Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея

Николай Лейкин (1888)

Антон Павлович Чехов, прочитав новую книгу Николая Александровича Лейкина, писал ему в личной переписке: «„Стукин“ имеет значение серьезное и стоит многого (по моему мнению) и будет служить чуть ли не единственным памятником банковских безобразий нашего времени; к тому же фигурируют в нем… птицы более высшего порядка. Если в „Сатире“ [имеется в виду роман «Сатир и нимфа», уже выходивший в нашем издательстве] хороши частности, то „Стукин“ хорош в общем». Сложно не разделить мнение отечественного классика и не увлечься как многочисленными интригами, так и многочисленными яркими бытовыми деталями, делающими повествование таким интересным и достоверным. Мелкий банковский служащий Стукин получает возможность продвинуться по карьерной лестнице благодаря тому, что директор банка Хрустальников выбирает его, чтобы выдать за него свою беременную любовницу. Однако это не единственная возможность, которой пользуется Стукин…

Глава IV

К невесте едут

В назначенный час и день конторщик правления «Общества дешевого торгового кредита» Игнатий Кириллович Стукин входил уже в подъезд директора того же общества Лавра Петровича Хрустальникова. Бульдогообразный и рослый швейцар, увидя тщедушную и плюгавенькую фигурку Стукина, облеченную в коротенькую выеденную молью шубенку и замасленную драповую шапку, дерзко спросил:

— Вы куда?

— К господину Лавру Петровичу Хрустальникову, — отвечал Стукин.

— С черной лестницы… Да к тому же теперь генерал и не принимает. Он только что пообедавши.

— Ну, меня-то он примет, — подмигнул Стукин и продолжал идти далее.

— Позвольте… Да вы что за особенный?

— Я? Я секретарь его, и мне приказано прийти сегодня, в этот час.

— Секретарь? — протянул швейцар, косясь на шубенку и шапку Стукина. — Что у него прежде никаких секретарей не было! Да куда же вы лезете? Вам сказано: с черной лестницы.

— Как с черной лестницы! Видишь, у меня портфель с делами.

— Портфель… Да ведь с портфелями и всякие шляющие дровокаты ходят. Ну ступайте, коли вы секретарь и с делами. А только смотрите, как бы чего не вышло. Он не любит, кто к нему с парадной лестницы… Да снимите здесь калоши, а то у нас по коврам не приказано…

— Чудак-человек… Как я тебе сниму калоши, если я без калош? Я никогда не ношу калош.

— Секретарь и без калош! Странно… Ну идите.

Стукин направился вверх по лестнице. Швейцар дал звонок. В бельэтаже перед Стукиным отворилась дверь. На пороге стоял лакей во фраке.

— Як Лавру Петровичу… Они приказали… Моя фамилия Стукин, — произнес Стукин.

— Пожалуйте… Ждут.

Стукин повесил на вешалку шубенку и спросил:

— Куда идти?

— А вот сейчас доложу, — отвечал лакей, отправился, доложил, вернулся и провел Стукина в кабинет.

Лавр Петрович Хрустальников сидел у себя в кабинете и помещался в кресле-качалке. Он только что сейчас пообедал и курил сигару. Перед ним на маленьком столике стояла недопитая чашка кофе и опорожненная ликерная рюмка. Лицо Хрустальникова было красно, глаза полу-прищурены. Видно было, что он хорошо пообедал. Завидя Стукина, он воскликнул:

— А! Стукин!.. Ну, вот и отлично. Батюшки! Без бороды! Покажись-ка, покажись, как ты преобразился. Подойди к лампе-то… Вот так… Знаешь что, братец ты мой? Ты с бородой был интереснее.

— Да ведь вы сами же, Лавр Петрович, изволили приказать…

— Да, я полагал, что ты будешь покрасивее несколько, но уж теперь ты совсем на обезьяну похож… Или нет, не на обезьяну, а как это животное-то?.. У тебя нос как-то неприлично вытянулся вперед, на манер утюга… Да, утюг… совсем утюг…

Язык Хрустальникова несколько заплетался. Стукин опешил. Он не ждал такого приема. Хрустальников заметил это и поправился.

