Пленники

Юлия Тутова

Одним обычным утром в солидном офисе компании «Инвест-трейд» появилась совсем не обычная женщина. Небрежная и неаккуратная, с колючим взглядом, резким голосом и стальным блеском в глазах, она называет себя партнером и доверенным лицом шефа, отдает указания и распоряжается, как хозяйка.И кто бы мог подумать, что именно это утро кардинально изменит жизнь столь многих, перевернет с ног на голову, швырнет в пучину лжи, хитрости, подлости и разрушит всё, что имело значение и составляло смысл жизни…

12

— Какие возможности у вашей больницы? Мне нужно, чтобы мой муж получил самое лучшее лечение! Вообще всё, что ему потребуется! — Элла стояла перед женщиной-доктором и говорила тоном, не допускающим никаких отказов и отговорок. — Вы понимаете меня? Если вы не можете этого обеспечить, я переведу его в другую больницу!

Доктор была маленькая, почти на голову ниже Эллы с её высоченными каблуками, и щупленькая. Наверное, поэтому Элла испытывала сомнения относительно успешности лечения: что она может — маленькая щуплая докторша? Хотя её очень хвалили. Но муниципальная больница… Ну, какие у них возможности?! Элла просила отца устроить Андрея в какую-нибудь престижную клинику с возможностями частного обслуживания, но тот стоял на своем: частные клиники только дерут деньги, а гарантий у них — ноль! Городская больница, может, и не сверх модернизированная, но доктора в ней квалифицированные, практику имеют обширную, а главное, с них есть спрос: главный врач сделает всё, что в его силах и больше, только бы не пошатнуть доверие семьи Аркадия Нечепорука. Да и будет рассчитывать на выгоду: может, благодарность за старания обретёт форму чего-нибудь, весомого в кошельке и полезного для учреждения? Элла всё равно до конца не соглашалась, но сдалась перед доводами отца. А сейчас чувствовала себя ещё больше мучимой сомнениями, что поступила правильно и что это та больница, которая была нужна.

— Не волнуйтесь так, Эллочка, — с доброй улыбкой вступила в разговор старшая медсестра травматологии, — мы всем обеспечим вашего мужа! Всем необходимым! Мы же всё понимаем! И с папой вашим завотделением, — она кивнула на докторшу, — разговаривала, объяснила ему, что всё нужное у Андрея будет.

— Конечно, Элла! — подтвердила докторша. — Все условия, препараты и остальное мы гарантируем.

Элла, в синем с белыми и красными цветами свободном платье, синих лакированных туфлях на «шпильке», с волосами, аккуратно собранными в высокий хвост, и губами, накрашенными ярко-красной помадой, смотрелась для больничного коридора слишком неподходяще, даже чужеродно. Единственное, что соответствовало обычной обстановке, была её бледность и испуганное волнение в тёмно-серых по-детски круглых глазах. Этот испуг и волнение как раз и делали и врача, и старшую медсестру по-доброму снисходительными к её требованиям.

— Ну, хорошо… — сказала она, как бы смирившись, и спросила: — С ним точно ничего опасного? Правда?

Врач подтвердила:

— Правда. Для жизни опасности нет, мы провели обследование.

— Но что-то есть серьёзное?

— Всякая травма сама по себе серьёзна, ни к чему не позволительно относиться легкомысленно. У него множественные ушибы, в том числе грудной клетки, лёгкое сотрясение мозга — был удар головой о переборку окна, кажется… Травма плеча… Но это не так страшно! — быстро пояснила она, увидев, как расширяются глаза Эллы. — Это не те травмы, которые несут опасные последствия. Андрей скоро поправится! — улыбнувшись, заверила ее маленькая докторша.

— Он в сознании?

— Да. Он уже давно пришёл в себя.

— Но вы не пускали меня к нему! Почему?

— Мы должны были его обследовать, а ему был нужен покой, — мягко пояснила медсестра.

— Сейчас можно, — добавила доктор. — Можете зайти. Только не очень надолго. И, пожалуйста, не волнуйте вашего мужа: он ещё на обезболивающем.

— Да. Конечно… Вы только делайте всё, что нужно. И если что понадобится — говорите! Сразу!

— Безусловно — если что-то понадобится. Но всё должно быть хорошо, верьте в лучшее. Мы вас пока оставим, у нас и другие пациенты.

