Неточные совпадения
— Не смею входить в
ваши расчеты, — начала она с расстановкою и ударением, — но, с своей стороны, могу сказать только одно, что дружба, по-моему, не должна выражаться на одних словах, а доказываться и на
деле: если вы действительно не в состоянии будете поддерживать
вашего сына в гвардии, то я буду его содержать, — не роскошно, конечно, но прилично!.. Умру я, сыну моему будет поставлено это в первом пункте моего завещания.
— А вот, кстати, — начал Павел, — мне давно вас хотелось опросить: скажите, что значил, в первый
день нашего знакомства, этот разговор
ваш с Мари о том, что пишут ли ей из Коломны, и потом она сама вам что-то такое говорила в саду, что если случится это — хорошо, а не случится — тоже хорошо.
— Завтрашний день-с, — начал он, обращаясь к Павлу и стараясь придать как можно более строгости своему голосу, — извольте со мной ехать к Александре Григорьевне… Она мне все говорит: «Сколько, говорит, раз сын
ваш бывает в деревне и ни разу у меня не был!» У нее сын ее теперь приехал, офицер уж!.. К исправнику тоже все дети его приехали; там пропасть теперь молодежи.
— Что ж вам за
дело до людей!.. — воскликнул он сколь возможно более убедительным тоном. — Ну и пусть себе судят, как хотят! — А что, Мари, скажите, знает эту грустную
вашу повесть? — прибавил он: ему давно уже хотелось поговорить о своем сокровище Мари.
— Не толще, чем у
вашего папеньки. Я бочки делаю, а он в них вино сыропил, да разбавлял, — отвечал Макар Григорьев, от кого-то узнавший, что отец Салова был винный откупщик, — кто почестнее у этого
дела стоит, я уж и не знаю!.. — заключил он многознаменательно.
— Я не знаю, как у других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти люди работают на пользу
вашу и мою, а потому вот в чем
дело: вы были так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году, а остальные двести пятьдесят — в следующем, а потом уж я из своих трудов буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума сойду от мысли, что человек, работавший на меня — как лошадь, — целый
день, не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же
день велеть купить говядины для всех.
Дедушка
ваш… форсун он этакий был барин, рассердился наконец на это, призывает его к себе: «На вот, говорит, тебе, братец, и сыновьям твоим вольную; просьба моя одна к тебе, — не приходи ты больше ко мне назад!» Старик и сыновья ликуют; переехали сейчас в город и заместо того, чтобы за
дело какое приняться, — да, пожалуй, и не умеют никакого
дела, — и начали они пить, а сыновья-то, сверх того, начали батьку бить: давай им денег! — думали, что деньги у него есть.
— Господин вы наш и повелитель, позвольте вам пожелать всякого счастья и благополучья на все
дни вашей жизни и позвольте мне напутствие на дорогу сказать.
«Мадам,
ваш родственник, — и он при этом почему-то лукаво посмотрел на меня, —
ваш родственник написал такую превосходную вещь, что до сих пор мы и наши друзья в восторге от нее; завтрашний
день она выйдет в нашей книжке, но другая его вещь встречает некоторое затруднение, а потому напишите
вашему родственнику, чтобы он сам скорее приезжал в Петербург; мы тут лично ничего не можем сделать!» Из этих слов ты поймешь, что сейчас же делать тебе надо: садись в экипаж и скачи в Петербург.
— Ну-с, — подхватил Вихров, — вы говорили, что губернатор хотел мне все
дела эти передать, и я обстою раскольников от
ваших господ чиновников…
«Очень-с рад, говорит, что вы с таким усердием приступили к
вашим занятиям!» Он, конечно, думает, что в этом случае я ему хочу понравиться или выслужить Анну в петлицу, и велел мне передать весь комитет об раскольниках, все
дела об них; и я теперь разослал циркуляр ко всем исправникам и городничим, чтобы они доставляли мне сведения о том, какого рода в их ведомстве есть секты, о числе лиц, в них участвующих, об их ремеслах и промыслах и, наконец, характеристику каждой секты по обрядам ее и обычаям.
— Ну-с, извините, я должен вас оставить! — проговорил он. — Мне надо по моим
делам и некогда слушать
ваши бездельные разговоры. Иларион, вероятно, скоро приедет. Вихров, я надеюсь, что вы у меня сегодня обедаете и на целый
день?
«До сведения моего дошло, что в деревне Вытегре крестьянин Парфен Ермолаев убил жену, и преступление это местною полициею совершенно закрыто, а потому предписываю
вашему высокоблагородию немедленно отправиться в деревню Вытегру и произвести строжайшее о том исследование.
Дело сие передано уже на рассмотрение уездного суда».
— Помилуйте,
ваше высокоблагородие, — заговорили они все в один голос, — и то уж мы с ними намаялись: тот раз по их
делу таскали-таскали, теперь тоже требуют.
— Самый он-с, — отвечал откровенно и даже как бы с некоторым удовольствием малый. — Меня,
ваше благородие, при том
деле почесть что и не спрашивали: «Чем, говорит, жена твоя умерла? Ударом?» — «Ударом», — говорю; так и порешили
дело!
— Да где,
ваше высокоблагородие, пробывал?.. Где
день, где ночь!
