «горда, своенравна» — семь мнений мамаш с дочерьми на выданье плюс фрейлины Ф. (ревнуют!); «прелестна, обворожительна» — девять раз вслух признали мужчины (те, кто постарше); «интригующе опасна, но заманчива», — решили холостяки (хором!).

— Достаточно! — поспешил Никита прервать поток красноречия. — О затеянном вами маскараде, графиня, прилюдно упоминать не станем.

Он перевел потеплевший взгляд на дочерей, по которым немало скучал в разлуке:

— Через три дня вам, Ольга и Софья, держать испытание. Я принял приглашение князя Нарышкина на домашний бал в честь его возвращения в Петербург. Бал по столичным меркам небольшой, человек на сто. Готовьтесь!

— Мы также уважим Льва Александровича, нашего доброго друга, своим присутствием, — сказала графиня и поднялась. — За сим, прощаюсь. Не станем утомлять хозяев долгим гостеванием.

Проводив дорогую гостью и поручив Семина с Федоровым заботам домоправительницы Авдотьи, Никита с наслаждением скинул нарядный кафтан и остался в одной рубашке.

Переодевшись в домашние платья, Александра с дочерьми дожидались его в гостиной, где Ярослава по великому секрету успела поведать матери и сестрам о Марии Бересдорф, чем немало их повеселила.

Над столицей взошло ночное светило. Редкая гостья для Петербурга, небо которого осенью было чаще всего затянуто сумрачными облаками, луна спешила полюбоваться своим отражением в водной глади рек и каналов, заглянуть во все окна, выведать тайны влюбленных, подслушать мечты и молитвы страждущих, узнать секреты счастливых, чтобы потом, по крупице отдавая воспоминания звёздам, безмолвно таять в ночной тиши, становясь месяцем.

Свет небесного фонаря был столь ярок, что не дал заснуть Александре, и она некоторое время лежала, прислушиваясь к мерному дыханию мужа. Сегодня князь спал на удивление спокойно: с приездом семьи тревожные думы покинули его, и он в окружении любящих и любимых людей позволил себе хотя бы на время расслабиться.

Алекс задумчиво теребила ленты на вороте мужниного одеяния, когда внезапно осознала, что в полном составе семья проводит возможно последние дни перед неизбежным расставанием.

Она силилась не заплакать, рисуя себе картины предстоящей свадьбы Ярославы с неизвестным доселе женихом и неминуемого ее отъезда из отчего дома, страшась, что выросшие в любви, неге и ласке дочери, не смогут получить того же в семьях своих мужей.

Вдруг, тяжелая дверь спальни отворилась, и в комнату босыми ногами прошлепала Софья:

— Маменька, вы только не гневайтесь, но боязно одной спать в непривычной постели: город за окном шумит, извозчики ругаются, пел даже кто-то, — виновато пролепетала дочь.

— Куда же ты необутая вышла? Забирайся в постель, — скомандовала Алекс про себя радуясь, что настояла надеть перед сном ночные сорочки.

Она принялась ласково поглаживать Софью по волосам такого же серебряного оттенка как лунный свет, проникающий в незанавешенное окно.

— А можно, маменька, колыбельную, ту самую, про лебедь?

Чистым, полным нежности и неизбывной любви голосом, Александра запела:

Ой, скакали скакуны

Во родну сторонушку.

Ой, поймали вороны

Белую лебедушку…

В этот момент дверь во второй раз скрипнула, и на пороге появилась Ольга, она хотела что-то сказать, но мать приложила палец к губам и молча указала на место рядом, а сама продолжила петь:

Птицу гордую в полон

Увели, не вырваться.

Лебедь с горя бьет крылом,

Стать свободной силится.

Всадник на коне сидел,

Налетел на ворогов,

Всех он разом одолел,

Спас лебедку от оков.

Ярослава тоже не заставила себя долго ждать, тихим татем пробралась она в господскую спальню, удовлетворенно вздохнула, что не первая нарушила родительский покой и, не спрашивая дозволения, забралась на огромную княжескую кровать.

Александра, сглотнув набежавшие слезы продолжила:

Птица дивная тогда

Оземь вдруг ударилась —

Заколдована княжна

От злых чар избавилась.

К нехитрому пению неожиданно присоединился грудной голос Никиты, его подхватили дочери и на одном ладу завершили песню:

Ой, люли-люли-люли,

Скоро свадьбу справили.

Вам за то, что спать легли,

Сладостей оставили.

А с лебяжьим пухом мы

Три подушки сделали,

Чтоб светлые княжны

Сны благие видели…

От старой доброй колыбельной, на сердце разлилось такое тепло и умиротворение, что скоро тихим сном спали все пятеро Галицких.

— Даст бог, шестеро, — только и успела подумать, засыпая, Александра.