Межгорье

Юлия Устинова (2023)

Виктория: Я очень нуждалась в деньгах, а также убежище, безопасном месте, где бы можно было спокойно подумать о том, как жить дальше. Однако, найдя его, я оказалась в ещё более запутанном положении…Андрей: Я искал помощницу по хозяйству, а получил гораздо больше. И не я один…Клим: Черт знает, что эта девушка здесь забыла, но назад ее уже никто не отпустит…

Глава 9. Виктория

Ужинать Клим не пришел. Его не было и за обедом.

Непривычно молчаливый и мрачный Андрей ест жареную картошку.

— А где?.. — я указываю взглядом на пустую тарелку и приборы, которые поставила для Клима.

Прожевав, Андрей оставляет вилку в тарелке, но отвечать не спешит. Сложив руки под грудью, он смотрит перед собой невидящим взглядом.

— Утром я усыпил Магеллана, — произносит после продолжительной паузы.

— Ох… Клим принял решение?

Андрей хмыкает.

— Ага, два раза. Я сам принял решение. Он узнал уже по факту.

— Ты же говорил, что последнее слово за хозяином.

— Ну, если у хозяина кишка тонка… — угрюмо усмехается Боголюбов. — Знаешь, вообще-то, я тоже был его хозяином.

Видно, что история с Магелланом и для него стала настоящим испытанием.

— Клим сильно расстроен?

Андрей пожимает плечами.

— Он со мной с утра не разговаривает.

— А куда вы дели… — я умолкаю, не зная, как правильно сказать: труп или тело.

— Он закопал его в лесу, — говорит Андрей.

Я вздыхаю.

— Ясно.

Затем встаю и открываю один из навесных ящиков, где видела несколько контейнеров с крышками. Беру тот, что среднего размера, и наполняю его еще теплым картофелем, туда же кладу пару сарделек.

— Что ты делаешь? — интересуется Андрей.

— Отнесу ему ужин.

Мужчина многозначительно качает головой.

— Я думаю, это не самая лучшая идея.

— Пойдешь сам? — протягиваю ему контейнер.

— Нет. Делать мне нечего, — резкими движениями Андрей сгребает остатки картошки на своей тарелке. — Проголодается — сам придет.

Тогда я закрываю контейнер крышкой, кладу сверху пару ломтей хлеба и убираю все в пакет-майку. Уже в прихожей надеваю кроссовки и беру налобный фонарь.

На улице совсем темно и по-осеннему прохладно.

Прошлая неделя была щедра на солнце и жару, а в последние дни температура едва ли превышает пятнадцать градусов. Дождей нет, но уже который день облачно. Лето закончилось.

В доме на дереве нет света, однако я все равно направляюсь туда, к высоким соснам, на которых постройка стоит словно на сваях. Хотя сейчас, в темноте, она больше напоминает избушку на курьих ножках. Оказавшись рядом с домиком, я вспоминаю, что попасть в него можно только по веревочной лестнице.

— Клим? — зову парня, задрав голову. — Ты спишь?

Прислушавшись, я жду ответа, но кругом тихо. Лишь неподалеку, в сухой траве, кто-то шуршит. Собираясь переключить фонарь и сделать его поярче, я вообще вырубаю свет, а в следующую секунду, повернув голову, замечаю два горящих в темноте глаза. На ум приходит что-то совершенно дикое.

Волк.

И даже сердце судорожно сжимается от какого-то смутно знакомого первобытного страха. Конечно, еще до того, как снова включаю фонарь, я догадываюсь, что это одна из собак. Вскоре мне в ногу упирается мягкий влажный нос, он же обнюхивает пакет с едой.

Это Веста.

Присев на корточки, поглаживаю собаку между ушами.

— Сторожишь своего хозяина? — обращаюсь к собаке. — Он там?

Будто бы сообразив, о чем я, Веста задирает голову и смотрит на убежище Клима. Еще пару минут я жду, надеясь, что Клим услышит меня, но парень так и не спускается.

Повесив пакет на запястье, я дергаю лестницу, проверяя ее на прочность, и начинаю забираться. Высота от земли до дома метра два, не больше, но, когда ты поднимаешься по болтающейся лестнице — кажется, что все пять. Добравшись до самого верха, я останавливаюсь, чтобы перевести дух и прикинуть, как лучше забраться на площадку, но в этот момент меня втягивают наверх.

— Какого хрена? — первым делом интересуется Клим, поставив меня на ноги.

Луч фонаря бьет ему в глаза, парень жмурится и, развернувшись, скрывается внутри темной постройки.

— Я принесла тебе ужин, — держась за перила, я кручу головой, опасаясь свалиться.

Делаю несколько неуверенных шагов и тоже забираюсь в домик.

— Зачем?

Услышав голос Клима, машинально поворачиваю голову туда, откуда доносится его голос.