— Ты, братец мой Стукин, прости, что я с тобой так фамильярно и называю тебя «ты», — начал он. — Откровенно говоря, наши отношения так тесны, что иначе и нельзя. Ты не сердишься?

Стукин несколько оправился и отвечал:

— Помилуйте, Лавр Петрович, да разве я смею!..

— Ну, то-то… Я сейчас вижу, что ты добрый и простой малый. Повернись-ка, повернись-ка еще раз передо мной… Да… физиономия твоя подгуляла. Знал бы я, так не велел бы тебе брить бороды. Ну да наплевать! Нам с лица не воду пить. Ты знаешь, Стукин, эту пословицу: «Нам с лица не воду пить»?

— Как же не знать-то-с? Отлично знаю.

— Верная пословица… Удивительно верная. Да, русский человек остер и удивительно меток в своих определениях. Я всегда это говорю. Ты это зачем же завился-то? Понравиться Матильде хочешь? Ах, шельма!

— Да ведь вы сами же…

— Да-да-да… Против этого я ничего… Но должен тебе сказать, что понравиться ей очень трудно. Она женщина с развитым вкусом. Да и вообще… Ах, ежели бы ты знал, Стукин, что это за женщина! Она вся соткана из нервов. А тело! Ты видал ли Венеру Медицейскую? Нет, она не Венера Медицейская, она полнее, круглее, но формы, я тебе скажу!..

Стукин захихикал.

— А вот познакомлюсь-с, — начал он, — да понравлюсь-с, так…

— Что?! — крикнул на него Хрустальников и погрозил пальцем. — Смотри у меня!

— Да ведь сами же вы желаете, чтобы я сочетался с ними законным браком.

— Верно. Но об этом законном браке с тобой будет еще обширный разговор по пунктам. Ну да что об этом говорить! Это у тебя какое платье?

— Новое-с. У Корпуса купил на ваши деньги. Вы изволили дать семьдесят рублей, а заплатил я семьдесят два рубля. Два рубля передержки.

— Стоит ли об этом разговаривать! Два рубля передержал — я тебе их и отдам. Получай два рубля… Вот тебе трехрублевая бумажка… двух рублей у меня нет. Ну да лишний рубль ты возьми себе на папироски. Повернись-ка еще! Платье ничего… По платью и сзади ты совсем приличный человек… А вот спереди… Главное, нос… Нос у тебя совсем неприличный. Послушай, Стукин… Обрей свой нос.

— Помилуйте, Лавр Петрович, да разве это можно?

— Отчего же нельзя? Нынче отлично режут носы и приставляют новые. Я тебя отдам хирургу. Хирург тебе старый нос отрежет и новый приставит.

— Это уж невозможно-с, — отшучивался Стукин и при этом глупо-преглупо улыбался.

— Отчего невозможно? Ну а если тебя попросят? Если тебя сама Матильда Николаевна попросит? Тогда ты должен согласиться. Ведь женщина — все. И какая женщина-то! Кожа — атлас, глаза — бархат! Придвинься-ка ко мне… Что это у тебя из-за жилетки выпятилось парусом? Сорочка…

— Это не сорочка, а манишка-с.

— Послушай, разве можно такие манишки носить? Ведь у тебя все парусом выпятилось вперед. Надо переодеться. Сейчас мой лакей даст тебе свою сорочку надеть, а эту манишку сними. Я дал бы тебе мою сорочку надеть, но я вдвое толще тебя. И как отрепана у тебя твоя манишка!.. Какие-то усы у ней. Нет, в таком виде нельзя являться перед Матильдой. Алексей! — крикнул Хрустальников лакею. — Дай ты вот этому человеку надеть свою сорочку. Он тебе возвратит потом. Смотри же, Стукин, не зажиль сорочки.

— Что вы, Лавр Петрович…

Лакей принес сорочку.

