Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея

Николай Лейкин (1888)

Антон Павлович Чехов, прочитав новую книгу Николая Александровича Лейкина, писал ему в личной переписке: «„Стукин“ имеет значение серьезное и стоит многого (по моему мнению) и будет служить чуть ли не единственным памятником банковских безобразий нашего времени; к тому же фигурируют в нем… птицы более высшего порядка. Если в „Сатире“ [имеется в виду роман «Сатир и нимфа», уже выходивший в нашем издательстве] хороши частности, то „Стукин“ хорош в общем». Сложно не разделить мнение отечественного классика и не увлечься как многочисленными интригами, так и многочисленными яркими бытовыми деталями, делающими повествование таким интересным и достоверным. Мелкий банковский служащий Стукин получает возможность продвинуться по карьерной лестнице благодаря тому, что директор банка Хрустальников выбирает его, чтобы выдать за него свою беременную любовницу. Однако это не единственная возможность, которой пользуется Стукин…

Глава III

Налаживается

В директорской комнате «Общества дешевого торгового кредита» сидел сам директор Лавр Петрович Хрустальников, пыхтел и курил сигару, колыхая кругленьким брюшком. Перед ним в почтительной позе стоял конторщик правления общества Игнатий Кириллович Стукин. Плюгавенькая фигурка его на сей раз была облечена в черную сюртучную пару, несколько повытертую по побелевшим швам, и на шее был повязан темно-синий новый галстук. Сапоги, хоть и с заплатками, но были тщательно вычищены. Даже вечно торчащий вихор на голове был примазан гвоздичной помадой, запах которой сейчас же давал себя знать в комнате. Стукина только что сейчас ввел в директорскую управляющий правлением общества Иван Алексеевич Беспутнов.

— Сам я вам не нужен, Лавр Петрович? — спросил упр авляющий.

— Нет… Дайте нам маленький тет-а-тет с мосье… — Директор остановился, заглянул в лежащий перед ним лист бумажки и сказал: — С мосье Стукиным.

Управляющий юркнул за дверь.

— Стукин, Игнатий Кирилыч… — продолжал директор, взглянув снова на лист бумаги, и прибавил: — Простите, мой милейший… Имена и фамилии — это мое несчастие… Никогда не могу их удержать в памяти. В лицо-то вас я уже давно знаю, давно заметил, года три-четыре наблюдаю вас как прилежного работника, всегда усердно…

— Я служу в правлении всего только второй год, — перебил его Стукин.

— Второй? Неужели? — вскинул на него глаза директор. — А мне казалось, что вы уже у нас лет пять трудитесь… Ну, все равно. Так вот-с, Игнатий… Знаете что? Я вас буду называть просто мосье Стукиным. Надеюсь, что вы мне это позволите.

— Сколько угодно, Лавр Петрович… Неужели я?..

— Так вот-с что, мосье Стукин… Надеюсь, Иван Алексеевич передал уже вам всю суть дела, иначе бы я не имел удовольствия видеть вас перед собой. Да что вы стоите? Садитесь, пожалуйста.

— Ничего-с, Лавр Петрович, я постою…

— Садитесь, садитесь… Если уж я хочу вас приблизить к себе, то с какой же стати?.. Я хочу быть с вами sans façons^[1]. Так Иван Алексеевич передал вам?

— Передал, Лавр Петрович, — отвечал Стукин, садясь на кончик стула.

— И вы изъявляете желание жениться на Матильде Николаевне?

— С удовольствием, Лавр Петрович, но я желал бы прежде все-таки познакомиться с Матильдой Николаевной.

Стукин слегка захихикал.

— Само собой, само собой… Я назначу день, и вы приедете к ней. Даже сам свезу вас к ней… Вы явитесь ко мне, я вас свезу и представлю ей. Раскаиваться не будете… Девица прекрасная, любезная, веселая… Я ее знаю чуть не с детского возраста… Конечно, капризы, свойственные всем женщинам, у ней есть, но какая же женщина без капризов… К тому же не скрою от вас, что она в таком положении… Она… У ней должен быть ребенок. Я потому говорю так с вами откровенно, что полагаю в вас найти просвещенный взгляд на вещи. Ребенок будет обеспечен. На ребенка в день рождения я положу две тысячи… Так вот-с… Да… Что я хотел сказать? Ах да… Относительно просвещенного взгляда на вещи. На ваш поступок я смотрю не иначе как на гражданский подвиг… как… Вы из любви к человечеству желаете дать имя ребенку… Женясь на Матильде, вы, так сказать, становитесь… Ну да вы меня понимаете… Судите сами, кто может кинуть камнем в эту женщину? Она увлеклась мной, она бросилась в мои объятия… Взгляд назад — и уже ошибка непоправима. Она привязалась ко мне… Конечно, я сам должен был бы поправить мою ошибку… Но как я могу это сделать? Я женат. И меня нельзя винить… Жена моя проживает всегда большую часть года за границей, а я один, один, как травка-былинка, один, как… — Директор заколыхал брюшком и начал отдуваться. Крупная, сочная нижняя губа его выпятилась. — Протяните мне вашу руку, Стукин… Вы благородный человек, — сказал он наконец, сам взял руку конторщика и пожал ее. — Я вам скажу, Матильда — это святая женщина. Вы увидите в ней друга, вы… Ах да… Я забыл вам сказать… Как только это все устроится, я вас сделаю своим домашним секретарем.