— Ты весь день ничего не ел.

— Ой, да выруби ты свой фонарь, — бормочет парень.

Я вижу, что он сидит на краю какой-то лежанки. А затем загорается свет. Круглый светильник расположен над изголовьем грубо сделанной кровати. Ну как кровати? Брус просто уложили плотно друг к другу, а сверху водрузили матрас. Помимо кровати здесь есть стол и стулья, на которых лежит какая-то одежда. В общем, интерьер, мягко говоря, аскетичный, как в келье у монаха. Но самое необычное, что на полках есть книги, их немного, но удивляет само их наличие.

Я молча подхожу к столу, снимаю со лба фонарь и достаю из пакета контейнер.

— Это он тебя подослал? — спрашивает Клим.

На его каменном лице мелькает растерянность.

— Нет. Я сама… — комкаю пакет и прячу его в карман кофты. Обхватив колени, парень сидит на краю матраса. — Мне жаль твою собаку. Правда. Но ты же понимаешь, почему твой отец это сделал?

— Ты все сказала? — огрызается Клим.

Из-за тусклого освещения его глаза кажутся темными, такими же, как и окружающий нас лес, который чернеет в панорамном окне. Сегодня я впервые вижу парня в футболке. Надо полагать, что даже самые закоренелые Маугли иногда ощущают холод.

— У тебя здесь прохладно, — замечаю я, пряча руки глубоко в карманы. Наверное, зря я пришла. — Почему в дом не перебираешься?

— Хочешь согреть меня — раздевайся, — Клим похлопывает ладонью по матрасу.

Я качаю головой.

— Клим…

— Что? — он пожимает плечами. — Снова — нет? Тогда уходи. Я не ребенок, не надо меня жалеть.

— Никто не говорит, что ты ребенок. Всем иногда бывает плохо, — мягко говорю я.

— Какого черта ты здесь забыла? — ни с того ни с сего спрашивает парень.

Я рассеянно смотрю на него.

— Что?

— Для чего он тебя нанял, ты знаешь? — он перефразирует вопрос.

Что не облегчает мне задачи. Потому что он тоже странный. И я ни капельки не понимаю, что означает выражение лица Клима.

— Ну, как бы, да.

— Уезжай… Тебе не место рядом с нами.

— Почему?

Клим пронзает меня жгучим взглядом.

— А зачем нам баба, которую нельзя ебать? Ты бесполезна, — ленивым тоном объясняет он. Я же внутренне содрогаюсь от столь грубых слов. В животе тугим узлом скручивается обида и напряжение. Находиться рядом с этим парнем, разговаривать с ним — это какие-то чертовы качели. — Я разберусь с твоей тачкой, и сразу уезжай, — повторяет Клим более настойчиво.

Тряхнув головой, я перехожу на крик:

— Да чем я тебе мешаю?! Чем?!

— Ты думаешь, в этом дело? — губы парня дергаются. — Что ты мне мешаешь? Да ты бы съебалась отсюда прямо сейчас, если бы только могла залезть мне в башку и узнать, что я хочу с тобой сделать. Серьезно. Ты тормоз, Вика.

— А ты ненормальный.

— Только заметила? — этот грубиян еще и улыбается. — Иди к нему. Скажи, что я поел и все осознал. Пусть погладит тебя по головке.

— Я же тебе говорю, что твой отец меня не присылал! — упрямо повторяю.

— Уходи. А-то я передумаю, — цедит он сквозь зубы.

— Насчет чего? — я ни черта его не понимаю.

— Ты что тупая?! Вали, блядь, отсюда! — рычит Клим, вкидывая голову.

Но мне не страшно. Плевать, что он здоровый качок. Пора поставить его на место.

— Нет, знаешь, я возьму свои слова обратно, — говорю я. — Ты ребенок. Ты маленький мальчик в теле мужика, который совершенно не умеет себя вести. И на счет собаки… — мой голос хрипит от злости. — Из-за того, что ты боялся взять на себя ответственность или еще чего, твой пес мучился. Андрей поступил правильно, а ты сидишь тут и дуешься на весь белый свет. Взрослые так себя не ведут. А то, что ты готов трахать все, у чего есть грудь, еще не делает тебя взрослым! — высказав все, что о нем думаю, я перевожу дыхание.

— Это он сказал? — усмехается Клим.

— Это я говорю! — бросаю на него испепеляющий взгляд. — Не умеешь нормально общаться — пошел к черту!

Схватив со стола контейнер, швыряю его в сторону парня, но тот не долетает. Крышка открывается и весь картофель вываливается на пол.

Сообразив, что сделала, я съеживаюсь. В груди грохочет сердце.

