Неточные совпадения
Лицо, которому он
желал или находил нужным льстить, никогда
не чувствовало, что он ему льстит; напротив
того, все слова его казались ему дышащими правдою и даже некоторою строгостью.
Мне больше всех из них противны их лучшие люди, их передовые; и для этого-то сорта людей (кровью сердце обливается при этой мысли) отец готовил меня, а между
тем он был, сколько я помню, человек
не глупый, любил меня и, конечно,
желал мне добра.
— Да, но ко мне почему-то
не зашла; о тебе только спросила… — Слова эти княгиня тоже заметно старалась произнести равнодушно; но все-таки они у ней вышли как-то суше обыкновенного. — Очень уж тебя ждали здесь все твои любимые дамы! — присовокупила она, улыбаясь и как бы
желая тем скрыть
то, что думала.
Ограниченность применения женского труда в
ту эпоху в России вынуждала девушек стремиться к получению преимущественно педагогического и медицинского образования.] мать очень мало понимала и гораздо больше бы
желала, чтобы она вышла замуж за человека с обеспеченным состоянием, или, если этого
не случится, она, пожалуй,
не прочь бы была согласиться и на другое, зная по многим примерам, что в этом положении живут иногда гораздо лучше, чем замужем…
Елена все это время полулежала в гостиной на диване: у нее страшно болела голова и на душе было очень скверно. Несмотря на гнев свой против князя, она начинала невыносимо
желать увидеть его поскорей, но как это сделать: написать ему письмо и звать его, чтобы он пришел к ней, это прямо значило унизить свое самолюбие, и, кроме
того, куда адресовать письмо? В дом к князю Елена
не решалась, так как письмо ее могло попасться в руки княгини; надписать его в Роше-де-Канкаль, — но придет ли еще туда князь?
Барон мало
того, что в Михайле Борисовиче потерял искреннейшим образом расположенного к нему начальника, но, что ужаснее всего для него было, — на место Бахтулова назначен был именно
тот свирепый генерал, которого мы видели у Бахтулова и который на первом же приеме своего ведомства объяснил, что он в подчиненных своих
желает видеть работников, тружеников, а
не друзей.
— Ну, когда
не может, так и сиди там себе! — сказал князь резко, и вместе с
тем очень ясно было видно, до какой степени он сам хорошо сознавал, что ему следовало съездить к старушке, и даже
желал того, но все-таки
не мог этого сделать по известной уже нам причине.
У Григоровых Елпидифор Мартыныч решился на этот раз повести себя немножко сурово и сердито,
желая дать им понять, что его нельзя так третировать:
то поди вон,
то пожалуй к нам, — и на первых порах выдержал эту роль; попав сначала случайно в мужской флигель и
не найдя там никого, кроме лакея, он строго спросил его...
—
Тем, что мы горничной, я думаю,
не желаем в доме иметь с такими милыми качествами, а вы хотите, чтобы у вас жена была такая.
Тем более, что он в нее был прежде влюблен так, что она даже
не желала его приезда к ним в Москву именно из опасения, что он будет ухаживать за ней; а теперь — пусть ухаживает!
— Я всегда такой!.. — отвечал князь: его, по преимуществу, бесило
то, что он
не мог чувствовать так, как бы он
желал и как бы должен был чувствовать!
— До свиданья! — сказал и Миклаков, и хоть по выражению лица его можно было заключить о его желании побеседовать еще с князем, однако он ни одним звуком
не выразил
того, имея своим правилом никогда никакого гостя своего
не упрашивать сидеть у себя долее, чем сам
тот желал: весело тебе, так сиди, а скучно — убирайся к черту!.. По самолюбию своему Миклаков был демон!
— Быть вашим судьей!.. — повторил
тот хоть и комически, но
не без некоторого, кажется, чувства самодовольства. — Прежде всего-с я
желал бы знать, что признает ли, например, Елена Николаевна некоторое нравственное право за мотивами, побуждающими князя известным образом действовать и чувствовать?
— Тут вам нечего ни
желать, ни опасаться, потому что из всего этого, если
не выйдет для вас некоторой пользы,
то во всяком случае
не будет никакого вреда: мне вчерашний день князь прочел ваше письмо к нему, которым вы просите его возвратить вам любовь его.