Элла ждала в коридоре: у Андрея была мать. Палату ему, как и обещал главврач, выделили отдельную — хотя бы в этом уже не подвели. И с нормальными условиями — санузел, телевизор… У них тут оборудовано таких несколько, их не называют «VIP», но на самом деле держат на особый случай. Хорошо, хоть так!.. Отец прав, наверное: врачи постараются всё сделать на уровне. Своя больница, заинтересована выложиться как надо… Она думала это, гоня от себя другие мысли: как на самом деле Андрей? Когда вчера вечером ей позвонили, сообщив об аварии, она сама едва не лишилась чувств, и только потом услышала: он жив, ему оказывают медицинскую помощь. И всё равно: было так страшно и тревожно, всю ночь она не сомкнула глаз… Как такое могло случиться?! Он же прекрасно водит машину! Очень легко, без всякого напряжения. Гоняет на городском автодроме!.. Как же так? — снова отвлекла она себя. Отец говорил с гаишниками, пообещал, что всё выяснит. И уладит, если понадобится, с милицией… Но Андрей вроде не виноват… Вроде нарушил тот, встречный, который врезался в него… А он был на своей полосе. Если так, то не виноват. И отец всё уладит, чтобы Андрея не терзали следствием…

Из палаты вышла его мать. Элла подхватилась и метнулась к свекрови:

— Как Андрей? Правда всё не очень страшно?

— С ним всё нормально, Эллочка, — ответила та и ещё раз повторила: — Правда, всё нормально. Ничего очень страшного нет.

— Ему точно ничего такого, особенного, не нужно? Лекарства? Аппаратура? Я только что говорила с врачом…

Инна Ярошенко улыбнулась.

— Отец Андрея сам медик. Он заезжал сюда, встречался с докторами: ни с лечением, ни с лекарствами проблем нет. А если вдруг в чём-то и возникнет потребность, он всем обеспечит.

— Боже!.. — Элла закрыла лицо руками и уронила голову. — Простите, Инна Анатольевна, я не подумала. Я никак не приду в себя!

— Ну, что ты? За что извиняться? Ты переживаешь, я тоже переживаю. Это понятно.

— Да. Я просто не соображу, что мне делать. Что делать, чтобы помочь ему!..

— Иди к нему. Больше ты ничего не сделаешь. И можешь помочь только своим присутствием. Иди же, — подбодрила её мать Андрея и легонько подтолкнула к двери.

Элла переступила с ноги на ногу. Она хотела его видеть, просто страсть как хотела и одновременно боялась: что, если пострадало его лицо? Сказали ведь: травма головы. И не в том дело, что её это оттолкнет. Просто она так любит его лицо! Увидеть, что с ним что-то не то, будет просто невыносимо больно! Больно за него: такого с ним не должно быть! Не должно! Она замешкалась, собираясь с духом, но его мать ждала и могла понять эту заминку неправильно, и Элла, глубоко вздохнув, потянула на себя белую больничную дверь, зажмурилась и шагнула внутрь через порог.

Дверь хлопнула за ней и закрылась. Элла открыла глаза. Андрей лежал на кровати, с перевязанным плечом, с бинтами на руке… Но с лицом всё было хорошо, только синяки и ссадина возле виска. Но что эта ссадина?! Он такой же красивый, её бедный мальчик!.. Только очень бледный и совсем измождённый.

— Андрей! — Она бросилась к нему и, подбежав, опустилась перед кроватью. — Как ты? Как же ты так?!

Он улыбнулся и обнял её одной рукой.

— Нормально. Как видишь, целый — почти.

Голос звучал слабо, но с долей шутливого оптимизма. Даже если оптимизм был наигранным, всё равно это хороший знак — если человек находит в себе силы шутить.

— У тебя синяки под глазами. И губы распухли.

— Дружеский поцелуй подушки безопасности.

— Точно, дружеский. О Господи! — Элла вдруг заплакала. — Меня не пускали к тебе. Я давно приехала. И вчера была здесь. Но они сказали, что к тебе нельзя! Я так переживала!.. Просто извелась! Ты веришь?

— Конечно, верю. Что ты, Эля? — ласково спросил Андрей. — Я же в порядке. Ну, плечо — да, и рука. Ещё какая-то ерунда… Но это пройдёт! Скоро пройдёт.

— Тебе больно? — всхлипнула она.

