Галерен: мир без людей

Фиона Моран (2024)

Потеряв в следствии несчастного случая способность говорить, Оливер Браун с раннего детства подвергался насмешкам в школе. Падение с моста в реку разделила жизнь трехлетнего ребёнка на «до» и «после». Годы спустя, та же река становится отправной точкой приключениям Оливера в другом мире. В мире без людей.

IX. Корона

Весеннее утро окутывало столицу мягким светом, что отражался от мраморных стен дворца. Но для Баэльрана, сидящего на каменных ступенях, этот свет не приносил утешения. Он тяжело вздохнул, глядя на столицу, которая теперь принадлежала ему. Королевство, что принадлежало ему. Корона на его голове казалась слишком тяжёлой, будто каждая её часть давила на его плечи, напоминая, что его место на троне было навязано обстоятельствами, хоть это и был его собственный выбор.

Он не был готов к короне. Сын кузнеца, выросший среди простого народа, Баэльран знал, как трудиться, как бороться за выживание. Но править… это был совсем другой мир. Тяжесть ответственности легла на него в тот же миг, как он вошёл в тронный зал. Благословение Киизаса, полученное после того, как он вместе с Дайнфаелем спас Аишалин, казалось, ничего не значило для придворных. Альвзаиды смотрели на него с презрением, словно его кровь делала его недостойным даже стоять рядом с ними.

Все, кроме одной.

Аишалин. Она была его единственным спасением. Её тихая поддержка дарила ему силы продолжать. Без неё этот дворец, наполненный интригами и враждебностью, давно бы сломил его. Только ради неё Баэльран находил в себе волю терпеть унижения и напряжение, от которых иной раз хотелось сбежать.

Но даже с ней рядом он чувствовал себя чужим. Каждый день напоминал бесконечный поток задач, где каждая ошибка могла стоить ему уважения, власти или даже жизни. В первое время его спасал регент — бывший король, отец Аишалин. Мудрый и строгий, он не делал поблажек, но помогал Баэльрану понять основы правления. Тот период был тяжёлым, но без него он бы не справился.

Каждое заседание совета, каждый приказ и каждое слово, сказанное во дворце, казались испытанием, которое он должен был преодолеть. Баэльран чувствовал, как придворные оценивают его каждый раз, когда он входил в тронный зал, решая, достоин ли он быть их королём. Но Баэльран не мог позволить себе слабость. Он был вынужден прыгать выше своей головы каждый раз, принимая решения, которые требовали от него предельного напряжения ума и сил.

Всё, что у него было — это его трудолюбие и стойкость. Сын кузнеца, он привык работать, не покладая рук, и теперь, когда его руки уже не касались молота, а держали корону, ему приходилось трудиться ещё больше.

Он продолжал. Ради неё.

Когда регент умер, Баэльран почувствовал, как мир вокруг него пошатнулся. Он знал, что теперь полная ответственность лежит на его плечах, и это пугало его больше всего. Теперь всё лежало на его плечах. Корона жгла лоб, напоминая о том, кем он был раньше и кем должен стать теперь.

Аишалин стояла перед зеркалом, едва сдерживая слёзы, и он был рядом, чтобы поддержать её. Он видел её боль, но также знал, что, несмотря на всё это, она будет великой королевой. Сила её духа завораживала его, как и та тишина, что следовала за её молчанием. В те моменты он чувствовал, что вся его жизнь сводилась к одному: защищать её. Беречь её.

— Я знаю, как тебе тяжело, — говорил он ей, пытаясь найти слова, которые могли бы залечить её раны. Он стоял перед ней, не смея прикоснуться. — Но мы вместе сможем преодолеть это. Я всегда буду рядом.

Аишалин молчала, её глаза были полны вопросов, на которые Баэльран не мог дать ответов. Что будет теперь? Сможет ли он? Сможет ли она?

