Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея

Николай Лейкин (1888)

Антон Павлович Чехов, прочитав новую книгу Николая Александровича Лейкина, писал ему в личной переписке: «„Стукин“ имеет значение серьезное и стоит многого (по моему мнению) и будет служить чуть ли не единственным памятником банковских безобразий нашего времени; к тому же фигурируют в нем… птицы более высшего порядка. Если в „Сатире“ [имеется в виду роман «Сатир и нимфа», уже выходивший в нашем издательстве] хороши частности, то „Стукин“ хорош в общем». Сложно не разделить мнение отечественного классика и не увлечься как многочисленными интригами, так и многочисленными яркими бытовыми деталями, делающими повествование таким интересным и достоверным. Мелкий банковский служащий Стукин получает возможность продвинуться по карьерной лестнице благодаря тому, что директор банка Хрустальников выбирает его, чтобы выдать за него свою беременную любовницу. Однако это не единственная возможность, которой пользуется Стукин…

Глава XIII

Всё еще во втором гнезде

Хрустальников и Стукин сидели в будуарчике у танцовщицы Еликаниды Андреевны Битюговой и пили чай с коньяком. Тут же присутствовала и маменька Еликаниды Андреевны, громко схлебывая чай со своего блюдечка и держа за щекой кусок сахару, так как пила вприкуску.

— Вот уж ведь я теперь и в хорошем теле, дочка моя, кажется, слава тебе Господи, в люди вышла и меня в люди вывела, а не могу я никак привыкнуть, чтобы этот самый чай пить внакладку, — говорила она в свое оправдание.

— Вприкуску больше выпьешь-с, — поддакнул Стукин, сидевший в углу и державший в руках стакан чаю, куда ему Хрустальников обильно влил коньяку.

Еликанида Андреевна вскинула на Стукина глаза и сказала:

— Мосье… Как вас? Я все забываю… Зачем же это вы в угол-то забились? Садитесь сюда к нам поближе. Придвиньтесь к столу.

Стукин придвинулся к столу.

— Нет, в самом деле: как вас величать по имени и по отчеству? — спросила хозяйка.

— Игнатий Кирилыч.

— Прекрасное имечко. У нас во дворце камер-лакея одного Игнатьем Кирилычем звали, — вставила свое слово маменька. — Или нет, не Игнатий Кирилыч, а Панфил Кирилыч, — прибавила она.

Хрустальников взглянул на Стукина и засмеялся.

— Эдакая рожа! Ведь уродит же Бог эдакую рожу! — проговорил он. — Елочка, взгляните, ангел мой, на его нос. Не нос, а утюг. Две капли воды утюг. А глаза… точь-в-точь как у рака. Хоть бы ты очки, Стукин, носил, что ли. Все-таки был бы приличнее.

— Ежели вы желаете, Лавр Петрович, то я с удовольствием буду носить очки.

— Желаю, даже очень желаю. А то суди сам: ведь твоими глазами ты можешь пугать женщин. Вот, например, Елочка… Она беременная женщина… Ну что, если вдруг?.. Елочка, он вам не страшен?

— Нисколько. Они даже очень приятный мужчина. Мне вот страшно только одно, что вы много коньяку себе подливаете.

— Ах, Еликанидушка, что это ты все оговариваешь Лавра Петровича! — вступилась мать. — Да и пускай их пьют. При их богатстве пилось бы, да елось, да дело на ум не шло. Кроме того, когда они немножко выпивши, в сто раз добрее. Я люблю, когда они выпивши. Вот давеча мне на шубу сто рублей подарили. У вас где фабрика, Игнатий Кирилыч? — обратилась она к Стукину.

Стукин захихикал.

— Никакой у меня фабрики нет-с. Это Лавр Петрович все из головы сочиняют.

— Врет, врет… Есть… У него фабрика шелковых материй, и вы смело можете попросить у него атласу на покрышку вашей шубы.

— А что же? Я бы хоть за деньги у них купила с фабрики. Только бы они мне на мое сиротство подешевле отпустили, — отвечала маменька.

— Маменька! — остановила ее Еликанида Андреевна.

— Зачем за деньги? — продолжал Хрустальников. — Что ему стоит? Он просто-напросто вам подарит. Велит отрезать двадцать аршинов и подарит.

— А подарят, так тем для меня лучше, тем приятнее.

— Маменька! Да разве вы не видите, что Лавр Петрович шутит!.. — еще раз сказала Еликанида Андреевна.

— Я шучу? Нисколько, — сказал Хрустальников. — Что, брат, за причина, Стукин, что Елочка не хочет тебя признать за фабриканта и богатого человека? А между тем он не только богач, но и родовитый человек. Его род идет прямо от Адама. Его предков несколько раз драли в татарской Орде у Чингисхана, при царе Иване Грозном они были биты батогами нещадно, потом им были урезаны носы и уши. Как твоего предка-то звали, которого отодрали в Орде? — обратился он к Стукину.

— Не знаю, Лавр Петрович, не слыхал…

— Про Орду-то?

— Нет, не про Орду, а про то, что драли.

— Какой вздор! Ну, в Орде не драли, так где-нибудь на конюшне драли.

Хрустальников начал зевать и по временам клевал носом. Глаза его слипались. Разговор не вязался.

