Шишига

Ольга Теньковская (2024)

На огромном пространстве, растянувшемся вдоль Камы на две тысячи километров в длину и на триста — в ширину, вечно юная Шишига жила с незапамятных времен. Тысячу лет, две тысячи лет… Кто эти годы считал? Лесным духом приставлена она к Каменному, Земному поясу стеречь его: беречь хрустальную чистоту рек, нетронутую зелень лесов, каждого зверя, каждую птицу… И Шишига берегла и хранила, пока не полюбила смертного мужчину, а, полюбив и потеряв его, ушла в мир людей в поисках того, кто покорил ее… Но кто сказал, что всемогущая лесная ведьма может быть счастлива простой жизнью смертных?

Глава 15 Шишигина любовь

Много лет назад в далекое уральское село, угнездившееся в лощине между полустертыми горами, окруженное бесконечным сосновым бором, напоенное быстрыми ручьями и лесными потаенными озерами, озаренное щедрым майским солнцем, пришел чужак. Был он одет в городскую одежду, шел по дороге легкой походкой, на взгорке остановился, окинул удовлетворенным взором раскинувшееся под ним село, снял шляпу, отбросил назад длинные, седеющие на висках волосы и начал спускаться в лощину. Чуть позже вслед за чужаком неспешно въехали на широкую сельскую улицу три подводы с сундуками, ларями и чемоданами, и уже потом — городская коляска, из которой вышла высокая белокурая девушка в белом платье. Чужак прошел в дом старосты, о чем-то переговорил с ним, а потом вместе пошли они на край деревни, где в добротном большой доме жила вдова. У нее чужак снял на короткое время комнаты, а через неделю на другом краю села, у самого бора, нанятые им мужики начали рубить дом, строить усадьбу, распахивать жирную землю под сад и огород.

В первый же день все узнали, что чужака зовут Ефим Иванович, приехал он из далекого Архангельска и жить собирался здесь, в селе. Всей семьи у него — дочь Антонина, и о ней говорили больше всего. Село большое, исключительно русское, но за два столетия русскую кровь изрядно разбавили манси, поэтому в селе все темноволосые и темноглазые. А Антонина — светло-русая, кудрявая, хороша лицом и фигурой. И не девчонка уже — невеста.

Через два месяца строительство завершилось, Ефим Иванович рассчитал работников правильно, завез в дом городскую мебель, загнал в стойла и хлева скотину и зажил своим домом. Но еще до этого мужики Ефима Ивановича зауважали: был он отменным механиком, чинил все, что в селе ломалось, и денег за это брал самую малость, только чтобы не расповадить народ. С уважением стали относиться и к Антонине, она была серьезная, сильно грамотная и, хотя жила у отца на полной свободе, держала себя строго.

Молодые парни посходили по ней с ума с первых же дней, за ними потянулись вдовые мужики, но Антонина только улыбалась и никому предпочтения не отдавала. На посиделки она не ходила, вечера проводила с отцом в его кабинете: читала книги и писала что-то под отцову диктовку.

В середине лета сломалась сенокосилка, и случилось так, что отлетевшее острое лезвие впилось в грудь молодому парню Ивану, и тот чуть не истек кровью, если бы не бабка-знахарка и Тоня. Вместе они остановили кровь, помогая друг другу, и сильно поразили этим уездного доктора, на чье попечение сдал сына Иванов отец. Иван вернулся в село только через месяц. Он и так был худым и невысоким, а теперь казался совсем маленьким рядом со встретившей его возле ворот Антониной. Она что-то говорила ему, он отвечал, никто в деревне ничего худого про этот разговор сказать не мог, но в самые Осенины во двор Ефима Ивановича вошли сваты, и, хотя сам хозяин ничего такого не признавал, но сватов встретил с уважением и пригласил в дом. Через две недели молодых поженили. Но с условием: жить они будут в доме Ефима Ивановича. Поначалу Иванов отец заартачился: не дело это, чтобы сын исправного хозяина шел в примаки, но мужчины поговорили между собой, и условие было принято.

