Шишига

Ольга Теньковская (2024)

На огромном пространстве, растянувшемся вдоль Камы на две тысячи километров в длину и на триста — в ширину, вечно юная Шишига жила с незапамятных времен. Тысячу лет, две тысячи лет… Кто эти годы считал? Лесным духом приставлена она к Каменному, Земному поясу стеречь его: беречь хрустальную чистоту рек, нетронутую зелень лесов, каждого зверя, каждую птицу… И Шишига берегла и хранила, пока не полюбила смертного мужчину, а, полюбив и потеряв его, ушла в мир людей в поисках того, кто покорил ее… Но кто сказал, что всемогущая лесная ведьма может быть счастлива простой жизнью смертных?

Глава 6 Катастрофа

Спектакль все же состоялся и имел оглушительный успех. Было одно огорчение: Люба не смогла поразить всех своей грациозной походкой на высоких каблуках, замотанная нога вошла только в тапочку, но фокусы были великолепны.

В зале, наконец, стало тепло. Шишига сидела среди зрителей и не рыпалась со вступительными бессмысленными словами. Еще раньше мы посовещались на позднем ужине и сразу после спектакля подрулили к Шишиге с заявлениями на отпуска за свой счет на все новогодние каникулы. Денег мы зарабатывали достаточно, могли себе позволить. Ошарашенная спектаклем, отказать Шишига не посмела. И я уехала домой.

Все утро 31 декабря семьей мы лепили пельмени, потом я скачками понеслась к своей однокласснице, работающей на рынке и отложившей мне пару килограммов дефицитных апельсинов, затем лихорадочно паковала в хрустящую бумагу подарки.

Вот что мне нравилось в деревне, так это сельпо. Сельский магазин был поделен на две части: продовольственную и промышленную. Продовольственная часть являла собой зрелище невнятное: здесь был хорошо представлен хлеб (огромные, пышные с глянцевой корочкой, с безумным запахом буханки), который разбирали моментально, еще продавалось шампанское «Советское», которое совсем даже и не шампанское, мука и рожки. Остальные продукты, в основном крупы, появлялись время от времени и раскупались быстро. А вот промышленная часть была настоящим мешком Деда Мороза — внешне маленьким, а на самом деле бездонным, наполненным желанными чудесами. В магазинах моего большого города такого я не видела никогда: пастельных цветов батники, удивительных расцветок и рисунков носки, индийские ситцы, прекрасное нижнее белье. Но самое главное — потрясающие игрушки: набор юного химика, конструктор с огромными цветными деталями и такими же болтами и ключами, яркие машинки: пожарная и сафари, милицейская и скорая помощь. Мои подарки в этом году были самыми шикарными, папа сильно отстал.

И новый год удался: вечером мы сели за наш круглый стол в гостиной, трое взрослых и один ребенок, и посчитали, что все самое плохое уже позади.

Чудесно оказаться в родительском доме, как в детство вернуться. Просыпаешься утром в своей комнате, смотришь, как за окном тихий, вспыхивающий огнями снег падает на землю, выползаешь из-под одеяла в привычный с детства уют и тихо крадешься через зал — с затянутыми узорами окнами, с елкой, с запахом апельсинов — на кухню. А там мама в ситцевом платье и с ситцевой же косынкой на золотистых волосах стоит перед печкой, а на столе растет и растет горка кружевных блинов, щедро смазанных маслом.

А если мама на работе, у окна сидит отец: на широком подоконнике стоит кружка кофе, заправленного чуть ли не полбанкой сгущенного молока, и тут же, на подоконнике, расположилась миска той-терьера Крохи с залитым туда кофе, а сама Кроха, подрагивая от удовольствия, лакает сладкую влагу.

Можно занять уютное место за кухонным столом, подогнуть под себя ноги и подставить кружку под струю свежесваренного напитка, отвергнув дар, — банку со сгущенкой.

— Как ты можешь пить его без сахара? — в сотый раз удивляется отец.

— Иначе я не чувствую вкус кофе, — в сотый раз отвечаю я.

Это вместо приветствия, а потом можно долго разговаривать о работе, о ремонте, который никак не получается начать, а уж закончить — тем более, о постоянно болеющей папиной сестре и, наконец, о самом сокровенном — какие еще крючки, и блесны, и лески надо раздобыть для него в богатом сельском магазине. А я стараюсь все запомнить, чтобы потом, роясь в волшебной деревенской лавке, найти то, что отец пожелал в нехитрых своих фантазиях.

