Неточные совпадения
Про Еспера Иваныча и
говорить нечего: княгиня для него была святыней, ангелом чистым, пред которым он и подумать ничего грешного не смел; и если когда-то позволил себе смелость в отношении горничной,
то в отношении женщины его круга он, вероятно, бежал бы в пустыню от стыда, зарылся бы навеки в своих Новоселках, если бы только узнал, что она его подозревает в каких-нибудь, положим, самых возвышенных чувствах к ней; и таким образом все дело у них разыгрывалось на разговорах, и
то весьма отдаленных,
о безумной, например, любви Малек-Аделя к Матильде […любовь Малек-Аделя к Матильде.
— А вот, кстати, — начал Павел, — мне давно вас хотелось опросить: скажите, что значил, в первый день нашего знакомства, этот разговор ваш с Мари
о том, что пишут ли ей из Коломны, и потом она сама вам что-то такое
говорила в саду, что если случится это — хорошо, а не случится — тоже хорошо.
— А я и не слыхал,
о чем вы и
говорили, — отвечал
тот плутовато.
—
О, в отношении себя нет! —
говорила та. — Хоть бы с вами, — вы ведь к ней неравнодушны!
— Друг мой!.. — воскликнула Фатеева. — Я никак не могла тогда сказать вам
того! Мари умоляла меня и взяла с меня клятву, чтобы я не проговорилась вам
о том как-нибудь. Она не хотела, как сама мне
говорила, огорчать вас. «Пусть,
говорит, он учится теперь как можно лучше!»
— Вот это хорошо, молись: молитва лучше всяких докторов помогает!.. —
говорил он, а между
тем сам беспрестанно толковал
о Павле с Симоновым.
Все, что он на этот раз встретил у Еспера Иваныча, явилось ему далеко не в прежнем привлекательном виде: эта княгиня, чуть живая, едущая на вечер к генерал-губернатору, Еспер Иваныч, забавляющийся игрушками, Анна Гавриловна, почему-то начавшая вдруг
говорить о нравственности, и наконец эта дрянная Мари, думавшая выйти замуж за другого и в
то же время, как справедливо
говорит Фатеева, кокетничавшая с ним.
— Что же тут нечестного, — произнес Неведомов, — если я
говорю не знаю
о том, на что сама история не дала ответа?
— Отчего же нет? Я видал бродяг и мошенников пообразованнее его, — возразил наивно Салов; вообще, тоном голоса своего и всем
тем, что
говорил о Неведомове он, видимо, старался уронить его в глазах Павла.
Барышня же (или m-lle Прыхина, как узнал, наконец, Павел) между
тем явно сгорала желанием
поговорить с ним
о чем-то интересном и стала уж, кажется, обижаться немножко на него, что он не дает ей для
того случая.
— В нашем споре
о Жорж Занд, — перебил Павел Неведомова, — дело совсем не в
том, — не в разврате и не в целомудрии;
говорить и заботиться много об этом — значит, принимать один случайный факт за сущность дела…
— Ну, что же делать, очень жаль! —
говорил Павел, находя и со своей стороны совершенно невозможным, чтобы она в этом положении появилась на сцене. — До свиданья! — сказал он и ушел опять к Анне Ивановне, которая была уже в шляпке. Он посадил ее на нарочно взятого лихача, и они понеслись на Никитскую. Фатееву Павел в эту минуту совершенно забыл. Впереди у него было искусство и мысль
о том, как бы хорошенько выучить Анну Ивановну сыграть роль Юлии.
Павел вскоре после
того ушел к Неведомову, чтоб узнать от
того, зачем он едет к Троице, и чтоб
поговорить с ним
о собственных чувствованиях и отношениях к m-me Фатеевой. В глубине души он все-таки чувствовал себя не совсем правым против нее.
— Да бог с ним и с его духовной! По векселю и на свою седьмую часть я и без нее получила бы все имение!.. Я об этом ему ни слова и не
говорила! Катишь и священник уж сказали ему
о том.
— Живин! — воскликнул Вихров, узнавая в черно-фрачном господине
того самого Живина, который некогда так восхищался его игрой на фортепьяно и
о котором
говорил ему Салов.
— Приятели даже! — отвечал не без гордости Живин. — Ну и разговорились
о том,
о сем, где, знаешь, я бываю; я
говорю, что вот все с тобою вожусь. Он, знаешь, этак по-своему воскликнул: «Как же,
говорит, ему злодею не стыдно у меня не побывать!»
— Нет, мало! Такой же худой, как и был. Какой учености, братец, он громадной! Раз как-то разговорились мы с ним
о Ватикане. Он вдруг и
говорит, что там в такой-то комнате такой-то образ висит; я сейчас после
того, проехавши в город, в училище уездное, там отличное есть описание Рима, достал, смотрю… действительно такая картина висит!
— Знаю я
то, — начал, в свою очередь, с некоторым ожесточением Живин, — что когда разошелся слух
о твоих отношениях с нею, так этот молодой доктор прямо
говорил всем: «Что ж, —
говорит, — она и со мной целовалась, когда я лечил ее мужа»; чем же это объяснить, каким чувством или порывом?
Вечером у них собралось довольно большое общество, и все больше старые военные генералы, за исключением одного только молодого капитана, который
тем не менее, однако, больше всех
говорил и явно приготовлялся владеть всей беседой. Речь зашла
о деле Петрашевского, составлявшем тогда предмет разговора всего петербургского общества. Молодой капитан по этому поводу стал высказывать самые яркие и сильные мысли.