Жили молодые хорошо: через год Антонина родила мужу сына Мишу, а еще через два — сына Гришу. Ефим Иванович и Тоня сами учили мальчишек математике и письму, не позволяли им праздно проводить время, Иван во всем соглашался с тестем и женой, и ко времени выросли два ладных парня, умных и статных — в мать. Григорий пошел мастью в отца, был он темноволосым и смуглым, а Михаил — весь в Антонину: белокурые кудри, тонкий нос и глубокие серые глаза. Парни вошли в возраст после революции, и Михаилу выпало повоевать даже в Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Григорий же на Гражданскую не попал сначала по возрасту, а потом — из-за постоянной жизни на далеких заимках.

Вернулся Мишка после службы все таким же: сосредоточенным и серьезным, он не пил и не баловался с девками, проходу ему не дававшими, только курить начал, но всегда на подворье: Ефим Иванович тяжело болел, табачный дым беспокоил его.

Серьезные потрясения, перевернувшие страну, почти не тронули далекого сельского уклада и не принесли разорения самому Ефиму Ивановичу. И хотя он потерял деньги, хранящиеся в уездном банке, но сумел сберечь племенной скот: в село то и дело наезжали мужики купить теленка или жеребца-трехлетка. Были у Ефима Ивановича огорчения: дважды конфисковывала новая власть у него лошадей. Хозяин не сопротивлялся, хотя внешне горевал, но все село знало: основной табун он держит на дальних заимках, и там неотлучно почти живет его младший внук, охраняя кобыл и молодняк от расплодившихся волков. Туда же часто наезжали зять Иван и сам Ефим Иванович, и там же состарившийся уже хозяин получил травму, от которой сейчас тихо умирал, лежа в своем кабинете: все еще хорохорясь, он отказался ехать на смирной лошадке, попросил заседлать молодую, плохо объезженную кобылу, и та скинула его по дороге к табуну грудью прямо на камень. Доктор, привезенный срочно из уезда, сказал, что ушиб скоро пройдет, а вот бабка-знахарка, только взглянув на Ефима, которого осторожно поднимал из телеги Гришка, покачала головой:

— Тебе, парень (парню пошел восьмой десяток), нужно о душе подумать…

Ефим Иванович поверил ей.

Мишка застал деда живым, но жил тот недолго. Хозяйство свое, призвав перед смертью семью, завещал он зятю Ивану, а тот, тихий и привыкший во всем слушаться тестя и на себя не понадеявшись, после смерти его передал все управление старшему сыну.

В один из майских дней Михаил, возвращаясь от табуна, свернул с наезженной дорожки к лесному озеру напоить коня. Он разнуздал его и, накинув на шею веревку, пустил к воде, а сам сел на полянке, среди подснежников отдохнуть в тишине. День отходил ко сну, птицы не пели, ветер не тревожил листья на деревьях, терпко пахло едва пробившейся мятой, Мишка словно задремал и не сразу понял, во сне или наяву обвили его две тонкие смуглые руки. В затылок ему легко дышал кто-то, и от этого кого-то шел волнами запах дикого меда. Михаил дотронулся до обнявших его рук, руки исчезли, и переливчатый, как звон серебряных колокольчиков, смех разбудил тишину. Мишка оглянулся через плечо: позади него сидела на корточках девчонка и смотрела прямо в сердце зелеными глазами. Пышные растрепанные волосы почти полностью закрывали ее смуглое голое тело. Всей одежды на ней было — венок из подснежников на голове. Девчонка выпрямилась и пошла к коню. Жеребец был норовистый, Михаил вскочил, чтобы остановить девчонку, но та спокойно подошла и обняла коня за шею, а тот не заржал, не встал на дыбы, а только нюхал ее волосы, шумно дыша. Они так и стояли вдвоем на самом берегу, соединенные неведомой Михаилу силой. А потом девчонка убежала, смеясь и аукая, и долго между соснами мелькало ее голое, золотое от закатных лучей тело.

Ночью Михаил сквозь сон слышал, как ржет, бесится в загоне конь, с трудом разодрав глаза, он пошел к нему, тот стоял весь в мыле, тяжело дыша и кося глазом, грива была перепутана и в колтунах. Кое-как успокоив животное, Мишка пошел спать, но спать не получилось: конь опять забился, заржал, и остаток ночи парень провел в загоне. Утром мать спросила его о ночных похождениях, и тот рассказал и про девчонку, и про беспокойную ночь. И мать привела бабку-знахарку Степаниду в дом.

