Неточные совпадения
— Ах… да… — протянул
князь, и затем он лениво встал и
начал переодеваться из широкого пальто во фрак.
Князь сидел на креслах, закинув голову назад. Лицо его имело какое-то мечтательное выражение; лицо же княгини, напротив, и на этот раз опять осенилось облаком тайного неудовольствия. Муж и жена, оставшись с глазу на глаз, чувствовали необходимость
начать между собой какой-нибудь разговор, но о чем именно — не знали.
Князь, впрочем, заговорил первый.
— Книжка эта довольно толстая… — продолжал
князь и, не откладывая времени, встал и взял со стола одну из книг. — Я думаю, мы можем и
начать! — повторил он.
Князь принялся, наконец, читать. Елена стала слушать его внимательно. Она все почти понимала и только в некоторых весьма немногих местах останавливала
князя и просила его растолковать ей. Тот принимался, но по большей части путался,
начинал говорить какие-то фразы, страшно при этом конфузился: не оставалось никакого сомнения, что он сам хорошенько не понимал того, что говорил.
— А черт его знает, у кого он был! — сказал с сердцем
князь, и вообще, как видно было, весь этот разговор
начинал ему становиться скучным и неприятным.
— Там, в столовой,
князя Василья Петровича Григорова сынок, —
начал он, как бы донося почтенному ареопагу, — другую бутылку портвейну пьет.
— Всем,
начиная с своей подлой рожи до своих подлых мыслей! — сказал
князь.
Не прошло еще и десяти минут после того, как кучер уехал, а
князь уже
начал прислушиваться к малейшему шуму в коридоре, и потом, как бы потеряв всякую надежду, подошел к револьверу, вынул его, осмотрел и зарядил.
— К-х-ха! — откашлянулся ей в ответ Елпидифор Мартыныч. — Времена вот какие-с!.. —
начал он самой низкой октавой и как бы читая тайные мысли своей собеседницы. — Сорок лет я лечил у
князей Григоровых, и вдруг негоден стал!..
— Нет-с, я не к тому это сказал, —
начал он с чувством какого-то даже оскорбленного достоинства, — а говорю потому, что мать мне прямо сказала: «Я, говорит, дело с
князем затею, потому что он не обеспечивает моей дочери!»
Посидев еще несколько времени, больше из приличия, она
начала, наконец, прощаться и просила княгиню передать мужу, чтобы тот не медля к ней приехал по одному очень важному для него делу; но, сходя с лестницы, Анна Юрьевна встретила самого
князя.
Елена все это время полулежала в гостиной на диване: у нее страшно болела голова и на душе было очень скверно. Несмотря на гнев свой против
князя, она
начинала невыносимо желать увидеть его поскорей, но как это сделать: написать ему письмо и звать его, чтобы он пришел к ней, это прямо значило унизить свое самолюбие, и, кроме того, куда адресовать письмо? В дом к
князю Елена не решалась, так как письмо ее могло попасться в руки княгини; надписать его в Роше-де-Канкаль, — но придет ли еще туда
князь?
— Я там поселюсь, —
начала Анна Юрьевна, обращаясь к гостям своим, — и буду кататься по свибловским полям на моих милых конях, или, как
князь называет их, моих бешеных львах, — чудесно!
Когда он завез Елену домой, то Елизавета Петровна, уже возвратившаяся и приведшая себя в порядок,
начала его убедительно упрашивать, чтобы он остался у них отужинать.
Князь согласился. Елена за ужином ничего не ела.
— Ах, боже мой! Виноват, и забыл совсем! Она прислала вам письмо, — проговорил тот, вынимая из бумажника письмо и подавая его
князю, который с недовольным видом
начал читать его.
Когда стакана по два, по три было выпито и барон уже покраснел в лице, а
князь еще и больше его, то сей последний, развалясь на диване,
начал как бы совершенно равнодушным голосом...
— Совершенно такие существуют! — отвечал
князь, нахмуривая брови: ему было уже и досадно, зачем он открыл свою тайну барону, тем более, что,
начиная разговор,
князь, по преимуществу, хотел передать другу своему об Елене, о своих чувствах к ней, а вышло так, что они все говорили о княгине.
Княгиня действительно послала за Елпидифором Мартынычем не столько по болезни своей, сколько по другой причине: в
начале нашего рассказа она думала, что
князь идеально был влюблен в Елену, и совершенно была уверена, что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из дому княгиня объясняла тем, что он в самом деле, может быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе с Еленой книги, философствуют о разных возвышенных предметах, но никак не больше того.