В глубине души он знал, что хотел бы больше, чем просто быть её опорой. Он любил её с той самой минуты, как впервые увидел. Девочка, стоящая на башне, смотрела на закат, и свет играл в её красных волосах, будто пытался поймать их мягкое сияние. Он помнил, как её улыбка согрела его тогда, ещё юного, и как её голос успокаивал его в те редкие мгновения, когда она делилась с ним своими мечтами.

Тот день, когда Баэльран официально взошёл на трон, остался в его памяти обманчивым сиянием. Рядом стояла Аишалин — гордая, непоколебимая, как воплощение самой королевской власти. Она словно освещала всё вокруг, тогда как он чувствовал себя лишь тенью за её спиной. В его душе таилась робкая надежда: их союз, по крайней мере, на троне, станет тем, что спасёт его от неизбежного падения.

И всё же, когда пришла ночь, их первая ночь как короля и королевы, Баэльран знал: он не сможет разрушить ту тонкую грань, что разделяла их. Они делили одну спальню, но не делили ни душу, ни сердце. Между ними осталась лишь давняя дружба и его неизбывная, невзаимная любовь. Стена, выстроенная из этих чувств, стояла непоколебимо.

Они делили одну спальню, но в их совместном пребывании не было ни неловкости, ни недомолвок. Прошлое дарило им странное спокойствие. Время, когда они были не больше, чем тремя детьми на цветочном поле — он, Аишалин и их верный друг, Дайнфаель. Смех их тогда звучал в унисон с ветром, и солнце согревало кожу беззаботно. Те дни давно канули в прошлое, но иногда, глядя на неё, он мечтал, что всё ещё можно вернуть.

Баэльран устало улыбнулся, но в этой улыбке не осталось ни радости, ни тепла — лишь воспоминание о том, каким он был когда-то. Аишалин ответила такой же слабой улыбкой, в которой скрывалось нечто неуловимо тяжёлое. И вдруг воздух вокруг стал другим: густым, тяжёлым, холодным. Он проникал под кожу, обволакивая душу, заставляя Баэльрана непроизвольно поёжиться.

— Это всё из-за тебя, — её голос разрезал тишину. Баэльран замер. Его сердце дрогнуло, начав биться чаще. — Ты разрушил всё.

Он повернулся к ней, не веря своим ушам. Её лицо, которое только что было озарено лёгкой тенью улыбки, теперь исказилось в мрачном выражении. В её глазах была боль, но также что-то большее — презрение, обвинение, которое он не мог понять.

— Аиша, — начал он, но слова застряли у него в горле. — О чём ты говоришь?

— Всё твоя вина, — её тон похолодел. — Если бы не ты… этого бы не случилось. — Она резко шагнула к нему и, прежде чем он успел понять её намерения, схватила за воротник. Её пальцы вцепились с силой, которой он никогда в ней не замечал. — Ты убил его!

Баэльран не мог пошевелиться. Её обвинения хлестали его сильнее ударов, каждое слово оставляло внутри болезненный след. Он пытался найти объяснение, хоть какой-то проблеск здравого смысла, но всё было тщетно. Её глаза пылали гневом, таким ярким, что казалось, он сжигал всё вокруг.

— Я… пытался… помочь, — прошептал он, чувствуя, как мир вокруг начинает расплываться. Пространство между ними больше не было реальным, оно изгибалось и трещало, как зеркало, отражающее нечто зловещее. — Я хотел…

— Ты уничтожил всё! — Она перебила его, и её крик эхом отразился в его голове. Пол под ногами дрогнул, а стены начали давить, как будто хотели раздавить его.

Всё, что когда-то казалось таким ясным, вдруг превратилось в хаос. Звуки вокруг него стали приглушёнными, формы — расплывчатыми. Он пытался ухватиться за что-то, но мир словно ускользал из-под его рук.

Она отступила, но её фигура начала растворяться в густом, вязком тумане. Её черты становились всё менее различимыми. Баэльран потянулся к ней, но руки его проходили сквозь пустоту. Его ноги приросли к полу, а в ушах гремели последние слова: «Ты уничтожил всё». Они были уже не её голосом, а эхом собственного разума.