— Ах, боже мой! Как это возможно! — воскликнул Кононов. — Сделайте милость, слезно вас прошу
о том, не
говорите!
«Очень-с рад,
говорит, что вы с таким усердием приступили к вашим занятиям!» Он, конечно, думает, что в этом случае я ему хочу понравиться или выслужить Анну в петлицу, и велел мне передать весь комитет об раскольниках, все дела об них; и я теперь разослал циркуляр ко всем исправникам и городничим, чтобы они доставляли мне сведения
о том, какого рода в их ведомстве есть секты,
о числе лиц, в них участвующих, об их ремеслах и промыслах и, наконец, характеристику каждой секты по обрядам ее и обычаям.
— Нет,
тот женился уж!.. Теперь,
говорят, другой или третий даже; впрочем, я не знаю этого подробно, — прибавила Юлия, как бы спохватившись, что девушке не совсем идет
говорить о подобных вещах.
Когда Виссарион ушел от него, он окончательно утвердился в этом намерении — и сейчас же принялся писать письмо к Мари, в котором он изложил все, что думал перед
тем, и в заключение прибавлял: «Вопрос мой, Мари, состоит в
том: любите ли вы меня; и не
говорите, пожалуйста, ни
о каких святых обязанностях: всякая женщина, когда полюбит, так пренебрегает ими; не
говорите также и
о святой дружбе, которая могла бы установиться между нами.
Во всем этом разговоре Вихрова по преимуществу удивила смелость Виссариона, с которою
тот говорил о постройке почтового дома. Груня еще прежде
того рассказывала ему: «Хозяин-то наш, вон, почтовый дом строил, да двадцать тысяч себе и взял, а дом-то теперь весь провалился». Даже сам Виссарион, ехавши раз с Вихровым мимо этого дома, показал ему на него и произнес: «Вот я около этого камелька порядком руки погрел!» — а теперь он заверял губернатора, что чист, как солнце.
Груша между
тем, думая, что барин скучает, не преминула сейчас же начать развлекать его своими разговорами. По случаю таких великих дней, она по преимуществу старалась
говорить о божественном.
— Это все Митька, наш совестный судья, натворил: долез сначала до министров,
тем нажаловался; потом этот молодой генерал, Абреев, что ли, к которому вы давали ему письмо, свез его к какой-то важной барыне на раут. «Вот,
говорит, вы
тому, другому, третьему расскажите
о вашем деле…» Он всем и объяснил — и пошел трезвон по городу!.. Министр видит, что весь Петербург кричит, — нельзя ж подобного господина терпеть на службе, — и сделал доклад, что по дошедшим неблагоприятным отзывам уволить его…
— Все со мной разговаривал: «Аленушка,
говорит, что это у нас с барином-то случилось?» У нас, батюшка, извините на
том, слухи были, что аки бы начальство на вас за что-то разгневалось, и он все добивался, за что это на вас начальство рассердилось. «Напиши,
говорит, дура, в деревню и узнай
о том!» Ну, а я где… умею ли писать?
Главное, его беспокоило
то, что
о чем будет с ним
говорить Фатеева?
Понятно, что Клеопатра Петровна
о всех своих сердечных отношениях
говорила совершенно свободно — и вряд ли в глубине души своей не сознавала, что для нее все уже кончено на свете, и если предавалась иногда материальным заботам,
то в этом случае в ней чисто
говорил один только животный инстинкт всякого живого существа, желающего и стремящегося сохранить и обеспечить свое существование.
Никак не ожидая, что Мари сама приедет, Катишь и не
говорила даже Вихрову
о том, что писала к ней.
В последних главах мы с умыслом
говорили несколько подробнее
о сей милой девице для
того, чтобы раскрыть полнее ее добрую душу, скрывавшуюся под столь некрасивой наружностью.
— Я надеюсь, что вы не рассказали вашему мужу
о том, что я вам когда-то
говорил о Мари, — сказал он.
— Хорошо! — отвечала Юлия опять с усмешкою и затем подошла и села около m-me Эйсмонд, чтобы повнимательнее ее рассмотреть; наружность Мари ей совершенно не понравилась; но она хотела испытать ее умственно — и для этой цели заговорила с ней об литературе (Юлия единственным мерилом ума и образования женщины считала
то, что
говорит ли она
о русских журналах и как
говорит).
Вышедши замуж, она день ото дня все больше и больше начинала
говорить о разных отвлеченных и даже научных предметах, и все более и более отборными фразами, и приводила
тем в несказанный восторг своего добрейшего супруга.
— А скажите вот еще: что за народ здесь вообще? Меня ужасно это поражает: во-первых, все
говорят о чем вам угодно, и все, видимо, не понимают
того, что
говорят!
— Опять мужу! — воскликнул Вихров. — Делайте вы все это, но не
говорите, по крайней мере,
о том мне!
—
О, господи! Про какие вы ветхие времена
говорите!.. Ныне не то-с! Надобно являть в себе человека, сочувствующего всем предстоящим переменам, понимающего их, но в
то же время не выпускающего из виду и другие государственные цели, — каков и есть господин Плавин.
— По крайней мере,
те,
о которых мне
говорили, именно показывают, что это чистейший каприз, — оставить службу из-за
того, что там кто-то такой что-то написал или нарисовал… —
говорил Плавин.