Старуха долго ходила по двору, что-то шептала себе под нос, потом ушла из усадьбы, а через какое-то время вернулась, неся в руках связки сухого чертополоха и еще какой травы. Она развесила пучки на конюшне и в доме и, сев на крыльцо, задумалась. Антонина подошла к ней, ждала молча:

— Ну, что, девка, женить тебе его надо, — сказала Степанида и кивнула на Мишку, — это с ним Шишига балует.

Антонина, приученная отцом не верить в сказки, улыбнулась и покачала головой, а Степанида продолжила:

— Ты хоть верь мне, хоть верь, а парень твой Шишиге приглянулся. Она в эту пору невеста, бегает меж сосен с венком на голове и смеется. Ей, положим, мужик не нужен, она побегает-покукует, и станут на руках у нее, на ногах наросты расти. Как почки. А как будут эти наросты с ребячий кулачок, так и отвалятся один за другим от тела, покатятся по земле, потом на ноги встанут — вот тебе и Шишата. Их летом тут кишмя кишит: они в пшенице, и в овсе, и меж соснами снуют. Маленькие они, зелененькие, прозрачные почти. И на вкус, как трава. Коровы их едят за милую душу, Шишат этих. К осени если десяток останется, то уже хорошо. Но зиму им не пережить… Какая из Шишиги мать? Она и сама скоро красоту скинет, одни только глаза бесовские зеленые останутся, а так вся коркой покроется, облезет и будет до весны злобствовать: не до Шишат ей… А весной опять в девку обратится, да в такую, что ей противиться не может ни один мужик… И тогда парень пропал, и Шишига тоже пропала. Мужское семя ей все естество рушит: Шишата из тела выходят трудно, а то и вообще не выходят, так живыми шишками и живут в ней, и от боли Шишига совсем звереет. Вот тогда жди беды…

Антонина смотрела на старуху во все глаза, а та продолжала:

— Ты, девка, не смотри на меня, я дело говорю. Жени парня и младшего тоже, чтобы Шишиге соблазна не было. Ей женатый ни к чему: у него семя бабой смертной порчено…

И Степанида пошла со двора.

Антонина задумалась. Хоть и показалось ей все сказанное старухой бредом бредовым, но видел же Мишка чудную девчонку, да и муж крепко держал бабкину сторону. Мать и сама была не прочь, чтобы парни женились, они уже в подходящем возрасте, но как настаивать, когда ее саму отец никогда к замужеству не принуждал.

Все решилось само собой, но не так, как виделось матери…

Жила в это время в селе девка. Не красивая, не высокая, тощенькая, на голове мягонькие негустые волосы, собранные в тонкую косичку. Был у нее когда-то жених, но он не вернулся еще с мировой, девка давно слыла перестарком, но взгляд ее больших глаз останавливал мужчин, заставлял оглянуться на нее, когда проходила мимо, ладная, ловкая, мягко ступая по земле маленькими ногами. А еще она была необыкновенно сильная и выносливая, работала наравне с мужиками в лесу и в поле. И женихи находились, но Евдокия всем отказывала, все ждала своего нареченного, давно уже гниющего под Барановичами.

О ней, о Евдокии, сразу подумал Михаил, когда речь зашла о женитьбе. Нравилась ему эта девка, беспокоила его молодое тело, приходила во снах. Отец не одобрил, была она старше Мишки на целых четыре года, но мать — ничего, поморщилась только. Вся незадача была в том, что и Гришке нравилась Евдокия. Девок и в селе, и в деревнях рядом — пруд пруди, но обоим парням нужна была только она: в некогда мирном доме началась такая война, что хоть беги из него. А Евдокия, купаясь во внимании двух самых желанных на всю округу женихов, не отдавала предпочтение ни тому, ни другому, дразнила их нещадно. Летом работы в деревне много, братья, наоравшись друга на друга с вечера, утром все же должны были работать вместе, но после заката вражда вспыхивала снова, и так до осени. Мишка уговаривал отца поспешить со свадьбой, но Гришка грозился прибить всякого, кто пойдет сватом к родителям Евдокии, и осенью свадьба не сладилась.