Баэльран открыл глаза с резким вдохом. Его тело вздрогнуло, как будто его разом проткнула дюжина стрел. Сердце бешено колотилось в груди, а в ушах всё ещё звучал её голос. Кровь стучала в висках, но перед глазами была лишь комната — та же, что и всегда. Камин, тонкие линии трещин на стенах, бокал на столе.

Баэльран медленно подошёл к камину, шатаясь, его собственное тело сопротивлялось каждому шагу. Тепло огня обжигало лицо, но не могло проникнуть внутрь, туда, где давно поселился холод.

Пустота, которую он носил в себе с момента смерти Аишалин, была подобна трещине, расколовшей его изнутри. Руки нащупали бокал на столе, и горькая жидкость мягко скользнула в горло, ненадолго прогоняя оцепенение. Но в отражении пламени он видел лишь себя — чужого, мёртвого внутри.

Его ладонь поднялась к лицу, смахивая капли пота. Мышцы дрожали, как если бы они помнили всё, чего он так старался забыть. Но память не отпускала. Сны и видения приходили каждую ночь, оживая с новой силой, а вместе с ними возвращались чувства, которые он пытался задавить — страх, ненависть, любовь. Всё смешалось в один болезненный ком, который разъедал его душу.

Когда он впервые узнал о беременности Аишалин, грудь будто окропило огнём. Дайнфаель… Это имя он не мог произнести без горечи. Тот, кого он называл другом, оказался тем, кто украл у него самое дорогое. Его ревность была не просто вспышкой — это было пламя, которое пожирало всё.

Он не мог терпеть мысли о том, что наследник, которому предстояло родиться, был не его. Настоящий альвзаид, чистокровный. Символ угрозы. Напоминание о том, что он никогда не будет тем, кем был Дайнфаель. Этот ребёнок не только угрожал его правлению, но и ставил под сомнение всё, ради чего он так долго боролся и старался.

Он вспоминал тот день, когда впервые решился на то, что казалось немыслимым. Приказ прозвучал холодно, без эмоций, словно это был рутинный акт правителя, а не предательство. Он заставил служанку подмешивать в чай Аишалин ядовитые травы. В те дни он всё ещё пытался убедить себя, что это нужно ради короны, ради Галерена. Но с каждым новым утром, глядя на неё, он понимал, как сильно ошибался. Это был не долг, не необходимость. Это была его слабость, его страх.

Каждое утро, когда он видел её, его душа корчилась от отвращения к самому себе, но руки оставались бездействующими. Он уже не был тем, кто когда-то любил Аишалин, не был тем, кто стоял рядом с ней в самые трудные моменты. Теперь он был захвачен жаждой власти и безжалостной ревностью.

Он надеялся, что этот поступок избавит его от страха. Что природа сделает своё дело, что всё закончится само собой. Но Аишалин оказалась сильнее, чем он мог себе представить. Её тело противилось яду, и каждый день, каждую неделю её беременность крепла, как и его ненависть. Эта борьба истощала его, заставляя с каждым днём всё сильнее ненавидеть себя и её. Сила Аишалин стала для него символом его поражения.

Он сжал кулаки до хруста, ногти впивались в кожу, оставляя кровавые полосы. Пламя в камине плясало, как будто издеваясь над ним, напоминая о внутренней борьбе, которая разрывала его на части. Тот день, когда служанка принесла ему мёртвое тело младенца, стал печатью в его памяти, которая никогда не смоется.

Холодное, крошечное тело, которое должно было стать угрозой его власти, теперь безжизненно лежало перед ним, напоминая о его собственном бессилии. Баэльран не мог не мог понять, что он чувствует. Облегчение? Ужас? Пустоту? Всё это смешалось в тугую петлю, которая до сих пор сжимала его горло.

Его соперник исчез, но тревога не покидала его. Это поражение не только ослабило Дайнфаеля, но и разрушило самого Баэльрана изнутри. Он понимал, что сделал, и понимал, что теперь не сможет вернуться назад.