Все эти подозрения и намеки, высказанные маленьким обществом Григоровых барону, имели некоторое основание в действительности: у него в самом деле кое-что начиналось с Анной Юрьевной; после
того неприятного ужина в Немецком клубе барон дал себе слово
не ухаживать больше за княгиней; он так же хорошо, как и она, понял, что князь начудил все из ревности, а потому подвергать себя по этому поводу новым неприятностям барон вовсе
не желал,
тем более, что черт знает из-за чего и переносить все это было, так как он далеко
не был уверен, что когда-нибудь увенчаются успехом его искания перед княгиней; но в
то же время переменить с ней сразу тактику и начать обращаться холодно и церемонно барону
не хотелось, потому что это прямо значило показать себя в глазах ее трусом, чего он тоже
не желал.
Усматривая из настоящего случая, до какой степени я иначе понимала мою обязанность против
того, как вы, вероятно, ожидали, я, к великому моему сожалению, должна просить вас об увольнении меня от настоящей должности, потому что, поступая так, как вы
того желаете, я буду насиловать мою совесть, а действуя по собственному пониманию, конечно, буду
не угодна вам».
— Да-с, прекрасно!.. — возразила ему с запальчивостью Елена. — Это было бы очень хорошо, если бы вы весь ваш доход делили между бедными, и я с удовольствием бы взяла из них следующую мне часть; но быть в этом случае приятным исключением я
не желаю, и
тем более, что я нисколько
не нуждалась в ваших деньгах: я имела свои средства!
— Вот в том-то и дело; я никак
не желаю, чтобы он жил под русскими законами… Ты знаешь, я никогда и ни на что
не просила у тебя денег; но тут уж буду требовать, что как только подрастет немного наш мальчик,
то его отправить за границу, и пусть он будет лучше каким-нибудь кузнецом американским или английским фермером, но только
не русским.
— Право,
не знаю! — отвечал
тот, пожимая плечами. —
Желаю, чтобы было сделано, как везде это делается.
Вопрос этот опять очень смутил Миклакова: от княгини он
не хотел бы ничего скрывать и в
то же время при г-же Петицкой
не желал ничего говорить.
— Вы как-то просили меня прочесть вам мои сочинения, — все это вздор, они
не стоят
того, а вот я лучше
желаю, чтобы вы прочли
то, что я собственно для вас написал. Можно вам передать это?
И с этими словами Елпидифор Мартыныч встряхнул перед глазами своих слушателей в самом деле дорогую бобровую шапку Оглоблина и вместе с
тем очень хорошо заметил, что рассказом своим нисколько
не заинтересовал ни князя, ни Елену; а потому, полагая, что, по общей слабости влюбленных, они снова
желают поскорее остаться вдвоем, он
не преминул тотчас же прекратить свое каляканье и уехать.
Условившись таким образом с Севастьяном, Николя принялся сочинять письмо и сидел за этой работой часа два: лоб его при этом неоднократно увлажнялся потом; листов двенадцать бумаги было исписано и перервано; наконец, он изложил
то, что
желал, и изложение это
не столько написано было по-русски, сколько переведено дурно с французского...
— Ты, разумеется, — заговорил он, опять усмехаясь немного и как бы
желая в этом случае предупредить Елену, —
не преминешь сочинить мне за
то сцену, но что же делать: чувствовать иначе, как я чувствую, я
не могу…
— Я вовсе
не хочу жены моей сажать в тюрьму! — возразил князь. — И если бы
желал чего, так это единственно, чтобы
не видеть
того, что мне тяжело видеть и чему я
не желаю быть свидетелем.
— Но вы ошибаетесь, — продолжал князь. — Никакой ваш ответ
не может оскорбить меня, или, лучше сказать, я
не имею даже права оскорбляться на вас: к кому бы вы какое чувство ни питали, вы совершенно полновластны в
том!.. Тут только одно: о вашей любви я получил анонимное письмо, значит, она сделалась предметом всеобщей молвы; вот этого, признаюсь, я никак
не желал бы!..
— Оттого, что вовсе
не то чувствует, — продолжал насмешливо Миклаков. — И в душе, вероятно, весьма бы
желал, как указано в Домострое, плеткой даже поучить вас!..
Подчиняясь суровой воле мужа, который, видимо, отталкивал ее от себя, княгиня хоть и решилась уехать за границу и при этом очень
желала не расставаться с Миклаковым,
тем не менее, много думая и размышляя последнее время о самой себе и о своем положении, она твердо убедилась, что никогда и никого вне брака вполне любить
не может, и мечты ее в настоящее время состояли в
том, что Миклаков ей будет преданнейшим другом и, пожалуй, тайным обожателем ее, но и только.