— Ну, надевай… Надевай здесь… Вот тебе диван, сядь и надевай… — указал Хрустальников. — Ты надевай, а я буду смотреть. Да… Нос у тебя черт знает какой! Какой-то святочный, маскарадный… Впрочем, может быть, это и хорошо. Не правда ли, Стукин? Ведь иногда нос…

— Что это вы, Лавр Петрович, так уж очень мой нос расхаиваете? — обидчиво произнес Стукин. — Ведь вы и раньше изволили его видеть.

— Врешь, он был не такой, совсем не такой. Он у тебя вдруг ни с того ни с сего вырос. Послушай! Ты его поливал, что ли?

— Помилуйте, да разве носы поливают?

— Все нынче поливают, все нынче удобряют. И носы тоже…

— Не слыхал, Лавр Петрович.

— Мало ли, ты чего не слыхал! Ты глуп, Стукин, очень глуп. Впрочем, прости, прости. Это я так… — спохватился Хрустальников и прибавил: — Ну, вот теперь отлично, теперь сорочка вполне приличная. Ну, однако, пора… Поедем к Матильде Николаевне. Она ждет. Алексей! Или Григорий! Кто там? Дай мне зельтерской воды! — крикнул он лакею и снова обратился к Стукину: — Ты умеешь ли, Стукин, прилично раскланяться перед дамой? Покажи-ка мне, как ты войдешь и поклонишься. Сделай репетицию. Не стыдись, не стыдись. Чего ты?.. Ну?!

Стукин прошелся по ковру кабинета и поклонился.

— На манер медведя ученого, — сказал Хрустальников. — Ну да ничего, сойдет. Бывает, что люди и хуже кланяются.

Он начал пить зельтерскую воду, выпил и прибавил:

— Однако, я сегодня отлично пообедал. Алексей! Сюртук!.. — крикнул он, сбрасывая с себя халат. — Едем, Стукин! Стукин… Вот и фамилия твоя какая-то тоже неприличная. Не знаю, как уж тебя я буду и представлять?.. Вдруг ошибешься? Скажешь фамилию-то да и ошибешься, пропустишь букву «т», ну и выйдет неловко.

— Что вы, Лавр Петрович!.. — застенчиво сказал Стукин.

— А что? Конечно же, неприличная. А эта статья важная… Не знаю, согласится ли еще Матильда Николаевна быть мадам Сукиной. Она женщина ох какая щекотливая!

— Зачем же так произносить?

— Да ведь ошибиться можно. Алексей! Перчатки и шляпу!.. Едем, Сукин! — крикнул Хрустальников. — Впрочем, может быть, ты хочешь выпить на дорогу стакан вина для храбрости? — спросил он Стукина. — Выпей, выпей… Ты будешь развязнее. Дать ему стакан вина!

Лакей принес графинчик коньяку. Хрустальников заставил Стукина выпить.

— Пей, пей… Не стыдись, — прибавил он. — Я теперь живу на холостом положении. Жена за границей. Ну, едем!

Они вышли в прихожую и начали надевать шубы.

— Эх, шубенка-то у тебя как подгуляла! — сказал Хрустальников.

— Плоховата-с, — отвечал Стукин. — Вот если бы ваша милость была…

— Сделаю, сделаю, сумей только устроить так, чтобы Матильда Николаевна не смотрела на тебя как на черта.

— Постараюсь, Лавр Петрович.

Они сходили с лестницы.

— Ах ты, Сукин, Сукин! — сказал Хрустальников. — Знаешь, впрочем, ведь такая фамилия была среди аристократии. Генерал один был с такой фамилией. Ты это чего сморщился-то? Обижаешься? Ты, брат, не обижайся. Это я так, любя… Ты благороднейший человек, господин Стукин, ты делаешь подвиг. Женитьба твоя на Матильде будет высоким подвигом человеческим! Давай руку. Вот так. Видишь, я… я жму твою руку. Ну, отойди теперь немножко от меня… Швейцар смотрит.

Через минуту они ехали в карете.