Невозможно было забыть ту ночь. Ночь, когда он потерял последние крупицы своей души и предал всё, что когда-то придавало смысл его существованию. В его руках — тяжёлая бутыль с остатками крепкого вина, будто свидетель его разложения. Душу терзала чёрная пустота, которую ничто не могло заполнить. Его шаги эхом отзывались в длинных коридорах дворца, а за спиной будто тянулся шлейф чего-то необратимого.

Он вошёл в покои Аишалин, не скрывая своей тяжести, как зверь, чьи когти оставили незримые следы на мраморном полу. В этой комнате, наполненной сладковатым запахом её аромата, его гнев кипел, подхваченный этим запахом.

Аишалин спала. Её лицо, освещённое мягким светом луны, выглядело таким безмятежным, что на миг Баэльран ощутил горечь, болезненное напоминание о том, что он терял. Но это чувство мгновенно сменилось другими — злостью, ненавистью, хладной яростью. Её красота, прежде вызывавшая трепет, теперь была лишь вызовом. Её любовь к другому стала ножом, медленно рассекающим и так израненное сердце.

Баэльран замер у её постели, наблюдая за тем, как её грудь равномерно поднимается и опускается. Это спокойствие казалось ему издевательским. Внутри его что-то треснуло, но вместо того, чтобы отступить, он шагнул дальше.

Он стоял у её постели, молча, его шаги были тихими, взгляд — холодным и цепким. Она шевельнулась во сне, и легкое движение её плеч, казалось, дразнило его. Это видение одновременно завораживало и разжигало в нём ярость.

Баэльран наклонился к ней. Его дыхание коснулось её кожи, вызвав лёгкое дрожание. Она проснулась, едва открыв глаза.

— Баэль… — прошептала она, её голос был мягким, почти ласковым.

Этот звук был как плевок в лицо. Её голос, мягкий, почти ласковый, выворачивал его нутро наизнанку. Как она смеет? Как смеет звучать так невинно, когда её тело, её душа, её всё принадлежит кому-то другому?

Его рука быстро схватила её запястье с силой, и прежде чем он успел осознать, что происходит, она вскрикнула. Этот звук разорвал тишину, наполнив его странным, болезненным чувством удовлетворения. Она боролась, старалась вырваться и умоляла его остановиться, но он не слышал.

В его голове звучал только один голос — его собственный, наполненный болью и ненавистью. Она была слаба перед ним, и в этом он видел подтверждение своей силы. Но сила эта была отравленной, и Баэльран это знал.

Всё произошло слишком быстро. Казалось, время сжалось в один болезненный миг, лишённый ясности. Её страх, её сопротивление, её боль… Каждый её вскрик, каждая судорожная попытка вырваться из его хватки разжигали в нём странную смесь ненависти и триумфа. Это был бой, который он вёл не с ней, а с самим собой. Он смотрел в её глаза, широко раскрытые от ужаса, и не видел там ничего, кроме собственного отражения — искалеченного, опустошённого.

Он убеждал себя, что это необходимо. Что, сломав её, он докажет себе и всему миру, что способен удержать то, что считает своим. Что её сопротивление — лишь часть неизбежного, последняя преграда на пути к полной победе над собственной слабостью. Ведь слабость была недопустима. Для короля, для мужчины, для него самого.

В его голове вновь и вновь звучали обрывки мыслей:"Она предала меня. Она — причина моего падения. Если я её уничтожу, я смогу вернуть всё назад. Смогу вернуть контроль". Аишалин уже не была для него женщиной, которую он любил, соратницей, с которой он делил мечты и планы. Нет, она превратилась в воплощение его позора, символ его унижения, болезненное напоминание о том, что он потерял.

"Она мой враг," — шептал голос внутри. — "И враг должен быть побеждён".