— Не очень. Можно терпеть.

— И ты точно в порядке?

— Точно.

Она поверила ему. Лучше поверить, чем думать, что он страдает.

— Но как это произошло?

— Я сам не знаю. — Он чуть дёрнул здоровым плечом. — Откуда взялась эта машина? Я только увидел, что она уже возле меня, и понял, что мне некуда деться.

— Сказали, он вроде бы выскочил сбоку. И влетел в тебя. Говорят, не пьяный — вроде как кого-то объезжал — я точно не знаю…

— Да, похоже. Он вылетел на встречную. Очень быстро — в один миг! Поэтому я ничего и не понял.

Он говорил и чуть трепал её волосы, она прижималась к нему щекой.

— Папа в милиции, разбирается с этим. Разберётся, конечно… Это же папа. Было страшно?

— Страшно. Я помнил только, что нельзя закрывать глаза, иначе не увидишь, где спасение. А они как будто закрывались сами. Но давай не об этом: не хочу больше вспоминать.

— Да… Не будем. Я просто так испугалась, когда сказали про аварию! Так жутко испугалась! Что вдруг случилось что-нибудь ужасное… Что вдруг с тобой что-то случилось, а я сердилась на тебя ещё недавно! И оттолкнула тебя тогда, и не сказала, что ты мне нужен! Вдруг бы я не успела это сказать?! Но всё обошлось. Ты прости меня за тот раз, ладно?.. Я не думала так, совсем не думала! Всё хорошо, милый! Сейчас!.. Сейчас… — прошептала она, подхватываясь, и тяжело дыша, принялась спешно расстёгивать платье. — Эту чёртову дверь можно замкнуть изнутри?!

— Эля!.. — Он целовал её и одновременно отталкивал. — Эля, подожди! Не надо, прошу тебя!..

— Что? — Она в тревоге отодвинулась. — Что-то не так, тебе нехорошо? Прости! Ты сказал, что ты в порядке…

— Да нет, — он успокаивающе провёл рукой по её волосам, — я правда в порядке! И ты тоже нужна мне. Но дышать очень больно — это из-за ушиба, рёбра просто ломает.

В глазах Эллы отразилось сострадание.

— Прости… Я не подумала. Точнее, я подумала, что так тебе будет легче, что это тебе поможет.

— Поможет — чуть попозже. Но, Элька, пожалуйста, давай не будем здесь! Просто я ненавижу больницы. Не здесь, хорошо?

— Да… Да, конечно, — безрадостно согласилась она, — здесь не лучшее место…

— Потерпи, — Андрей застегнул на ней платье, — меня скоро выпишут.

— Правда?

— Да: так сказали. Дней через несколько. И я вернусь домой.

— Ладно. Ладно… — Элла снова заплакала, припав к нему. — Нет, я не поэтому!.. На самом деле я счастлива: я так боялась за твоё лицо! — призналась она. — Боже!.. Только не лицо!.. Ну, как же?! Это было бы так несправедливо!

— Ну всё… — Он снова погладил её, прижимая здоровой рукой к груди. — Не надо больше плакать. Ты видишь: нет ничего страшного. Ни с лицом, ни вообще, только одна эта царапина! Всё нормально. И скоро я буду дома.

— Я буду считать часы. Хочешь?

— Часов будет много. Лучше дни: они пройдут быстро.

Она возразила:

— Нет, дни — это легко.

— Ну, как хочешь, — улыбнулся он. — Как тебе больше нравится.

— Часов каждый день будет становиться меньше.

— Договорились: пусть будут часы.

— Ты только поправляйся. Я ведь так тебя жду!

— Я помню. Я тоже тебя очень ждал. Всё время ждал… — Он задержал её на несколько мгновений, но потом отпустил. — Не расстраивайся: мы скоро будем вместе. И не здесь.