Ей казалось, что он тогда, по необходимости, будет больше бывать дома и не станет каждый день скакать в Москву для свидания с предметом своей страсти, а таким образом мало-помалу и забудет Елену; но, по переезде на дачу,
князь продолжал не бывать дома, — это уже
начинало княгиню удивлять и беспокоить, и тут вдруг она узнает, что Елена не только что не в Москве, но даже у них под боком живет: явно, что
князь просто возит ее за собой.
Родившись и воспитавшись в строго нравственном семействе, княгиня, по своим понятиям, была совершенно противоположна Елене: она самым искренним образом верила в бога, боялась черта и грехов, бесконечно уважала пасторов; о каких-либо протестующих и отвергающих что-либо мыслях княгиня и не слыхала в доме родительском ни от кого; из бывавших у них в гостях молодых горных офицеров тоже никто ей не говорил ничего подобного (во время девичества княгини отрицающие идеи не коснулись еще наших военных ведомств): и вдруг она вышла замуж за
князя, который на другой же день их брака
начал ей читать оду Пушкина о свободе […ода Пушкина о свободе — ода «Вольность», написанная в 1817 году и распространившаяся вскоре в множестве списков.
День был превосходнейший. Барон решительно наслаждался и природой, и самим собой, и быстрой ездой в прекрасном экипаже; но
князь, напротив, вследствие утреннего разговора с женой, был в каком-то раздраженно-насмешливом расположении духа. Когда они, наконец, приехали в Москву, в Кремль, то барон всеми редкостями кремлевскими
начал восхищаться довольно странно.
В Троицком трактире барон был поставлен другом своим почти в опасное для жизни положение: прежде всего была спрошена ботвинья со льдом; барон страшно жаждал этого блюда и боялся; однако,
начал его есть и с каждым куском ощущал блаженство и страх; потом
князь хотел закатить ему двухдневалых щей, но те барон попробовал и решительно не мог есть.
— Как это было глупо вчера с вашей стороны, —
начал князь, — прислать вдруг горничную сказать нам, как школьникам, чтобы не шумели и тише разговаривали!..
— Ваши страдания, поверьте вы мне, слишком для меня тяжелы! —
начал князь, и от душевного волнения у него даже пересохло во рту и голос прервался, так что он принужден был подойти к стоявшему на столе графину с водой, налил из него целый стакан и залпом выпил его.
По странному стечению обстоятельств, барон в эти минуты думал почти то же самое, что и княгиня: в
начале своего прибытия в Москву барон, кажется, вовсе не шутя рассчитывал составить себе партию с какой-нибудь купеческой дочкой, потому что, кроме как бы мимолетного вопроса
князю о московском купечестве, он на другой день своего приезда ни с того ни с сего обратился с разговором к работавшему в большом саду садовнику.
Через полчаса из большого флигеля пришел лакей и доложил
князю, что гости
начали съезжаться.
Наконец, явилась и Елена, по обыкновению, с шиком одетая, но — увы! — полнота ее талии была явно заметна, и это, как кажется, очень сильно поразило княгиню, так что она при виде Елены совладеть с собой не могла и вся вспыхнула, а потом торопливо
начала хлопотать, чтобы устроить поскорее танцы, в которых и разделились таким образом: княгиня стала в паре с бароном,
князь с Еленой, г-жа Петицкая с своим Архангеловым, а Анна Юрьевна с Миклаковым.
— А я к вам опять насчет
князя, —
начал он с полуулыбкой.
На Елпидифора Мартыныча Анна Юрьевна на этот раз не рассердилась: она
начинала уже верить, что он в самом деле передает ей все это из расположения к
князю и к Елене.
— Ну так вот что! —
начала она после короткого молчания. — Вы скажите этой старушонке Жиглинской, — она ужасно, должно быть, дрянная баба, — что когда у дочери ее будет ребенок, то
князь, конечно, его совершенно обеспечит.
Князь после того пошел к Жиглинским. Насколько дома ему было нехорошо, неловко, неприветливо, настолько у Елены отрадно и успокоительно. Бедная девушка в настоящее время была вся любовь: она только тем день и
начинала, что ждала
князя. Он приходил… Она сажала его около себя… клала ему голову на плечо… по целым часам смотрела ему в лицо и держала в своих руках его руку.
Елена, с самого
начала этой сцены больше и больше изменявшаяся в лице, наконец, тоже встала и прямо взяла
князя за руку.