Эта страсть, в конце концов, сгубила отца. Через много-много лет его резиновая лодка напоролась на затопленную в воде корягу и затонула. Вода в озере была еще холодная: по краям за ночь нарастала тонкая корочка льда. И глубина хорошая, отец мог остаться там навсегда, но он, сухой, жилистый и очень сильный, выплыл, дошел до ближайшей деревни. И только там свалился. Долго болел, потом вроде бы поправился, но смертельная болезнь уже поселилась в его легких и начала разрушать их. Но это было потом, а сейчас он сидел у подоконника с кружкой в руках и говорил со мной. В последний день моего отпуска отец перед тем, как уйти на работу, сказал:

— Она знает, что ты знаешь…

И я вдруг почувствовала острую неприязнь к тому месту, куда собиралась вернуться…

С огромной сумкой, полной снеди: мамин фирменный рыбный пирог, закрутки и высокая, перевитая цветными лентами бутылка вина «Мурфатлар», — но в тревожном настроении сошла я на заледенелый перрон, и, цокая каблучками по ледяной шкуре дороги, поспешила к учительскому дому. Стояло хрустальное рождественское утро, никто не попался мне по пути, но возле учительского дома царила суматоха: по двору рыскала милиция, от дома отъехала скорая помощь, а с другой его стороны стояли машины пожарной и аварийной служб, и между ними и распахнутой дверью кочегарки сновали туда-сюда люди в спецовках и касках. Возле входной двери в наш подъезд, тоже распахнутой настежь, лежало огромное заледеневшее бревно и обрывки толстой веревки. В качестве зрителей присутствовала вся деревня.

Мороз стоял нехилый, я и так промерзла в фирменных своих сапожках в обмороженной электричке, а тут меня не пропускали в тепло.

— Живу я здесь, — пыталась я втолковать молоденькому сержанту, защищавшему от меня вход в подъезд.

— Не разрешено входить, — отвечала бестолковка.

Не придумав ничего другого, я поплелась в школу, надеясь найти там прибежище. Но и там не было покоя. Первое, что я увидела, — темная обледеневшая теплица. Мы так привыкли к этому теплому, вечно излучающему свет и наполненному сочной зеленью кубу, что сейчас, не усмотрев его, я засомневалась в остроте собственного зрения. Но нет, вот она — теплица, только мертвая. Школа же, напротив, светилась всеми окнами.

По холлу деловито шныряли все те же люди в спецовках, неся в руках разводные ключи, шланги, ведра.

Я поднялась в свой кабинет, но не успела размотать шарф, как в него ввалилась стонущая Люба, а за ней Таня, в растрепанном виде и в слезах.

— Да что случилось-то? — не выдержала я.

Всхлипывая и путаясь, девчонки излагали свою версию, дополняя информационные лакуны догадками и выдумками.

Картинка постепенно складывалась.

Ночью прихватило сердце у тещи нашего коллеги, жившего прямо под нами, в такой же трехкомнатной квартире. Алексей бросился бегом в больницу, но выйти из подъезда не смог. Кто-то привязал с обратной стороны дверей, ведущих в подъезд, бревно: дверь открыть не получалось. На его крик и стуки сбежались соседи. Все, кроме нас и Шишиги. Мы отсутствовали, а Шишига, видимо, не посчитала нужным.

Пока распечатывали закрытое на зиму окно на кухне Алексея, пока Алексей выпрыгнул из него и добежал до больницы, пока вернулся и поднял людей из соседнего подъезда, подошла скорая помощь. Но попасть в подъезд не получалось. Злоумышленники облили бревно и веревки водой, лед сковал конструкцию намертво. Врач проник через окно кухни в квартиру, Алексей поскакал в школу, к телефону — вызвать аварийную службу — , и тут обнаружилось еще кое-что: теплица была наполнена паром, в глубине которого вспыхивали искры короткого замыкания.

— Нам только пожара не хватало, — завопил Алексей и полетел в школу за ключами…

Кое-как вставив ключ в замок, Алексей рванул дверь на себя, она распахнулась, и на него хлынул поток воды: батарея разморозилась и прорвалась.

И тогда, заподозрив неладное, люди кинулись в школу, в кочегарку, по квартирам. Батареи были холодные, Георгий безмятежно спал на куче угля, рядом с ним лежала пустая бутылка.

Ночь перед Рождеством удалась на славу!

Девчонки прибыли в деревню самой первой электричкой, еще до восхода.