— Прилягте вы, Лавр Петрович, соснуть на часок, — начала маменька Еликаниды Андреевны. — Прилягте, а мы вас потом разбудим.

— Действительно, я прилягу… — согласился Хрустальников, поднимаясь с места. — А этот урод пусть посидит здесь и подождет меня. Я посплю, а потом мы пошлем за тройкой и поедем прокатиться в «Аркадию». Там и поужинаем. И мне надо проветриться, да и Елочке не худо погулять.

— Пойдемте, Лавр Петрович, я вас сведу в гостиную на диван и подушечку вам под голову положу, — сказала мать Еликаниды Андреевны и повела Хрустальникова под руку.

Хрустальников обернулся, покачнулся на ногах и послал Еликаниде Андреевне летучий поцелуй, сказав «оревуар», а Стукину погрозил пальцем и прибавил:

— Смотри, утюг, не отбей у меня Елочку!

Через две-три минуты из гостиной раздался храп Хрустальникова.

Стукин, Еликанида Андреевна и ее мамаша продолжали сидеть в будуарчике. Разговор сначала как-то плохо клеился.

— Нет, в самом деле: если вы действительно фабрикант, то подарите на покрышку шубы бархату-то… — начала маменька, обращаясь к Стукину.

— Маменька! Да как вам не стыдно? Что за нахальство такое! — оборвала ее снова Еликанида Андреевна.

— Чего ж тут стыдиться, если у них своя фабрика? Вон когда князь Карапузов к тебе ездил, так подарил же он мне ковер со своей фабрики. Еще и сейчас его за этот ковер добрым именем поминаю.

Стукин приложил руку к сердцу.

— Уверяю вас, сударыня, божусь вам, что никакой у меня фабрики нет, — сказал он. — Я просто секретарь Лавра Петровича — и ничего больше.

— Секретарь! — воскликнула маменька. — А я думала…

— Секретарь и, кроме того, служу вместе с Лавром Петровичем в «Обществе дешевого торгового кредита».

— А как же он сказал, что вы золотопромышленник, железнодорожник?

— Господи! Да ведь они шутят.

— Вы какую же должность занимаете в банке? Должность кассира? — спросила Еликанида Андреевна.

— Нет-с, не кассира. Я так… Но скоро, однако, буду назначен инспектором, сделаюсь служащим с отчетом.

— А сколько жалованья получаете?

Стукин маслено улыбнулся, покрутил головой и сказал со вздохом:

— На этом месте можно много денег взять-с, много.

— Скажите… А вы не знаете мосье Галактеева? — спрашивала старуха. — Он был тоже кассиром в каком-то банке, а теперь, говорят, будто в тюрьме сидит.

— Нет, не знаю-с.

— Тоже прекрасный человек… Ах, какой прекрасный человек! Когда он к Еликанидушке ездил, то мне вдруг ни с того ни с сего привез дюжину серебряных чайных ложек и подарил.

— Маменька! Да бросьте вы! Ну что вспоминать о тех, которые в тюрьме сидят… — проговорила Еликанида Андреевна.

— Да ведь, может быть, занапрасно сидит, — отвечала мать. — Интендантского генерала Карушеева не знаете? — не унималась она.

— Даже не слыхал.

— Нет, я к тому, что вот этого даже судили и в Сибирь уже услали, а все говорят, что позанапрасну. Тоже пре обходительный генерал. Раз приезжает к Еликанидушке и подносит мне в подарок…

— Маменька! Если вы не замолчите, то я уйду!.. — вспыхнула Еликанида Андреевна.

— Да что ж тут такого! — недоумевала мать и разводила руками. — Право, я не понимаю…

— А если не понимаете, то подите в кухню…

— Это мать-то? Это родную мать-то? Отлично! — всплеснула руками старуха. — Я тебя родила, девять месяцев под сердцем носила, а ты…

На глазах ее показались слезы…

— Довольно, довольно! И так уж надоели… — фыркнула Еликанида Андреевна. — Мосье… Игнатий Кирилыч, кажется? — обратилась она к Стукину. — Будьте добры съездить за тройкой. Вы вернетесь, мы Лавра Петровича разбудим и поедем в «Аркадию».

— С удовольствием-с… Но только, Еликанида Андреевна… за тройкой я отправлюсь, но в «Аркадию» с вами не поеду. Поезжайте уж вы одни с Лавром Петровичем.

— Отчего? Вздор! Вздор! — вскрикнула она.

— Нет, не поеду-с… Вот видите… Я не захватил с собой денег, а на чужой счет я не желаю.

— Пустяки! Лавр Петрович заплатит.

— Нет-с, не могу… Вот если бы вы мне одолжили пятьдесят рублей взаймы до завтра, то я с удовольствием.

Стукин бросил взгляд на пачку денег, оставленных для Еликаниды Андреевны Хрустальниковым и все еще лежавших на подносе, под блюдечком с лимоном.

— С удовольствием, — отвечала она, подавая пятьдесят рублей.

— Ну, вот теперь и я поеду с удовольствием в «Аркадию», — сказал он.

Через полчаса тройка была приведена, Хрустальников разбужен, а через час Хрустальников, Еликанида Андреевна и Стукин неслись на тройке в «Аркадию».