Стукин привстал и поклонился.

— Вы останетесь служить у нас в правлении, — продолжал директор, — но будете в то же время моим секретарем. Жалованья я вам положу шестьдесят рублей в месяц. Занятия самые ничтожные… Так, иногда по вечерам что-нибудь написать, куда-нибудь съездить по моему поручению. В правлении вы также будете повышены. Вы теперь сколько получаете?

— Сорок рублей, но господин управляющий уже обещал мне шестидесятирублевый оклад.

— Сто рублей будете получать. Даже со временем больше… — сказал директор, спохватился и прибавил: — Разумеется, ежели только вы сумеете понравиться Матильде Николаевне и состоится ваш брак с ней. Но я надеюсь, во всяком случае, ее уговорить. Повторяю, она капризна… Она видала много людей… Она бывала и за границей со мной, она объездила почти всю Европу, но все-таки вы можете ей понравиться.

— Вы мне, Лавр Петрович, скажите только, что они любят, — перебил его Стукин, — так я постараюсь…

— Она любит все прекрасное, все изящное, — отвечал директор.

— Может быть, стихи-с?.. Так я этого не умею. Иной, знаете, умеет это к каждому слову и кстати, а я…

Директор нахмурил брови и сказал:

— Какой вы глупый! Да что вы, ее за горничную считаете, что ли?

— Виноват-с, Лавр Петрович…

— Да как же… Вдруг вы эдакие слова! Стихами это только писаря с горничными разговаривают. Прежде всего вы должны держать себя при ней тихо, скромно.

— Помилуйте, да разве я смею в чужом доме?

— Потом я бы советовал вам обратить внимание на вашу внешность… Одевайтесь получше.

— Помилуйте, Лавр Петрович, из каких доходов? Я вот тут летом сшил себе серенькую парочку у портного, да и посейчас не могу ему уплатить.

— Я вам дам на костюм, сейчас дам… Вот возьмите семьдесят рублей и купите себе в магазине готового платья темненькую визитку, хорошие брюки и жилет. В этой паре вы и поедете со мной к Матильде Николаевне. Да не надевайте этого противного синего галстука, а наденьте простой узенький черный галстук. Да подстригитесь немножко. Зачем это у вас сзади такие космы? Все это надо долой. Также недурно бы вам и бороду обрить. Вы так будете несколько моложе. Усы и бакенбарды можете оставить.

— Слушаю-с…

— Так обрейте. Если бы еще у вас была настоящая борода, то отчего ее не оставить, а то у вас что-то такое, как бы молью выеденное. Да седину-то фиксатуаром черным покрасьте. Такой фиксатуар есть. Вот вам деньги.

— Премного вам благодарен, Лавр Петрович. Когда прикажете быть готовому, чтобы к ним ехать?.. То есть к оной даме…

— Да чем скорее, тем лучше. Вот, например, хоть бы послезавтра вечером.

— Я готов-с.

— Ну и отлично. Да преобразитесь же, смотрите, к этому времени. Ко мне вы можете явиться с портфелем. Будто бы с делами. Вы мой адрес знаете?

— Помилуйте… Кто же его не знает!

— Ну так ступайте и занимайтесь. До послезавтра. Да до поры до времени не хвастайте и никому не рассказывайте.

— Зачем же я буду рассказывать? Я понимаю-с.

Директор подал Стукину на прощанье руку и прибавил:

— Прощайте. Теперь я вижу, что вы благородный человек с возвышенными взглядами и враг предрассудков.

Стукин вышел из директорской комнаты далеко не таким, каким он вошел в нее. Обыкновенно как-то съежившийся, голову он теперь держал прямо и гордо. На губах сияла какая-то глуповато-таинственная улыбка, серые глаза косились то направо, то налево. Он походил на обтрепанного петуха, пожелавшего вдруг подраться. Вернувшись к своей конторке, он даже мурлыкал себе под нос какие-то куплеты.

— Вы были сейчас в директорской комнате? Что вы там делали, Игнатий Кирилыч? — спрашивали его сослуживцы.

— Хрустальников меня к себе призывал.

— Лавр Петрович? — удивились они.

— Да, Лавр Петрович. Что же тут удивительного? Мы с ним давно знакомы.

— Давно?

— Да лет пять.

— О чем же он с вами разговаривал?

— Ах ты господи! Да просто поручил устроить ему одно дело.

На губах Стукина мелькала какая-то таинственная улыбка. Он запер конторку и стал сбираться уходить, хотя еще занятия в конторе не кончились.

— Куда вы?

— Домой. Надоело что-то сидеть. Впрочем, хочу еще зайти в «Палкин» трактир и закусить чего-нибудь, — отвечал Стукин. — Как окончите занятия, приходите туда. Я вас попотчую водкой и карасями в сметане. Караси в сметане — прелесть что такое!

Двое сослуживцев выпучили глаза.

— Ну, Игнатий Кирилыч, верно, дело хорошее поручил вам Хрустальников.

— Да… Очень и очень недурное… — отвечал Стукин, прибавил: — Так приходите же, я жду, — и стал уходить из конторы.

Примечания

1

Без церемоний (фр.).