Почему-то, кажется, что Клим сейчас вскочит, подбежит ко мне и… не знаю. Я жду хоть какую-то реакцию. Но парень продолжает сидеть. И чтобы больше не испытывать судьбу и терпение этого психа, я хватаю фонарь и иду к выходу.

— Вика, подожди, — летит мне вслед. Я даже не оглядываюсь, натягивая на голову резинки фонаря. — Спасибо. За еду.

— Да пошел ты! — рычу в ответ. — И засунь"спасибо"в свою накаченную жопу!

Мне кажется, или он смеется?

Теперь я жалею, что Клим не подошел ко мне. Ведь тогда бы у меня была возможность пнуть его по яйцам.

Раздраженная, сама не понимаю, как спускаюсь по лестнице и добираюсь до дома. Где, хлопнув дверью, разуваюсь и швыряю фонарь на полку.

— Ну… как он? — из кухни показывается хозяин дома.

— Великолепно! — с сарказмом говорю я, проходя мимо него. — Подбирает с пола свой ужин. Как собака.

Я злюсь на Клима и на себя. Терпеть унижения от этого неадекватного мальчишки уже становится моим коньком.

На кухне первым делом заглядываю в мойку, собираясь вымыть оставленную посуду, но там пусто, как и на столе.

— Я тебя предупреждал. Не надо к нему лезть, когда он не в духе, — говорит Андрей.

— Лезть? — оглядываюсь на него. — Так ты называешь проявление заботы? Что ж. Теперь ясно, в кого он такой!

Нахмурив брови, Андрей отводит взгляд.

Я осматриваю чистую кухню. На сегодня для меня работа тут закончена.

— Вика…

Андрей, встает на пороге, видимо, догадавшись, что я собираюсь свалить.

— Все. Я устала, — качаю головой.

Мой взгляд скользит вверх, встречаясь с голубыми глазами мужчины.

— Извини, пожалуйста, — просит Андрей.

— Ты так и будешь постоянно за него извиняться?

— Я не за него, я за себя. Ты молодец, что сходила, — Андрей виновато улыбается. — Это многое о тебе говорит, как о человеке. И вместо того, чтобы сказать тебе спасибо, я начал лезть под шкуру. Извини, ладно? Я не хотел тебя обидеть. Просто тоже перепсиховал из-за Магеллана. Он был для нас больше, чем любая из собак. Считай, что сегодня я отправил на тот свет своего друга, — вздыхает он. — А Клим… Он справится. Он и не такое вывозил. Просто надо дать ему несколько дней. Хорошо?

— Как скажешь, — мне уже реально плевать на то, плохо ли Климу.

Он у меня в печенках сидит.

— Пойдем кино посмотрим? — предлагает Андрей. — Я заварю тебе чай с мелиссой? — Поджав губы, я упорно молчу. — Вика? Ну не сердись, пожалуйста. Это наши с ним дела, мы разберёмся. Не принимай все близко к сердцу.

— Хорошо.

— Так что насчёт фильма и чая? — он уговаривает меня своим настойчивым взглядом.

Понемногу я смягчаюсь.

Стоит признать, что у меня нет причин злиться на Андрея. Однако, как же далеко упало яблоко от яблони. Андрей — просто душка в сравнении со своим необузданным сынком.

— Ладно. Давай, — соглашаюсь я.

А этот пусть мерзнет в своем шалаше.

— Иди пока выбирай, — говорит Андрей.

Испытывая смешанные чувства, я плетусь в комнату, сажусь на диван и из десятков, если не сотен, фильмов не могу выбрать ни одного.

— Ну что? — спрашивает Андрей, когда входит в комнату через несколько минут.

В одной руке у него чашка с чаем, в другой — пустой бокал, а под мышкой зажата бутылка.

— Спасибо. Не могу определиться, — забираю чашку. — Чем больше выбор, тем хуже.

Андрей садится рядом и ставит бутылку на пол.

— Ладно. Давай я сам, — берет в руку пульт. — Этот видела? — спрашивает, открыв одну из папок.

Я читаю название на латинице:

— Апокалипсис. — Качаю головой. — Нет.

— Отлично. Только он с субтитрами, — предупреждает мужчина.

— Я умею читать.

Андрей принимает мой ответ за руководство к действию и запускает фильм.

— Выпьешь со мной? Виски? — тянется к бутылке.

— Я же говорила, что не пью.

Сделав небольшой глоток чая, чувствую в нем освежающие лимонные нотки мелиссы.

Андрей наливает себе виски, немного, на два пальца, и приподнимает бокал.

— Тогда с твоего позволения. — Мужчина разом опрокидывает в себя содержимое бокала. Я делаю еще один глоток, слушая, как он громко дышит. — А ты как, вообще не пьешь? — спрашивает, убирая пустой бокал на пол.