Каждое её слово, сказанное раньше с нежностью, теперь воспринималось бы как насмешка. Каждое её движение — как попытка унизить его. Он сам загонял себя в эту ловушку, выстраивая вокруг неё образ разрушителя его мира. Он больше не видел её реальной, живой. Только иллюзию, которую создал его ум, и эта иллюзия требовала разрушения.

Женщина, которой он когда-то восхищался, исчезла. В ту ночь он смотрел на неё и видел только угрозу. Угроза его власти, его гордости, его права быть единственным в её жизни. Её красота, некогда вдохновляющая его, теперь казалась оскорбительной. Её связь с Дайнфаелем была лезвием, который она с наслаждением вонзала ему в сердце.

Он действовал не ради любви. Это не было ни страстью, ни желанием обладать. Это было неистовство зверя, отчаянно цепляющегося за ускользающую власть. Жажда контроля, желание уничтожить её связь с другим мужчиной, сделать её своей собственностью до конца — вот что двигало им. Он хотел не её любви, а её подчинения. Он хотел, чтобы она носила его наследника, чтобы каждое мгновение её жизни было отмечено его присутствием. Чтобы она была связана с ним навечно, даже если это означало её полное уничтожение как личности.

Но в эти моменты он, не осознавая, разрушал не только её, но и себя. Каждый её крик, каждое её движение против его воли лишь добавляло каплю ужаса в его ярость. И чем больше он терял контроль, тем сильнее убеждал себя в том, что это правильно, что это единственный способ удержать её рядом.

Тишина в комнате становилась невыносимой. Она словно давила, вытесняя воздух, погружая Баэльрана в вязкий мрак его собственных мыслей. Он стоял у края кровати, пристально глядя на измождённое лицо Аишалин. Когда-то это лицо было ему дорогим, напоминало о прошлом, полном надежд. Теперь же оно служило напоминанием о его собственном падении. Её глаза были закрыты, но казалось, что она видит его, пронизывая взглядом сквозь завесу боли.

Эта сцена — её безмолвное страдание, её слабость — казалась символом его победы. Но где-то глубоко внутри, вместо торжества, нарастало странное ощущение пустоты. Как трещина в зеркале, оно расползалось, заставляя его сомневаться, действительно ли он победил.

Баэльран медленно отошёл от кровати, как будто пытался создать дистанцию между собой и тем, что только что сделал. Один шаг назад, затем ещё один. Его тело двигалось само по себе, не слушая разума. В какой-то момент он оказался за пределами комнаты, но даже тогда он не осмелился оглянуться.

Её образ остался с ним. Не отпуская, преследуя в каждом движении, в каждом вдохе. Он знал, что это останется с ним навсегда. Это было не просто её страдание — это была его собственная смерть, его собственная гибель, запечатлённая в её молчании.

В тишине, которая раньше казалась благословением, теперь скрывалась бесчисленное войско кошмаров. Они приходили снова и снова, рисуя перед его глазами тот момент, когда он своими руками уничтожил всё.

Ночи сливались в единое бесконечное мгновение, лишённое звёзд, и он, как загнанный зверь, искал спасения от угнетающих видений. Наконец, не выдержав, Баэльран покинул свои покои. Его шаги эхом разнеслись по коридорам замка, как тени, подкрадывающиеся к нему самому.

Каменные своды подземелья встретили его глухим молчанием и сыростью. Здесь, под толщей земли, он искал уединение — место, где не достанут упрёки памяти. Дотянувшись до стены, он нашёл факел, и огонь робко разогнал полутьму, обнажая знакомую картину: массивный стол, нагромождённый книгами и свитками, среди которых смешались древние тайны и забытые знания.

Баэльран подошёл ближе. Его взгляд скользил по страницам, покрытым мелкими, выцветшими от времени знаками. Но каждая попытка сосредоточиться разбивалась о воспоминания. Перед глазами вспыхивал образ Аишалин: её пронзительный взгляд, полный ненависти, и её тело — теперь холодное, безжизненное. Эта картина горела в его сознании огнём, что невозможно потушить.