Наступила зима, свободного времени стало больше, братья начали драться, мать боялась оставлять их одних и на Рождество, устав от вражды детей, выловила на улице строптивую Дуньку и предупредила ее, что если та не определится в приоритетах, то Антонина выживет ее вместе с семьей из села. Дунька испугалась и дала слово Михаилу. Григорий уступил. Спешить было некуда, свадьбу назначили на Красную горку.

И тут Мишку как прорвало: степенный и спокойный раньше, он мял Дуню везде, где только мог поймать, на правах жениха выманивал ее по вечерам в холодные сени, задирал ей домашнюю юбку и лапал до тех пор, пока не доводил себя и девку до изумления. Родители Евдокии, видя такой разврат и стремясь сохранить приличия до свадьбы, грозили дочери страшной карой, если та расколется, и Дунька, испуганная и разомлевшая одновременно, похорошела вдруг такой красотой, что село изрядно удивилось.

Недели за три до венчания, когда жених и невеста уже обменялись дарами и все было готово, внезапно разлившийся лесной ручей отсек табун, выгнанный на первую траву, от пастбищ, зажав его на узком каменном пятачке. Кобылы уже ожеребились, гнать совсем маленьких жеребят через ледяную воду пастухи не решились, и братья поскакали спасать молодняк. Михаил, не допустив брата, сам носил жеребят до сухой земли и простудился так, что через два дня все тело его и лицо покрылись гнойными нарывами. Боль была такая, что Михаил стонал день и ночь, почти не засыпая, привезенный доктор сказал, что надежды мало, видимо, началось заражение крови. Бабка Степанида одна не отступалась от Мишки, а Дунька отказалась сразу, заявив, что за мертвеца замуж не пойдет. Втихомолку она уехала с Гришкой в уезд, и там батюшка за большие деньги обвенчал их.

Антонина ужаснулась поступку сына, Иван грозился проклятием, но в дом молодых все же пустили, и они стали жить на половине родителей, чтобы не беспокоить умирающего Михаила.

Но Мишке вдруг стало лучше, он начал подниматься, подолгу сидел под теплым солнцем. Весть о женитьбе брата принял спокойно. Когда зацвели в бору подснежники, Мишка пропал из дома. Антонина убивалась по сыну, пока через несколько дней в село не приехал мужик из соседней деревни и не рассказал, что видел Михаила на лесном озере.

Будто бы ехал он по лесной дороге, когда услышал вдалеке смех, остановился, привязал лошадь к дереву и пошел на шум. По поляне, заросшей подснежниками, бегала голая девка, такая красивая, что сил нет смотреть. А за ней, стремясь поймать ее, бегал голый Мишка, а поймав, взял подмышки, поднял вверх и, прислонившись спиной к сосне, опустил с силой вниз, прижав ее к своим бедрам, срам-то какой, а девка изогнулась назад коромыслом и волосы густой волной упали на землю. И, изогнувшись, она посмотрела зелеными глазами прямо в бессовестные зенки прячущегося мужика, тот отполз от сосны и заспешил к лошади…

Через неделю Мишка вернулся и сказал отцу, чтобы тот засылал сватов, и отец удивился, узнав, к кому.

Никто бы никогда не подумал, а меньше всего сама Анна, что к ней посватается Михаил. Не было в ней ни красоты, ни здоровья: девчонкой еще она сломала ногу, перепрыгивая через ручей, и, хотя нога срослась, Анна хромала. Была она тихая, хозяйственная, родители надеялись, что какой-нибудь парень соблазнится на эти качества, но никто не соблазнялся, а теперь вот сватается первый на селе жених.

Свадьбу, скромную и тихую, как Анна, сыграли в Осенины, и все бы ничего, да только после свадьбы три ночи подряд выла в лесу Шишига, бабы крестились, а мужики рвались в бор успокоить ведьму…

… Михаил с Анной тоже поселились в доме родителей. Оба брата жили мирно, словно ничего между ними не было, и так прошло целых десять лет тихой, без потрясений жизни, только Иван умер, а за ним неслышно ушла Антонина.