— Совсем, — отрезаю я. Но потом понимаю, что это прозвучало невежливо. — Моя мать — запойная алкоголичка, — объясняю я более сдержанно. — Когда мне было двенадцать, ее лишили родительских прав. Поэтому каждый раз, когда мне предлагают выпить, я думаю о том, куда меня это может завести.

— Ты жила в детском доме? — спрашивает Андрей тихим голосом.

— Да, четыре года. А до этого почти два — в социально-реабилитационном центре. У матери была возможность забрать меня. Всего-то нужно было привести в порядок квартиру и перестать пить. Она инвалид с детства, пенсию получает… И все на пьянку.

— Прости, если спрашиваю, — осторожно произносит мужчина, — а отец?

Я пожимаю плечами. Напрасно он так. Эта тема давно меня не расстраивает.

— Без понятия, где он. Я безотцовщина.

— Вот так. И при живой матери стала сиротой, — с сочувствием говорит Боголюбов. — Ты с ней жила? После детдома?

— Ну а где еще?

— Понятно. Она знает, что ты здесь?

— Нет. Никто не знает. И никому нет дела. Я всю жизнь сама по себе.

Я смотрю в экран, пытаясь сосредоточиться на происходящем, но кожей чувствую, как Андрей смотрит на меня.

— Знаешь, что я думаю? — говорит он спустя какое-то время. — Сам по себе — не так уж и плохо. Это значит, что у человека хватает сил и духа, чтобы одному справляться со всеми испытаниями и трудностями. Ты сильная, Вика. Но сильными не рождаются.

Я горько усмехаюсь.

— Да, слышала, ими становятся. Только я что-то, если честно, не чувствую никакой силы. Просто хочется… — перевожу взгляд на мужчину, — я не знаю… тепла. Чего-то простого, человеческого. Ведь это же ценность?

Андрей дарит мне ободряющий взгляд.

— Еще какая. Мне кажется, после таких слов я должен тебя обнять, — говорит он, придвигаясь ближе. Я втягиваю голову в плечи, не зная, как реагировать. — Ладно. Просто иди сюда, — Андрей заводит мне за спину руку и успокаивающе гладит по плечу, словно берет под крыло.

Я жмусь к нему, испытывая какую-то физическую потребность в столь тесном контакте. Меня редко кто так обнимал — по-отечески, искренне и крепко. Редко. Практически никогда.

Я поднимаю лицо, смотрю на Андрея, изучая его. И вот уже мой большой палец исследует линию челюсти мужчины, проводит по аккуратной щетине. Андрей опускает взгляд. Его лицо так близко.

Я сглатываю. А потом… Сама не понимаю, как все случилось…

Андрей целует меня так мягко, со вкусом, но в то же время страстно и настойчиво, воруя мое дыхание. На его горячем языке, которым он ласкает мой, чувствуется вкус виски, но меня это не отталкивает. Наоборот, я протягиваю вперед руки и обвиваю Андрея за шею. Он уже почти лежит на мне. Я чувствую его — большого, горячего и сильного. Надежного. Мне хочется верить, что Андрей такой.

Одна его рука находится подо мной, а вторая забирается под футболку, оглаживает живот, а потом и вовсе задирает футболку.

Требовательные мозолистые пальцы отодвигают чашечку лифчика, моя грудь оказывается под большой теплой ладонью. Наши языки танцуют, тесно сплетаясь друг с другом.

Я стону в губы мужчине, когда он водит центром ладони по соску, превращая его в источник электричества. Оно движется по венам и скапливается между бедер.

И, похоже, этот стон отрезвляет Андрея.

Его губы становятся жесткими и медленно отпускают мои. Я открываю глаза.

— Вика… — хрипло произносит Боголюбов. — Думаю, нам не стоит… — С шумным вздохом Андрей опускает мою футболку и садится, после чего откидывается на спинку дивана. Чувство стыда накрывает меня с головой. Лицо горит огнем, пока взгляд блуждает по профилю мужчины. — У меня и в мыслях ничего такого не было. Просто. Чтобы ты знала.

Ругая себя за то, что натворила, я медленно киваю, чувствуя при этом, что краснею еще сильнее. Вокруг губ ощущается легкое жжение от щетины Андрея. Я провожу по коже пальцами.

— Это ты меня извини, — встаю с дивана. — Я лучше пойду спать.

На самом деле, хочется выбежать из комнаты — настолько мне стыдно, но каким-то чудом я беру себя в руки и медленно ухожу.

Уже в комнате, лежа в постели, пытаюсь проанализировать случившееся. Да что тут анализировать? Я сосалась со своим начальником и позволяла ему трогать себя. Мне хотелось этого.

Бред какой-то.

Совсем недавно я злилась на Клима, считая его озабоченным полудурком, а сама-то… Вешаюсь на шею его отцу, как последняя шалава.

Что теперь Андрей обо мне подумает?

Ведь это именно я инициировала наш поцелуй.