Неточные совпадения
— Мне бог привел с первого же раза в правую лопатку ему угодать; а тут он вертеться
стал и
голову мне подставил, — толковал Сафоныч Кирьяну.
Вслед за этой четой скоро наполнились и прочие кресла, так что из дырочки в переднем занавесе видны
стали только как бы сплошь одна с другой примкнутые
головы человеческие.
Павел подумал и сказал. Николай Силыч, с окончательно просветлевшим лицом, мотнул ему еще раз
головой и велел садиться, и вслед за тем сам уже не
стал толковать ученикам геометрии и вызывал для этого Вихрова.
Мари, Вихров и m-me Фатеева в самом деле начали видаться почти каждый день, и между ними мало-помалу
стало образовываться самое тесное и дружественное знакомство. Павел обыкновенно приходил к Имплевым часу в восьмом; около этого же времени всегда приезжала и m-me Фатеева. Сначала все сидели в комнате Еспера Иваныча и пили чай, а потом он вскоре после того кивал им приветливо
головой и говорил...
Героем моим, между тем, овладел страх, что вдруг, когда он
станет причащаться, его опалит небесный огонь, о котором столько говорилось в послеисповедных и передпричастных правилах; и когда, наконец, он подошел к чаше и повторил за священником: «Да будет мне сие не в суд и не в осуждение», — у него задрожали руки, ноги, задрожали даже
голова и губы, которыми он принимал причастие; он едва имел силы проглотить данную ему каплю — и то тогда только, когда запил ее водой, затем поклонился в землю и
стал горячо-горячо молиться, что бог допустил его принять крови и плоти господней!
«Неужели это, шельмец, он все сам придумал в
голове своей? — соображал он с удовольствием, а между тем в нем заговорила несколько и совесть его: он по своим средствам совершенно безбедно мог содержать сына в Москве — и только в этом случае не
стал бы откладывать и сберегать денег для него же.
«Все дяденькино подаренье, а отцу и наплевать не хотел, чтобы тот хоть что-нибудь сшил!» — пробурчал он про себя, как-то значительно мотнув
головой, а потом всю дорогу ни слова не сказал с сыном и только, уж как
стали подъезжать к усадьбе Александры Григорьевны, разразился такого рода тирадой: «Да, вона какое Воздвиженское
стало!..
В это время в одном из номеров с шумом отворилась дверь, и на пороге ее показалась молодая девушка в одном только легоньком капоте, совершенно не застегнутом на груди, в башмаках без чулок, и с
головой непричесанной и растрепанной, но собой она была прехорошенькая и, как видно, престройненькая и преэфирная
станом.
— Вот как, а! — отвечал ему на это полковник. — Ах, миленький мой! Ах, чудо мое! Ах, птенчик мой! — продолжал вскрикивать старик и, схватив
голову сына,
стал покрывать ее поцелуями.
Нельзя сказать, чтоб полученное Вихровым от отца состояние не подействовало на него несколько одуряющим образом: он сейчас же нанял очень хорошую квартиру, меблировал ее всю заново; сам оделся совершеннейшим франтом; Ивана он тоже обмундировал с
головы до ног. Хвастанью последнего, по этому поводу, пределов не было. Горничную Клеопатры Петровны он, разумеется, сию же минуту выкинул из
головы и
стал подумывать, как бы ему жениться на купчихе и лавку с ней завести.
Чтобы рассеяться немного, он вышел из дому, но нервное состояние все еще продолжалось в нем: он никак не мог выкинуть из
головы того, что там как-то шевелилось у него, росло, — и только, когда зашел в трактир, выпил там рюмку водки, съел чего-то массу, в нем поутихла его моральная деятельность и началась понемногу жизнь материальная: вместо мозга
стали работать брюшные нервы.
Он полагал, что те с большим вниманием
станут выслушивать его едкие замечания. Вихров начал читать: с первой же сцены Неведомов подвинулся поближе к столу. Марьеновский с каким-то даже удивлением
стал смотреть на Павла, когда он своим чтением
стал точь-в-точь представлять и барь, и горничных, и мужиков, а потом, — когда молодая женщина с криком убежала от мужа, — Замин затряс
головой и воскликнул...
Я с пятидесяти годов только
стал ночи спать, а допрежь того все, бывало, подушки вертятся под
головой; ну, а тут тоже деньжонок-то поприобрел и стар тоже уж
становлюсь.
— Понимаю, вижу, — отвечал мастеровой и совсем уж как-то заморгал глазами и замотал
головой, так что Вихрову
стало, наконец, тяжело его видеть. Он отослал его домой и на другой день велел приходить работать.
Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она полагала, что у нее бюст был очень хорош, и потому она любила на себя смотреть во весь рост… перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и, оставшись в одном только белье и корсете,
стала примеривать себе на
голову цветы, и при этом так и этак поводила
головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то поднимала руками грудь свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив себя по лядвее рукою, начала маршировать перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «Раз, два, раз, два!» Вообще в ней были некоторые солдатские наклонности.
Тогда Александр Иванович посмотрел как-то мрачно на Доброва и проговорил ему: «Пей ты!» Тот послушался и выпил. Александр Иванович, склонив
голову,
стал разговаривать с стоявшим перед ним на ногах хозяином.
Душевное состояние его было скверное, и не то, чтобы его очень смутили все эти отзывы: перебрав в
голове слышанные им мнения об его произведении, он очень хорошо видел, что все люди, получившие университетское образование, отзывались совершенно в его пользу, —
стало быть, тут, очевидно, происходила борьба между университетским мировоззрением и мировоззрением остального общества.
Вскоре за тем на площади
стал появляться народ и с каждой минутой все больше и больше прибывал; наконец в приказ снова вошел
голова.
Тот надел вицмундир и пошел. Тысяч около двух мужчин и женщин стояло уж на площади. Против всех их Вихров остановился; с ним рядом также
стал и
голова.
— Остановите его, робя, а то он прямо на землю бухнет! — воскликнул
голова, заметив, что плотники, под влиянием впечатления, стояли с растерянными и ротозеющими лицами. Те едва остановили колокол и потом, привязав к нему длинную веревку,
стали его осторожно спускать на землю. Колокол еще несколько раз прозвенел и наконец, издавши какой-то глухой удар, коснулся земли. Многие старухи, старики и даже молодые бросились к нему и
стали прикладываться к нему.
Кучер и писарь сейчас же взяли у стоявших около них раскольников топоры, которые те послушно им отдали, — и взлезли за Вихровым на моленную. Втроем они
стали катать бревно за бревном. Раскольники все стояли около, и ни один из них не уходил, кроме только
головы, который куда-то пропал. Он боялся, кажется, что Вихров что-нибудь заставит его сделать, а сделать — он своих опасался.
Наконец лодка была совсем нагружена и плотно закрыта рогожками сверху, парус на ней подняли, четверо гребцов сели в подмогу ему грести, а
голова, в черном суконном, щеголеватом полушубке и в поярковой шапке,
стал у руля.
Те подползли и поднялись на ноги — и все таким образом вошли в моленную. Народу в ней оказалось человек двести. При появлении священника и чиновника в вицмундире все, точно по команде, потупили
головы. Стоявший впереди и наряженный даже в епитрахиль мужик мгновенно стушевался; епитрахили на нем не
стало, и сам он очутился между другими мужиками, но не пропал он для глаз священника.
Пришел и тот, тоже не совсем, надо быть, складный мужик: он был длинный и все как-то старался
стать боком и наклонить немного
голову.
Вихров выпил ее и, выйдя в другую комнату,
стал щекотать у себя в горле. Для него уже не оставалось никакого сомнения, что Клыков закатил ему в водке дурману. Принятый им способ сейчас же подействовал — и
голова его мгновенно освежилась.
— Да я уж на Низовье жил с год, да по жене больно стосковался, —
стал писать ей, что ворочусь домой, а она мне пишет, что не надо, что
голова стращает: «Как он, говорит, попадется мне в руки, так сейчас его в кандалы!..» — Я думал, что ж, мне все одно в кандалах-то быть, — и убил его…
Разбойники с своими конвойными вышли вниз в избу, а вместо их другие конвойные ввели Елизавету Петрову. Она весело и улыбаясь вошла в комнату, занимаемую Вихровым; одета она была в нанковую поддевку, в башмаки; на
голове у ней был новый, нарядный платок. Собой она была очень красивая брюнетка и стройна
станом. Вихров велел солдату выйти и остался с ней наедине, чтобы она была откровеннее.
У Вихрова в это мгновение мелькнула страшная в
голове мысль: подозвать к себе какого-нибудь мужика, приставить ему пистолет ко лбу и заставить его приложить руку — и так пройти всех мужиков; ну, а как который-нибудь из них не приложит руки, надобно будет спустить курок: у Вихрова кровь даже при этом оледенела, волосы
стали дыбом.
Народ-то нынче трусоват
стал, — продолжал Петр Петрович, мотнув
головой, — вон как в старину прежде дворяне-то были — Бобков и Хлопков.
Юлия же как бы больше механически подала руку жениху,
стала ходить с ним по зале — и при этом весьма нередко повертывала
голову в ту сторону, где сидел Вихров. У того между тем сейчас же начался довольно интересный разговор с m-lle Прыхиной.