Уже с перрона они увидели свет, освещавший пространство вокруг учительского дома, и услышали звук бензопилы. Таня неслась на всех парусах, Люба ковыляла сзади на больной ноге. Девушки прибыли к переполоху в тот момент, когда сотрудники милиции выводили из кочегарки Георгия. И тогда Люба с воем бросилась в сторону теплицы. Все было очень плохо: двери открыты настежь, электричество вырублено, бедные ошпаренные хризантемы покрылись инеем, а побелевшие огурцы свисали с пожухших плетей…

Когда, наконец, распилили бревно, увезли несчастного Георгия и начали работы по спасению школы и учительского дома, с высоты второго этажа спустилась Шишига.

Не удостоив никого и пройдя мимо ошалевшего участкового, в обтрепанной беличьей шубе, Шишига двинула к станции.

К счастью, ущерб оказался меньше, чем показалось на первый взгляд. Люди как-то подобрались, сплотились, работали аварийные бригады ремзавода и элеватора. Сильно пострадала только теплица, но и там быстро навели порядок, повыбрасывали только на мороз горшки и ящики с останками растений. Люба несколько раз выскакивала на улицу порыдать над ними, но мы с Таней были начеку: запихивали ее назад в школу и поили валерьянкой. К вечеру по трубам пошло тепло, люди успокоились и вернулись к домашним заботам. На поздний ужин мы съели мамин рыбный пирог, знаменитое Любино печенье и запили все это Мурфатларом.

Шишига в этот вечер в деревню не вернулась.

Каникулы закончились, но их продлили. Ремонтные бригады старшеклассников отмывали школу, колотили новые ящики для теплицы в мастерской. В школе было тепло и уютно: в кочегарке работали настоящие специалисты. Жизнь налаживалась.

Промотавшись где-то три дня, Шишига, наконец, вернулась назад. И привезла Георгия. Прошлые его заслуги перед страной зачлись, и его отпустили под подписку. Трезвый, сосредоточенный, он работал наравне со всеми до позднего вечера. К кочегарке его не подпускали.

Все были уверены, что Шишигу снимут, но ее оставили: ожидалась какая-то крупная проверка из Москвы, а Шишига славилась тем, что все проверки уезжали от нее расслабленные и удовлетворенные.

И поскольку работающая в деревенских условиях теплица была крупным козырем в игре с комиссиями, Шишига выбила на ее восстановление какую-то баснословную сумму. Люба чуть ли не молиться на нее начала, когда школьный автобус подвозил и подвозил сочные, пышные растения, замотанные в тряпки и мешковину. И только террикон из ее любимцев, образовавшийся за теплицей, не позволял Любе втащить Шишигу на божничку…

Мы только вошли в нормальный ритм учебной жизни, как случилось еще одно происшествие и еще одна стычка с Шишигой.

Ночью в нашу дверь кто-то отчаянно забарабанил, вылетев втроем в холл, мешая друг другу, мы открыли, наконец, защелку и обнаружили на площадке мою ученицу Светлану. На голом теле у нее была одна только ночная рубашка и фуфайка, а на ногах — валенки.

Я потерялась, а Таня, видевшая в деревне и не такое, спросила:

— Что?

— Он там маму убивает, — прошептала девочка.

— Не выпускай ее отсюда, — скомандовали мы Любе, и как были с Таней, в пижамах, натянули шубы, валенки и полетели вдоль деревни.

Деревня у нас большая, она вытянулась вдоль железной дороги от школы с одного конца ее до элеватора — с другого — на два с лишним километра. Света жила где-то посередине. Стояла уже глубокая ночь. Мороз хватал нас за колени и за руки без перчаток. Вдоль нашего пути просыпались и лаяли вслед псы. Кое-где в домах зажигался свет. Мы неслись вдоль деревни, не особенно представляя, что будем делать, когда доберемся.

Света — славная девочка. Старшая в семье, где еще шестеро детей, она помогала матери во всех домашних делах, и поэтому училась плохо. Все мои попытки поговорить с ней заканчивались чистыми детскими слезами, а с ее очень молодой матерью — тупым, загнанным взглядом и лепетом:

— Я постараюсь освободить Светочку. Я все понимаю, постараюсь освободить Светочку…

Добежали, наконец, до нужного дома и, проскочив мимо ошалевшего волкодава, ввалились в сени.

Мы ожидали, что отец семейства будет пьян, что он угрожает матери, но то, что мы увидели, намного превзошло наши ожидания. Посередине большой кухни стоял голый в одних только кирзовых сапогах мужик с кнутом. В тот момент, когда мы возникли на пороге, он щелкнул кнутом, и конец того опустился на сгрудившуюся в углу кучу тел: в ночной рубашке была только мать, все дети были голые, в крови… Таня ринулась на мужика и вырвала у него кнут, а я встала между ним и поверженной семьей.

— Сволочь, — орала Таня, — сволочь. Я посажу тебя!!!