Его рука натолкнулась на что-то чужеродное: свёрток, спрятанный глубоко в углу, среди книг и пыльных свитков. Внимание Баэльрана приковала его ветхая обёртка, покрытая толстым слоем пыли и едва различимыми следами копоти. Это нечто выглядело так, будто его не трогали века. Сердце забилось быстрее — от любопытства или тревоги, он не мог сказать. Осторожно, как будто свёрток мог рассыпаться в прах от одного неосторожного движения, Баэльран развернул его.

Старый пергамент трещал под его пальцами. На его лице отразилась смесь недоумения и настороженности, когда он разглядел первые строки. Письмена, выведенные неуверенной рукой, выглядели так, будто они скрывают что-то большее, чем просто слова. Пыльные символы тускло блестели в свете свечей, и казалось, будто они шептали ему что-то, обвивая его разум.

На первый взгляд, это могло показаться ещё одним из тех бессмысленных предсказаний, которые веками переполняли архивы дворца. Легенды и мифы, которыми пользовались, чтобы укрепить трон или запугать народ. Но стоило Баэльрану углубиться в текст, как его уверенность начала рушиться.

Слова на пергаменте были пропитаны такой силой, что вцепились в Баэльрана, как острые когти. Откровения дракона Киизаса оживали перед его глазами, их значение становилось всё более ясным. С каждым мгновением сердце ускоряло свой ритм, а ладони покрывались холодным потом.

— Нет… — шёпот сорвался с его губ, хриплый и почти умоляющий. Он вглядывался в строки, но хотел лишь одного — перестать понимать их.

Ужас сковал его. Власть, которой он обладал, вновь казалась эфемерной, готовой исчезнуть в миг. В голове зазвенел страх; это было не просто пророчество, а воплощение угрозы.

Руки Баэльрана, которые он прежде держал спокойными даже в самых сложных ситуациях, теперь дрожали. Его пальцы сжимали свиток, оставляя на нём заломы. Мгновение — и он поднёс пергамент ближе к свече. Пламя медленно, но неумолимо охватило края. Баэльран наблюдал, как огонь пожирал каждую букву, каждую строчку, но вместо облегчения на его лице отражалась мрачная решимость.

— Я поступил правильно, — прошептал он. Он говорил сам себе, словно искал утешение в этом мучительном признании. — Это должно исчезнуть. Я не допустил, чтобы разрушение коснулось того, что строилось так долго.

Но даже в его собственных словах затаился шёпот сомнений. Глубоко внутри его терзала мысль, что всё это — лишь временное успокоение, сладкая оболочка, скрывающая горькую правду. Угроза приближалась, и она была ближе, чем когда-либо. Страх охватывал его, дразня его эго и заставляя каждую клеточку тела дрожать в ожидании надвигающейся бурной волны.

Собравшись с мыслями, он вышел из своего укрытия и шагнул в тёмные коридоры дворца. Каждый уголок казался пропитанным напряжением, и его шаги отдавались эхом. Ночь за пределами дворца была особенно тёмной, а сердце Баэльрана било тревогу, будто предупреждая о надвигающемся шторме. Подступало восстание, и он осознавал, что каждый его шаг лишь приближает неизбежное.

Когда он дошёл до дворцовой страже, его голос прозвучал резко:

— Усилить патрули. Следить за каждым. Сообщайте обо всех странных жителях. Любой, кто кажется подозрительным, должен быть арестован и доставлен в замок. Живым.

Страж кивнул, но Баэльран знал, что одних приказов недостаточно, чтобы подавить страх, разрастающийся в его сердце. С каждым мгновением образ свитка в огне вновь и вновь всплывал в его сознании. Уничтожить его оказалось недостаточно. Слова пророчества еще продолжали жить в его мыслях.

Он остановился у окна, ощущая, как холод камня пробирается по его ладоням, доходя до самой души. Его взгляд скользнул по ночному пейзажу — столица дремала, но с каждым мигом нарастала напряжённость из-за грядущего.

Он должен сохранить власть. Даже если для этого придётся утопить Галерен в крови.