— А в том,
ваше высокоблагородие, что по инструкции их каждый
день на двор выпускают погулять; а у нас женское отделение все почесть на двор выходит, вот он и завел эту методу: влезет сам в окно да баб к себе, арестанток, и подманивает.
— Вы бы гораздо лучше сделали, если бы попросили на это
дело какого-нибудь другого чиновника: я в службе мнителен и могу очень повредить
вашему брату, — сказал он.
—
Дела вашего, — начал он, — я по закону не имею права останавливать и сейчас же уезжаю в самое имение, чтобы обследовать все
ваши действия, как опекуна.
— В самой
деле жена у
вашего опекуна родит? — спросил он, предполагая, что Клыков и это солгал ему.
—
Дело,
ваше благородие, привез к вам, — сказал тот, входя к нему в комнату.
Вихров взял из рук солдата предписание, в котором очень коротко было сказано: «Препровождая к
вашему благородию
дело о поимке в Новоперховском уезде шайки разбойников, предписываю вам докончить оное и представить ко мне в самом непродолжительном времени обратно».
— Ни за что,
ваше высокопревосходительство! — воскликнул Захаревский. — Если бы я виноват был тут, — это
дело другое; но я чист, как солнце. Это значит — прямо дать повод клеветать на себя кому угодно.
—
Ваше превосходительство,
дело об опекунстве Клыкова, говорят, переследовали?
— Я журнала их о предании вас суду не пропустил, — начал прокурор. — Во-первых, в
деле о пристрастии
вашем в допросах спрошены совершенно не те крестьяне, которых вы спрашивали, — и вы, например, спросили семьдесят человек, а они — троих.
В
деле аки бы
ваших сношений через становую приставшу с раскольниками есть одно только голословное письмо священника; я и говорю, что прежде, чем предавать человека суду, надо обследовать все это законным порядком; они не согласились, в то же присутствие постановили, что они приведут в исполнение прежнее свое постановление, а я, с своей стороны, донесу министру своему.
— Я
вашего батюшки не вижу, — сказал он, в самом
деле заметив, что он до сих пор еще не видал старика.
«
Ваше превосходительство! — писала она своим бойким почерком. — Письмо это пишет к вам женщина, сидящая
день и ночь у изголовья
вашего умирающего родственника. Не буду описывать вам причину его болезни; скажу только, что он напуган был выстрелом, который сделал один злодей-лакей и убил этим выстрелом одну из горничных».
—
Ваше превосходительство, — говорила старушка. — мне никакого сладу с ним нет! Прямо без стыда требует: «Отдайте, говорит, маменька, мне состояние
ваше!» — «Ну, я говорю, если ты промотаешь его?» — «А вам, говорит, что за
дело? Состояние у всех должно быть общее!» Ну, дам ли я, батюшка, состояние мое, целым веком нажитое, — мотать!
— Три раза, канальи, задевали, сначала в ногу, потом руку вот очень сильно раздробило, наконец, в животе пуля была; к тяжелораненым причислен, по первому разряду, и если бы не эта девица Прыхина, знакомая
ваша, пожалуй бы, и жив не остался:
день и ночь сторожила около меня!.. Дай ей бог царство небесное!.. Всегда буду поминать ее.
— А что,
ваше превосходительство, Кошка [Кошка Петр — матрос флотского экипажа, участник почти всех вылазок во время Севастопольской обороны 1854—1855 годов, приобретший храбростью легендарную славу; умер около 1890 года.] этот — очень храбрый матрос? — спросил он Эйсмонда как бы из любопытства, а в самом
деле с явно насмешливою целью.
— Нет, даже легко!.. Легко даже! — воскликнул Вихров и, встав снова со стула, начал ходить по комнате. — Переносить долее то, что я переносил до сих пор, я не могу!.. Одна глупость моего положения может каждого свести с ума!.. Я, как сумасшедший какой, бегу сюда каждый
день — и зачем? Чтобы видеть
вашу счастливую семейную жизнь и мешать только ей.
— У вас-то, по
вашему железнодорожному
делу, я думаю, больше смысла, — проговорил он.
— Да, — продолжал Абреев, — но я вынужден был это сделать: он до того в
делах моих зафантазировался, что я сам мог из-за него подпасть серьезной ответственности, а потому я позвал его к себе и говорю: «Николай Васильич, мы на стольких пунктах расходимся в наших убеждениях, что я решительно нахожу невозможным продолжать нашу совместную службу!» — «И я, говорит, тоже!» — «Но, — я говорю, — так как я сдвинул вас из Петербурга, с
вашего пепелища, где бы вы, вероятно, в это время нашли более приличное
вашим способностям занятие, а потому позвольте вам окупить
ваш обратный путь в Петербург и предложить вам получать лично от меня то содержание, которое получали вы на службе, до тех пор, пока вы не найдете себе нового места!» Он поблагодарил меня за это, взял жалованье за два года даже вперед и уехал…
— Да вам-то что за
дело до этого! — прикрикнул уж на него Плавин. — Если вам кажется некрасиво это, то не глядите и отворачивайтесь, и почем вы знаете, что народу также, может быть, противно и ненавистно видеть, как вы ездите в
ваших колясках; однако он пока не мешает вам этого делать.