С тех пор, как
князь стал присылать к ним деньги, Елизавета Петровна сделалась очень нежна с дочерью и
начала постоянно беспокоиться об ее здоровье.
— Поди, отдай это письмо
князю!.. —
начала она приказывать той. — Непременно отдай ему в руки сама и скажешь ему, что это письмо от Елены Николаевны, а что Елизавета Петровна приказала-де вам на словах сказать, чтобы вы очень не беспокоились и пожаловали бы к нам сегодня, — поняла ты меня?
Елена проворно вышла, прошла весь большой сад, всю Каменку, но ни в
начале ее, ни в конце не нашла
князя. Шедши, она встречала многих мужчин и, забыв всякую осторожность, ко всем им обращалась с вопросом...
В конце Каменки Елене почему-то вообразилось, что
князь, может быть, прошел в Свиблово к Анне Юрьевне и, прельщенный каким-нибудь ее пудингом, остался у нее обедать. С этою мыслию она пошла в Свиблово: шла-шла, наконец, силы ее
начали оставлять. Елена увидала на дороге едущего мужика в телеге.
— Извольте-с, —
начал Миклаков. — Во-первых, я должен сказать, что
князь вас любит. Согласны с этим?
— Вот вы с Еленой говорили мне, —
начал князь после первых же слов, — чтобы я разные разности внушил княгине; я остерегся это сделать и теперь получил от нее письмо, каковое не угодно ли вам прочесть!
— Объяснять… —
начал князь с некоторой расстановкой и обдумывая, — чтобы она… разлюбила меня, потому что я не стою того, так как… изменил ей… и полюбил другую женщину!
— Я, собственно, явился к вам… —
начал он, немного запинаясь, — не от себя, а по поручению
князя.
Княгиня
начала почти догадываться, что хочет этим сказать Миклаков, и это еще больше сконфузило ее. «Неужели же
князь этому полузнакомому человеку рассказал что-нибудь?» — подумала она не без удивления.
— Господи, вы уж его и бесчестным человеком
начинаете считать!.. Худого же
князь адвоката за себя выбрал, — проговорила она.
Ее не на шутку
начинали сердить эти злые отзывы Миклакова о
князе. Положим, она сама очень хорошо знала и понимала, что
князь дурно и, может быть, даже нечестно поступает против нее, но никак не желала, чтобы об этом говорили посторонние.
С настоящей минуты она
начала серьезно подумывать, что, в самом деле, не лучше ли ей будет и не легче ли жить на свете, если она разойдется с
князем и уедет навсегда в Петербург к своим родным.
Все эти подозрения и намеки, высказанные маленьким обществом Григоровых барону, имели некоторое основание в действительности: у него в самом деле кое-что начиналось с Анной Юрьевной; после того неприятного ужина в Немецком клубе барон дал себе слово не ухаживать больше за княгиней; он так же хорошо, как и она, понял, что
князь начудил все из ревности, а потому подвергать себя по этому поводу новым неприятностям барон вовсе не желал, тем более, что черт знает из-за чего и переносить все это было, так как он далеко не был уверен, что когда-нибудь увенчаются успехом его искания перед княгиней; но в то же время переменить с ней сразу тактику и
начать обращаться холодно и церемонно барону не хотелось, потому что это прямо значило показать себя в глазах ее трусом, чего он тоже не желал.
— Но зачем же погибать, друг мой милый? Вдумайтесь вы хорошенько и поспокойней в ваше положение, —
начал князь сколь возможно убедительным голосом. — На что вам служба?.. Зачем она вам?.. Неужели я по своим чувствам и по своим средствам, наконец, — у меня ведь, Елена, больше семидесяти тысяч годового дохода, — неужели я не могу обеспечить вас и вашу матушку?
Г-жа Петицкая решительно не знала, как и держать себя:
начать ли бранить
князя или нет? Она, впрочем, слишком не любила его, чтобы удержаться при подобном случае.
— Но это, —
начал князь, все более и более теряясь, — по нашим даже русским законам совершенно невозможно; ты этим подведешь под ответственность и неприятности себя и ребенка!
Умаслив таким образом старуху, Елпидифор Мартыныч поехал к Елене, которая в это время забавлялась с сыном своим, держа его у себя на коленях.
Князь сидел невдалеке от нее и почти с пламенным восторгом смотрел на малютку; наконец, не в состоянии будучи удержаться, наклонился, вынул ножку ребенка из-под пеленки и
начал ее целовать.
Князь и ту
начал целовать.