Григорий любил Евдокию и растил сына, а Михаил Анну свою не любил, но жил с ней, как положено, и в семье у него было трое детей: старшая дочь Аня, средний Алексей и совсем маленький Илья, отцов любимец, кудрявый и светлый. Когда в уезде начали образовываться колхозы, Михаил вступил в колхоз, отдав туда весь свой табун, оставив только двух жеребцов для поездок, себе и брату. Его же избрали председателем колхоза за грамотность, трезвость и рассудительность. Было у селян только одно сомнение: каждую весну, когда начинали цвести подснежники, Михаил уходил из дома на несколько дней, говорили, что он балуется с Шишигой на озере, но сельские озорники, думая застать там мужика, лежащим на ведьме, никого не нашли, — так что все это так и осталось пустыми словами, мало ли какие переживания у мужчины в жизни, пусть побудет один, если хочет.

А Михаил уезжал к Шишиге, она проводила его узкой тропкой, которую знала одна, через гиблое болото к другому лесному озеру, на другую поляну, усыпанную подснежниками, и там любила его так, что его счастливые стоны пугали бобров, строящих запруду на лесном ручье.

Возвращался он домой злой, не ел несколько дней, а потом отходил и жил дальше. А Шишига в июле с трудом разбрасывала по полям и в бору Шишат и ждала следующей весны.

И в этом году, дождавшись первых подснежников, Михаил опять поехал в лесную чащу, но, доехав до тайной тропки, развернул коня назад. И вдруг вцепилась в его стремя Шишига, припала щекой к ноге и зашептала: «Михаил, Михаил…». Она ведь немая, Шишига эта, смеется только и аукает, но имя любимого говорить научилась.

Михаил оттолкнул ее ногой и пришпорил коня, а Шишига, легкой тенью проскользнув между соснами, встала вдруг на тропинке перед конем, и тот, напугавшись, поднялся на дыбы и сбросил седока на изумрудную траву. Шишига бросилась к Михаилу, но он оттолкнул ее от себя и, поднявшись на ноги, сказал:

— Ты мне всю жизнь испортила. Я через тебя женился на Анне, а я ее не люблю. И не хочу ее. Одну тебя хочу. Живу от весны до весны. Надоело мне это, я жить хочу…

Он развернулся, поймал за узду шарахнувшегося от него коня, вскочил в седло и ускакал. Больше Шишига его не видела.

Анна сразу поняла, что вернулась к ней не муж, а чужой человек: он больше не разговаривал с ней, вечерами уходил из дома, а через месяц собрал вещи и переехал к заведующей фермой Вере Ивановне, бабе наглой и веселой, сыновей он забрал с собой, а дочь Анну оставил матери.

Напоследок он обнял жену и тихо повинился:

— Ты уж прости меня, Анна. Тебе жизнь сломал, да и себе тоже. Ты еще молодая, живи, как захочется, может, еще замуж выйдешь, а я пойду доживать.

Но доживать ему осталось недолго: через три года пришла война, Григория призвали тут же. Михаил, недолго думая, поехал в районный центр и снял с себя бронь, которая полагалась председателю колхоза. Из села оба брата уехали вместе, но война разделила их. Михаил пропал без вести в первом же бою, а Григорий дошел до Кенигсберга, и там для него война закончилась.

Перед самой войной Михаил зарегистрировал брак с Верой по новым законам, денежный аттестат на детей приходил на ее имя, и она отдавала треть Анне на дочь. Но в октябре аттестат уже не пришел, и в первый заморозок Вера Ивановна выставила мальчишек из дома, сказав им: «Идите к матери, вы мне здесь ни к чему». К матери идти мальчики постыдились и пошли в соседнюю деревню, где жила родня. Пока шли, ударил дикий мороз, и, пытаясь согреть брата, Алексей усадил его возле дороги на бревнышко и обнял. Они так и сидели обнявшись, и задремали уже, и замерзли бы насмерть, если бы не ехал в село срочно вызванный на ферму ветеринар. В непроглядной темноте он как-то увидел припорошенных инеем братьев, кинул их в телегу и гнал бедную лошадь до самого села. А там их закутали в теплые одеяла, напоили горячим отваром из трав, засунули на печку. И все вроде бы ничего, только Илья на

Конец ознакомительного фрагмента.