— Но в минуты ревности я, может быть, тебя и презираю, — я
не скрою
того!.. Может быть, даже убить бы тебя
желала, чего я в спокойном состоянии, как сам ты, конечно, уверен,
не желаю…
Все это барон обдумывал весь вечер и всю бессонную ночь, которую провел по приезде от князя, и, чтобы
не томить себя долее, он решился на другой же день переговорить об этом с Анной Юрьевной и прямо высказать ей, что если она
не желает освятить браком их отношений,
то он вынужденным находится оставить ее навсегда.
— На пистолетах ж! Я
желаю на пистолетах!.. Они ж у меня и есть! — отвечал
тот и, сходя в свою спальню, вынес оттуда пару отличных пистолетов. —
Не угодно ли вам видеть их? — проговорил он, подавая пистолеты Николя, который с видом знатока осмотрел их внимательно.
— Так как эмигранты теперь уже получили помощь,
то эти деньги я
не желаю отправлять в Париж; иначе, они там получатся, сейчас же раздадутся по рукам и проживутся. Лучше мы будем помогать из них постепенно, когда кто-нибудь из эмигрантов снова впадет в бедность…
— Я
не то, чтоб был посторонний ей человек: она говорила, что любит меня, но что все-таки
желает остаться верна своему долгу.
— Возвращается-с; и так как я вовсе
не желаю, чтобы про меня говорили, что я всюду следую по пятам княгини,
то и уезжаю отсюда.
— Вот как!.. Что ж, это и хорошо! — произнес Елпидифор Мартыныч, а сам с собой в это время рассуждал: «Князь холодно встретился с супругой своей, и причиной
тому, конечно, эта девчонка негодная — Елена, которую князь, видно, до сих пор еще
не выкинул из головы своей», а потому Елпидифор Мартыныч решился тут же объяснить его сиятельству, что она совсем убежала к Жуквичу, о чем Елпидифор Мартыныч
не говорил еще князю,
не желая его расстраивать этим.
— Этого я
не знаю!.. Вам самим лучше это знать! — подхватила Елена. — Во всяком случае, — продолжала она настойчиво, — я
желаю вот чего: напишите вы господам эмигрантам, что ежели они действительно нуждаются, так пусть напечатают в какой-нибудь честной, серьезной газете парижской о своих нуждах и назначат адрес, кому бы мы могли выдать новую помощь; а вместе с
тем они пояснили бы нам, что уже получили помощь и в каком именно размере,
не упоминая, разумеется, при этом наших имен.
— Прежде всего-с, — продолжал полковник, — я должен вам сказать, что я вдовец… Дочерей у меня две… Я очень хорошо понимаю, что никакая гувернантка
не может им заменить матери, но
тем не менее
желаю, чтобы они твердо были укреплены в правилах веры, послушания и нравственности!.. Дочерям-с моим предстоит со временем светская, рассеянная жизнь; а свет, вы знаете, полон соблазна для юных и неопытных умов, — вот почему я хотел бы, чтоб дочери мои закалены были и, так сказать, вооружены против всего этого…
Елена начинала приходить почти в бешенство, слушая полковника, и готова была чем угодно поклясться, что он
желает дать такое воспитание дочерям с единственною целью запрятать их потом в монастырь, чтобы только
не давать им приданого. Принять у него место она находила совершенно невозможным для себя,
тем более, что сказать ему, например, о своем незаконнорожденном ребенке было бы просто глупостью с ее стороны.
— Оттого, что я сама
не знаю
тех убеждений, которые вы
желаете, чтобы я внушала дочерям вашим.
— Ваш аттестат, по крайней мере, с такой прекрасной отметкой о вашей нравственности, говорит совершенно противное; но если бы даже это и было так,
то я,
желая немножко строгой морали для моих дочерей, вовсе
не хочу стеснять
тем вашей собственной жизни!..
Князь начал после
того себе гладить грудь, как бы
желая тем утишить начавшуюся там боль; но это
не помогало: в сердце к нему, точно огненными когтями, вцепилась мысль, что были минуты, когда Елена и сын его умирали с голоду, а он и думать о
том не хотел; что, наконец, его Елена, его прелестная Елена, принуждена была продать себя этому полуживотному Оглоблину.
— Вольтер-с перед смертию покаялся […перед смертью покаялся. —
Желая получить право на захоронение своего праха, Вольтер за несколько месяцев до своей смерти, 29 февраля 1778 года, написал: «Я умираю, веря в бога, любя моих друзей,
не питая ненависти к врагам и ненавидя суеверие».], а эта бабенка
не хотела сделать
того! — присовокупил Елпидифор Мартыныч, знаменательно поднимая перед глазами Миклакова свой указательный палец.