Он двинулся на Татьяну, и тогда подскочила я, уперлась руками в его грудь. Заревев, мужик схватил меня за руки, но вдруг взгляд его прояснился, он узнал меня.

— Екатерина Алексеевна? — мужик попятился, перехватил рукой свой член. — Здравствуйте.

Таня опять ринулась на него, но я оттеснила ее: он был на взводе, мог ударить.

Мать с детьми юркнули мимо нас в дверь позади мужика, а мы стояли и смотрели на него. И думали: и дальше что? Как уйти? Как оставить семью с этим зверем?

Сзади хлопнула дверь, на пороге стоял участковый.

Пока мы скачками неслись по деревне, нам не встретился ни один человек. Но кто-то поднял участкового с постели, и сейчас он, при полном параде, стоял перед нами.

— Ну, ты даешь, Иваныч, — почти весело сказал страж порядка, — одевайся давай, не отсвечивай.

— Все, девчата, идите по домам, — кивнул он нам и тут же обратился к женщине, вышедшей, уже в халате, на кухню, — я его забираю, замотал уже, завтра утром придешь и напишешь заявление.

— Света до утра будет у нас, занесите перед работой одежду, — сказала я матери, та только кивнула головой.

Дома все было спокойно, Света, уже умытая, в Любиной футболке пила чай с волшебным печеньем. Кое-как разместились и быстро уснули. Утром мать девочке одежду не принесла, и мы, оставив Свету спать дальше, пошли на уроки, изрядно измочаленные ночными происшествиями и недобрые.

Как назло, Шишига после уроков объявила собрание. Ее всегда так внезапно озаряло: у нас не было определенного времени ни для педсоветов, ни для совещаний, стукнуло Шишиге в башку и вот — сидим тут и слушаем чушь. Один только Николай Петрович смотрит в мутные шишигины глаза и кивает. Не успело совещание кончится, как Шишига провозгласила:

— Все свободны, а вот вас, Екатерина Алексеевна и Татьяна Владимировна, я прошу задержаться…

Наверное, я как-то слишком сильно закатила глаза, и Шишига, уловив мимику, не дожидаясь, пока все выйдут, вдруг задергалась и завизжала:

— Вы вмешиваетесь в личную жизнь граждан! Мотаетесь ночами по домам людей, разносите сплетни! Вы удерживаете у себя чужого ребенка!

Конечно, никто из коллег из класса не вышел, а те, кто вышли, благополучно вернулись назад.

— Вам на пенсию пора, Нина Ефимовна, — загремела я в ответ, — вы не отдаете отчета своим словам… И действиям тоже… Причем давно…

И вот тут я увидела, какой бывает Шишига, когда злость просыпается в ней: ее глаза блеснули красным светом, рот раззявился так, что стали видны нижняя десна и синий язык, шерсть на голове встала дыбом, а пальцы скрючились. Еще мгновение — и она бы бросилась на меня. Но кругом были люди. Шишига вылетела из класса и помелась вниз, к телефону. За ней поскакала Падловна.

— Ужас-то какой, — пропела Алевтина, — вы видели? Ужас…

— Пишите, Катя, заявление, — поддакнула откуда-то секретарь Валя, она же пионервожатая, она же медицинский работник.

— Сейчас, вот только шнурки поглажу, — огрызнулась я. И все трое мы зашагали домой. Спать.

Но и дома нам не было покоя: на кухне сидела злополучная мать. Не успели мы зайти, как она завыла, застонала, и не будь здесь Светланы, мы мало бы что поняли.

Оказывается, утром вместо того, чтобы написать на мужа заявление и принесли одежду дочери, она прямиком зарулила к Шишиге и нагородила нам статью за хулиганство: по ее словам, это мы с Таней ночью ворвались в спящий дом и обеспокоили благородное семейство.

А потом мамаша пошла к участковому вызволять милого из обезьянника. И уже потом сообразила, что номер с наветом у нее не пройдет, и приперлась на нашу кухню просить прощения.

Шишига в это время названивала в отдел образования, там всполошились, позвонили участковому, тот изложил свою версию, и Шишиге опять прилетело по шарам.

Но все это прошло мимо нас: мы спали…

На следующий день я затащила Свету после уроков в кабинет и сказала:

— Тебе нужно уезжать отсюда, ребенок. Закончишь школу — поезжай в училище, в любое, там, где есть общежитие. Я дам тебе хорошую характеристику. Уезжай и сюда не возвращайся. По крайней мере, пока не встанешь на ноги.

— А мама? — Света подняла на меня светлые свои глаза.

— А мама твоя не пропадет. Она выбрала свою жизнь, и ты должна выбрать свою, — ответила я…