Элла ушла, и Андрей остался один, врачи на сегодня запретили посещения. Но он больше никого и не хотел видеть. Мама сказала, что приезжал отец… Но, конечно, не зашёл — «не хотел мешать осмотру». А с чего бы он заходил? Милая, добрая мама! Она просто жалеет его, как жалела в детстве, и так же утешает выдумками, пытаясь защитить от горькой действительности. На самом деле хорошо, что никто больше не приходил и не придёт! Андрей был усталый и измученный и сильно покривил душой, говоря Элле, что чувствует себя нормально: плечо ныло, кружилась голова, боль в груди по мере ослабления анальгетиков становилась просто адской. Но встреча с Эллой оживила его, заставила не жалеть себя, а встряхнуться, чтобы набраться сил и вернуться. К той точке отсчёта, на которой вчерашним вечером остановилось его движение. И домой. «Люди всё-таки неисправимы, — подумал он. — Совсем недавно я едва не погиб из-за того, что думал о доме и Эле. А вот выжил — и, как мне сейчас не плохо, снова думаю о том же. Ты жди меня, Элька. Можешь не считать ни дни, ни часы — они всё равно пройдут, — просто жди меня». С этой мыслью и с этой мечтой он заснул.

Андрея действительно не обрадовала бы встреча с отцом. И действительно всей душой он ненавидел больницы. Причина тому лежала не в страхе перед медицинскими процедурами и физическим страданием, а именно в собственном отце. «Стараниями» последнего больница стала для него источником и олицетворением совсем иного рода боли, обиды и унижения. Отец по специальности был врачом, работал в поликлинике, где и завёл связь с докторшей из того же отделения, которым заведовал. Поначалу втайне, но потом тайна перестала быть таковой — кажется, он сам рассказал маме, то есть своей жене, что у него есть женщина, что он живёт на два дома, и там у него всё серьёзно, а не какая-нибудь интрижка без обязательств. Иногда он днями не являлся домой, но потом приходил, и вёл себя так, как если бы никакой любовницы не было. А потом уходил снова. Всё отделение знало, что у него с этой бабой «любовь», что они, по сути, семейная пара, а законную семью он хранит вроде как из благородства. И всё отделение верило в это его благородство и великодушие, восхищалось им и даже сочувствовало ему: надо же как, мается, режет себя ножом по сердцу, а вот печётся, поди ж ты, и о нелюбимой больше женщине, и о сыне от неё.

Андрей же видел, что на самом деле страдает и мучается мать: от отношения мужа, от собственного положения, от сочувственных взглядов в лицо и оскорбительных обсуждений за спиной. Он не понимал, ради чего она это сносит, и не раз просил её отказаться от отца и его подачек в виде денег и внимания, отпускаемого словно по условию договора: неужели они не смогут прожить сами, без этих унизительных подачек, без ощущения собственной обузы на его спине? Он также не понимал и отца: зачем ему эта лицемерная трагикомедия, кого он хочет таким образом обмануть — себя, жену, сына, своё окружение? Злился на него то с презрением, то с ненавистью. Но мать всё равно терпела, не обозлилась, хранила спокойное достоинство, и сам он тоже был вынужден терпеть, глотать ради неё острую обиду и не отталкивать слишком грубо временами почитающего их своим вниманием отца.

Потом отец ушёл из больницы — институтский друг пригласил его к себе в частный лечебно-оздоровительный центр, — а вслед за собой перетянул туда и свою любовницу. К этому времени Андрей повзрослел, отцу не приходилось больше прикрываться необходимостью заботы о сыне, и с той женщиной он стал жить уже совсем открыто, проводя с ней отпуска, выходные и праздники, наведываясь лишь изредка, впрочем, так и не разведясь с матерью и по-прежнему неизменно внося свою лепту в «законный» семейный бюджет. Даже увеличив своё долевое в нем участие: теперь он куда больше зарабатывал и мог себе позволить жить на широкую ногу. Однако же вряд ли здесь, с ними, была его настоящая семья: нечто больше похожее то ли на кредитный союз, то ли на страховую компанию, то ли на привычную гостиницу с постоянно забронированным в ней удобным номером. Хотя опять же — так было только в понимании Андрея, тогда как мама сумела сохранить с отцом дружеские, а в чём-то и доверительные отношения, и именно к ней он обращался за поддержкой в некоторых затруднительных для себя ситуациях.

Тем не менее, душевная щедрость матери не заставила Андрея пересмотреть своё собственное отношение к отцу, его морали, правилам и принципам, а заодно и ко всему, с ним связанному. И больница для него по-прежнему оставалась своеобразным символом предательства, лицемерия и лжи, уж точно никак не подходившим для всяких искренних порывов, не говоря уже о любви. Или — тем более о любви, которую сам он ни за что не станет пачкать соприкосновением с вызывающими отвращение больничными стенами и самим удушающим больничным духом.